Дин закатился хрипловатым громким хохотом. Он вообще оказался самым смешливым человеком, какого только встречал Бобби. Смеялся почти над каждым его словом, да и над тем, что говорила Хэрриет, тоже. Иногда так оглушительно, что люди за соседними столиками вздрагивали. – А я-то думал, вы в Нью-Йорке выступаете, – сказал он наконец. – Что привело вас обратно? – Провал, – ответил Бобби. – О! Жаль, очень жаль. И чем занимаетесь? Играете на здешних подмостках? – Почти. Правда, тут это называется «учитель на подмену». – Вот оно что, преподаете, значит! И как вам? – Волшебно. Я всегда хотел работать или в кино, или на телевидении, или в старшей школе. Так что физрук на подмене у восьмых классов – просто идеальный вариант. Дин фыркнул так, что изо рта полетели крошки жареной курицы. – Простите, – извинился он. – Ужас, все кругом в еде, вы решите, что я свин какой-то. – Ничего страшного. Попросить официантку принести вам стакан воды? Кормушку? Дин сложился пополам, лбом в тарелку, сипя и задыхаясь от смеха. – Хватит, прошу вас! Бобби притормозил, но отнюдь не по просьбе Дина. Просто заметил, что колено Хэрриет под столом постукивает по его колену. Гадая, нарочно это или нет, он при первой возможности заглянул под стол. Нет, не нарочно. Она сбросила сандалии и шевелила пальцами так яростно, что время от времени правой ногой задевала Бобби. – Я был бы рад иметь такого учителя, – сказал Дин. – С которым детям весело. Бобби жевал и жевал, понятия не имея, что именно. Еда не имела вкуса. Дин прерывисто вздохнул и вытер глаза. – Сам-то я шутить не мастак. Даже анекдотов не помню. Вообще мало на что гожусь, кроме работы. А Хэрриет – та да! Порой она нам с Бобби целые спектакли устраивает – натянет на руки старые носки, и вперед, а мы животики надрываем. Вот вам, говорит, передвижной театр, спонсор – пиво «Пабст блю риббон». Он снова захохотал, хлопая по столу. Хэрриет сидела, опустив глаза. – Здорово было бы увидеть ее у Карсона[12], – закончил Дин. – С этой… как вы говорите… реприза? С этой классной репризой. – Разумеется, – согласился Бобби. – Странно, что Эд МакМахон[13] еще телефон не оборвал с вопросами, когда она свободна. Дин закинул их обратно и уехал на работу; настроение поменялось. Хэрриет отдалилась, непонятно было, как втянуть ее в разговор, да Бобби, честно говоря, и не особо пытался. Его внезапно охватила досада. За день интерес к съемкам в роли зомби испарился. Большей частью они ждали – сперва пока рабочие выставят свет, потом пока Том Савини поправит грим, который поплыл и стал напоминать латекс, а не рваные раны, – и Бобби закис. Несколько зомби, собравшись в кружок и хохоча, играли в «сокс» дрожащей красной селезенкой. Селезенка сочно шмякалась об пол. Бобби хотелось рявкнуть на них за глупое веселье. Неужели никто здесь и слыхом не слыхивал о системе Станиславского? Им бы сесть подальше друг от друга, стонать и оплакивать свои потроха, вживаясь в роль. Он и сам замычал, недовольно и злобно, маленький Боб даже спросил, что случилось. Бобби ответил, что он репетирует, и мальчик убежал к игрокам. – Мило посидели, правда? – осведомилась Хэрриет, глядя в сторону. – Бес-подобно, – процедил Бобби и мысленно напомнил себе быть осторожнее. Однако его переполняла яростная энергия, которую требовалось куда-то сбросить. – По-моему, нам с Дином удалось найти общий язык. Он напомнил мне дедушку. Мой дедушка умел шевелить ушами и думал, что меня зовут Эван. Он давал мне четвертак, чтобы я уложил ему дрова в поленницу, и полтинник, если я делал это без рубашки. Кстати, на сколько Дин тебя старше? До этого они брели бок о бок, но тут Хэрриет напряглась и встала. Волосы свесились ей на глаза, и непонятно было, с каким выражением она глядит. – На девять лет. И что? – И ничего. Просто рад, что ты счастлива. – Да, счастлива! – повысив голос на пол-октавы, отчеканила Хэрриет. – А он вставал на одно колено, когда делал предложение? Хэрриет кивнула, подозрительно изогнув уголок рта. – Поднялся сам или ты помогала? Бобби пытался остановиться. Но его уже несло, как Хитрого койота[14] из мультфильма, когда того привязали к паровозу – лапы скребут по рельсам в попытке притормозить, пухнут, краснеют, из-под пяток валит дым. – Ах ты засранец! – Прости-прости! Шучу! – Бобби поднял перед собой ладони, будто сдаваясь. – Комик Бобби, что с меня взять. Не способен вовремя заткнуться… Итак, теперь мы в курсе, как ты развлекаешь Дина. А как он развлекает тебя? Ах, да, Дин ведь шутить не умеет. Тогда что он делает, чтобы заставить твое сердце биться быстрее? Поцелуи без вставной челюсти не считаются. – Оставь меня, – отрезала Хэрриет. Она повернулась, но Бобби перегородил ей дорогу, не давая уйти. – Нет. – Тогда замолчи. – Не могу, – сказал он и понял, что страшно зол на нее. – Если он не веселый, то должен быть хоть каким-то. Я хочу знать, что ты в нем нашла. – Он терпеливый. – Терпеливый… – повторил Бобби. Ответ его ошарашил. – Со мной. – С тобой. – И с Робертом. – Терпеливый, – опять повторил Бобби. И замолчал оттого, что перехватило дыхание. Он вдруг ощутил, как сильно грим стягивает кожу. И пожалел, что как только он начал наезжать на Хэрриет, она не ушла, не послала его куда подальше или просто не дала по морде. Пожалел, что вообще услышал это слово – «терпеливый». – А дела-то совсем плохи. – Отступать было некуда, поезд несся в каньон, глаза Хитрого койота от ужаса вылезли на метр. – Я боялся увидеть, с кем ты сейчас, думал, мне тошно станет от ревности. А теперь мне просто тошно. Я ожидал, что ты выберешь кого-то талантливого, обалденного, гениального – писателя, сценариста – с чувством юмора и громадным хреном. А не лесоруба с дебильной стрижкой, который считает тюбик «Бен-Гея» лучшим средством эротического массажа! – Я знала, что ты невзлюбишь Дина, но язвить-то к чему! – Хэрриет отерла слезы тыльной стороной ладони. – Да что там можно невзлюбить?! Он ведет себя так, как вел бы любой на его месте. Будь я старикашкой в полметра росту, я бы скакал от радости, получив лакомый кусочек вроде тебя. Терпеливый он, подумать только! Да куда ему деваться! Он перед тобой каждую ночь на коленях должен ползать и ноги тебе маслом умащать. – Ты сам упустил свой шанс, – сказала Хэрриет, стараясь не расплакаться. От сдерживаемых слез лицо кривилось и дрожало. – А я не про те шансы, что я упустил. Я про те, что упустила ты! В этот раз, когда Хэрриет развернулась и зашагала прочь от Бобби, он дал ей уйти. Ее плечи дрожали, она коротко всхлипывала на ходу. Он следил, как она вернулась к фонтану, где они встретились утром. И вдруг, вспомнив про мальчика, с колотящимся сердцем закрутил головой, пытаясь понять, что тот мог видеть и слышать. По счастью, младший Бобби бегал по длинному залу, гоняя перед собой запыленную селезенку, которую пытались отбить у него еще два маленьких зомби. Одна из передач оказалась слишком мощной, и селезенка полетела в сторону наблюдавшего за игроками Бобби. Он выставил ногу, чтобы остановить ее, и она противно сплющилась о его подошву. Мальчишки, тяжело дыша, затормозили метрах в трех от него. Бобби поднял селезенку. – Вперед! – сказал он и бросил «мяч» своему тезке, который поймал его в баскетбольном прыжке и унесся, преследуемый соперниками. Бобби повернулся, ища глазами Хэрриет, и увидел, что она тоже смотрит на него, напряженно уперевшись ладонями в колени. Он думал, что она отведет глаза, однако ее пристальный взгляд буквально его притягивал. Бобби вернулся к фонтану, сел рядом. Пока он подбирал слова для извинений, Хэрриет заговорила: – Я писала тебе. Ты сам перестал отвечать. Ее босые ноги опять начали привычную потасовку. – Не нравится мне, как властно ведет себя правая нога, – заметил Бобби. – Ей следовало бы дать левой хоть немножечко форы. Хэрриет не слушала. – Впрочем, неважно. – Ее голос звучал хрипло и сдавленно, а вот грим на масляной основе не растекся от слез. – Я не обиделась. Знала, что мы не сможем сохранить отношения, видясь только во время твоих приездов домой на Рождество. – Хэрриет с трудом сглотнула. – Я действительно была уверена, что тебя вот-вот возьмут в какой-нибудь ситком. И каждый раз, думая об этом – о том, что увижу тебя на экране, услышу, как зрители хохочут над твоими шутками, – я расплывалась в широкой идиотской улыбке. Поверить не могу, что ты вернулся обратно в Монровиль. Бобби уже успел объяснить, что именно погнало его обратно – в родительский дом, в спальню над гаражом. Дин спросил его об этом за обедом, и Бобби не стал ничего выдумывать. Как-то прошлой весной, ранним вечером в четверг он выступал в одном из клубов в Виллидже[15]. Отработал свои двадцать минут, получил от зрителей порцию не то чтобы оглушительного, но вполне искреннего смеха и аплодисментов, и остался послушать следующих. Посидел в баре и хотел уже отправляться домой, как на сцену вышел Робин Уильямс. Он как раз был в городе и обходил клубы, тестируя материал. Бобби шлепнулся обратно на табурет и навострил уши, чувствуя, как пульс застучал в висках. Он не смог бы объяснить Хэрриет, что именно увидел в тот вечер. Его сосед одной рукой вцепился в край стола, а второй – в бедро своей спутницы, да так, что костяшки пальцев побелели. По его лицу струились слезы, согнувшись пополам, он хохотал взахлеб, взвизгивая, как какой-нибудь зверь, вроде собаки динго. Мотал головой из стороны в сторону и время от времени махал рукой, как бы моля: «Ой, хватит, ой, не могу!» Это было веселье на грани истерики. Робин Уильямс, услышав этот отчаянный хохот, прервал рассуждения о том, кто как передергивает, и, указывая на зрителя, крикнул: «Вы! Да-да, вы, человек-гиена! Можете бесплатно ходить ко мне на все концерты до конца моей гребаной жизни!» Толпа взорвалась шумом, в котором, кроме смеха и аплодисментов, звучал низкий рокот восторга, настолько мощный, что он не только слышался, но и ощущался всем телом – у Бобби в груди гудело так, что все ребра дрожали. Сам он ни разу не засмеялся, по дороге домой его мутило, ноги казались странно тяжелыми, да и саму дорогу домой он еле нашел. Когда, наконец, добрался, долго сидел на краю кровати, спустив подтяжки и расстегнув рубаху, придавленный безнадежностью и отчаянием. В руке Хэрриет что-то сверкнуло. Бобби разглядел несколько монеток. – Хочешь позвонить? – Да, Дину. Пусть за нами приедет. – Не надо. – Я тут больше не могу. Он посмотрел на ее ноги, на пальцы, все так же воюющие друг с другом, и кивнул. Они поднялись одновременно. И снова оказались слишком близко.