– Слушай, а не лучше ли выбрать место подальше от прохода? Что, если кто-нибудь спустится и найдет нас здесь? – Она явно не имела в виду добропорядочных граждан. – Твоя квартира, кажется, осталась нетронутой? – Не так давно эти риски тебя не волновали, – напомнил Рейн, переступая через сваленный в кучу мусор. – Проходимцы меня сейчас заботят меньше, чем то, что у меня может не остаться сил, чтобы унести ноги от волшебной хреновины, которая смяла этот город, как лист бумаги. Мне придется круто потратиться на восстановление твоей памяти, поэтому, если ты не возражаешь, я бы сэкономил время на пеших прогулках до моей квартиры и силы на прыжках туда же. На втором этаже хлама было поменьше, но ему все равно пришлось поискать подходящее место. В одной из комнат небольшого жилого дома он сорвал с окна плотную штору и бросил на грязный деревянный пол. – Садись, – сказал Рейн и мельком посмотрел в окно, из которого почти ничего не было видно, кроме части крыши соседнего дома и балкончика, нависающего над лавкой. – Не сюда, – остановил ее он, когда увидел, что она садится рядом. – Напротив. Яра непонимающе уставилась на него. – Я не люблю сидеть спиной к двери, – объяснил он, и она с улыбкой подчинилась. – Что делать? – спросила она, когда он тоже сел. – Не сопротивляться и не шевелиться. – Рейн продвинулся ближе и прежде, чем начать, уточнил: – Только ты должна знать: чтобы снять чары, мне придется найти момент, когда вас связали, и я могу узнать что-то, что ты не хотела бы никому говорить. – Не думаю, что мне есть чем тебя удивить. – Она словно мысленно проверила себя и стыдливо пожала плечами, почти расстроившись, что не будет интриги. – И еще одно, – произнес он, наклоняясь так близко, что между их глазами остался всего десяток сантиметров, – если услышишь любой шум, пусть даже мышиный шорох в углу, быстро встань – и контакт оборвется сам. То же самое, если вдруг почувствуешь себя плохо. – А ты не будешь ничего слышать? – На поверхности ее черных глаз уже отражалось зеленое свечение его магии и легкая паника. – Я буду там, – он указательным пальцем коснулся ее лба, – смотреть кино, а ты постарайся не прыгать от радости, если вдруг что-то вспомнишь. Чистота ее сознания сразу привела его в оцепенение. Она, похоже, просто была не способна думать о ком-нибудь по-настоящему плохо и с теплотой относилась почти ко всем вокруг. Даже к нему, хотя, за парой горьких исключений, именно он вел себя отвратительнее всех. Даже вместо того чтобы сомневаться в Максе, она грустила, что обнадежила его, когда сама была связана контролем и ничего не чувствовала. Рейн быстро пошел назад, проматывая длинные дни один за другим. Когда он добрался до прорыва барьера на базаре, а потом и до своей вылазки в Чертог, его удивило, что Яра и наполовину так не испугалась, как он думал и как испугался сам. Ее пугал страх неизвестности, а не то, что стихия будто забиралась под кожу и пробирала до костей зарядами энергии. Их остальные общие воспоминания в ее памяти тоже отличались, словно были написаны другими красками. Он захотел понять, как так вышло, кто научил ее так непостижимо смотреть на мир. У каждого человека свой уникальный путь, который и делает его таким, какой он есть. Рейн неожиданно для себя почувствовал, что был бы не прочь пройти этой дорогой, чтобы стать хоть каплю лучше, но в ее начало еще нужно было попасть, и он торопился. Теперь страх, который он в ней вызывал сразу после выхода из заключения, гнал его позорным хлыстом все быстрее. Сначала в ненавистное измерение, которое снилось ему в кошмарах и в котором она была счастлива, а потом в темную и тесную комнатушку коммуналки, где чудеса показывали только по телевизору. В это было трудно поверить, но весь ее внутренний мир словно хранил его утраченный покой, который Рейн никогда не пытался вернуть, но в котором, как выяснилось, так отчаянно нуждался. Он давно осознал всю непроглядную бессмысленность того, что делал и как жил. Сделки и ограбления были окутаны алкоголем, наркотиками и взращенным безразличием, как туманом, в котором тонули все его воспоминания о прошлом, и в измерении у него было достаточно времени, чтобы осознать все поступки и их последствия, осознать то, кем он стал, но только сейчас он впервые почувствовал не бушующий гнев, а боль из-за того, что так бездумно и бездарно упустил время, и страх оттого, что ничего уже нельзя исправить. Пробираясь сквозь двухлетний ноябрьский лес тусклых и однообразных воспоминаний, он наконец нашел начало этих злосчастных хрустальных нитей и с особым удовольствием оборвал их, а потом почистил и всю неделю, потому что странный мужик, который зачаровал ее, появлялся еще несколько раз, из-за чего связь и оказалась такой крепкой. Его размытые очертания наводили Рейна на мысль о каком-то буддийском монахе, но и тут чары уже не давали восстановить точный образ. А дальше его накрыла бездна потерянной памяти. Он оказался неправ. Все было стерто начисто. Рейн всего несколько раз был в измененных сознаниях, и во всех случаях ему было за что зацепиться, но здесь почти двадцать лет из памяти вычистили стерильно. Один-единственный день, вопреки логике, маячил как волшебный остров в океане. Там были праздник, радость и беспечность, окруженные сплошной пучиной тьмы. Он отпустил ее, и перед глазами показались два бархатных омута. Сквозь них в его сознание прорвалась реальность так быстро, как падает занавес в конце спектакля. Перед его полотном мир снова начал складываться по кусочкам, но уже без малейшей надежды оказаться прежним. – Твои коровьи глаза говорят мне, что со связью я разделался раз и навсегда, – произнес он, наблюдая, как изменился ее взгляд. – Тебе не стоит переживать, – она ехидно прищурилась. – Я сдержусь, чтобы не наброситься на первого встречного. – За тобой все равно придется приглядывать. Голод и так плохо влияет на вкусы, но в паре с твоей неразборчивостью… – Он покачал головой, изображая, что впечатление от ее сознания до сих пор не отпускает его. – Разумеется, я сильнее всего переживала, что ты будешь скучать в моей голове, и счастлива, что этого не произошло, но, раз уж ты там побывал, может, заодно расскажешь, что узнал насчет моей потерянной памяти? – Забудь о ней. – Паршивый каламбур. – Я серьезно. Те, кто работает с сознанием, иногда возвращают людям забытые жизни из чека под чашкой кофе, но у тебя все вычистили так, что не за что и зацепиться. Остался один небольшой фрагмент со Дня города, и я скажу тебе, что разговоры у вас с братом бестолковее некуда. – Мое имя настоящее, – проговорила она, опуская лицо в ладони, и с силой провела руками по голове, медленно убирая волосы назад. – Нужно проветрить голову. Здесь почти нечем дышать, а сидеть неподвижно несколько часов на полу – почти пытка. – Мне тоже было несладко. Я выяснил, что на самом деле еще больший козел, чем думал. Это неожиданное признание заставило ее улыбнуться. Она мягко и уверенно коснулась его руки, а в глазах показалась жалость и ее старшая сестра – доброта. Сразу захотелось сделать что-нибудь жуткое. Когда они, уже вернувшись в город, шли по набережной Мойки у Банковского моста, Яра вдруг остановилась и заговорила: – Я теперь так отчетливо вижу тот день в Чертоге Ночи. Помню, каким он был до разрушения. – Ее взгляд уходил вдаль вместе с изгибами реки, у которой они остановились. – Знаешь, Квартал Грифонов со своим волшебным базаром и Цитадель – это фантастика, но Чертог Ночи – это тайна, которая скрывается за поворотом в тихий двор, та самая магия, которую можно обрести, только открыв. Мы с братом зашли через один из скрытых проходов, потому что он решил, что так будет интереснее. Совершенно невероятное чувство, когда делаешь это впервые. Ты не видишь проход, не можешь до него дотронуться, но будто улавливаешь что-то невидимое. Оно как бы развевается на ветру, а ты чувствуешь его манящее дыхание, уже слышишь, что по другую сторону кипит жизнь. Теперь я понимаю, почему ты решил остаться в Чертоге, – добавила она, повернувшись к нему. – Я бы и сама хотела жить в подобном месте. Рейн облокотился на чугунный парапет. Где-то внизу, в темноте, вода плескалась о береговой гранит реки. – Чертог называли волшебной изнанкой Петербурга, потому что площадь Ребеля, или Пяти Мостов, находилась прямо под Пятью углами. – Через какой проход ты впервые спустился туда? – поинтересовалась она. – Он раньше был прямо в одной из арок нашего дома на Каменноостровском. Сворачиваешь с проспекта, а тебя и след простыл. – Рейн пожал плечами и спросил: – Как насчет перекусить? – Он поглядел по сторонам, словно по запаху пытался понять, где лучше кормят. – Только если угощаешь ты, – кивнула она. Они поели в индийском ресторане, который ему расхваливала Эка. Точнее, поел он, а Яра скорее изо всех сил старалась, но, когда дело дошло до десерта, их позиции поменялись ровно наоборот. Что-то в виде птичьего гнезда из муки, творога и сахара с названием, которое он даже не стал бы пытаться произнести вслух, вытеснило из нее то задумчивое настроение, с которым она поднялась из Чертога. Недолго наблюдая за ней, Рейн обратил внимание, что она ощутимо менялась прямо на глазах, будто читала инструкцию к своим женским чарам, которую только что нашла в заднем кармане джинсов. Ее простое и приятное лицо охватывали по-настоящему красивые эмоции. Когда она улыбалась, эта улыбка, казалось, была выточена высококлассным ювелиром и продумана до мельчайших деталей: она слегка обнажала ровные зубы, рисовала сердцевидные щечки на месте мягких скул с едва различимыми ямочками, которые капризничали и показывались, только если она смеялась особенно сильно. Яра гримасничала, и была обворожительна, отправляла насмешливые взгляды, и никто не смог бы обидеться на нее за них, потому что даже в этом она была очаровательна. С самого начала она казалась своей, но сейчас, когда Рейн узнал о ней все, он понял, что из живущей по соседству она превратилась в пугающе близкую, а еще – что совершенно не скучал по ее прямому взгляду, потому что теперь едва мог досчитать до трех, прежде чем она, моргнув, слегка отвернется. Эта игра была куда интереснее. – Как ощущения? – поинтересовался он, быстро сворачивая дрейф своих глаз и цепляясь за ее скользящий взгляд. – Ужасно, если честно, – шепотом призналась она. – Я уже забыла, что бывает так приятно и страшно одновременно. – Это два разных чувства или одно? – с подозрением уточнил он. – Потому что в приятном волнении нет ничего ужасного. – Похоже, мне снова во многом придется разобраться, – Яра смешно сморщила нос, – но для начала я найду куда переехать, – серьезно добавила она. – И знаешь, я хочу поговорить с Максом и все ему объяснить насчет чар. – Я так и знал, что другой благодарности от тебя мне не светит, – Рейн покачал головой. Она посмотрела на него, чуть приподняв широкие брови: – Мне и так пришлось слишком долго обманывать Макса. – Давай не будем рассказывать все, – с тающей надеждой в голосе предложил он. – Например, умолчим, что спускались в Чертог и что это я помог, а то мало ли – он решит поблагодарить меня лично или, еще хуже, в письменном виде? – Ты спас меня от бандитов и развеял чары. Макс все поймет, – она старалась, чтобы голос звучал увереннее, но выходило плохо. – Ты решила и это выложить? – недоумевал Рейн. – Если хочешь от меня избавиться, просто скажи. – Худшее, что тебя ждет, – это то, что твой брат начнет смотреть на тебя совершенно иначе, – убеждала его она. – Не нужно на меня иначе смотреть! – Ты думал, как ему тяжело осознавать, что его поступки заставили тебя прожить не ту жизнь, какую ты должен был? – спросила она с видом, что ответ ей известен. – Для Макса это важно. – Да что ты заладила… – прохрипел Рейн. – Я устал уже повторять: мне все равно, что для него важно. Я кусок дерьма, и пусть не забывает об этом! – Это не так, – в ее голос проник ласковый протест, который можно подавать вместо десерта. Рейн рассмеялся в лицо ее мелодраматичному тону. – Тебе-то это откуда знать? – спросил он, а затянувшееся ожидание ответа заставило напрячься каждую мышцу на теле. – Когда ты начал пытаться восстановить мне память, я случайно коснулась твоей руки, а потом начала видеть отрывки и твоих воспоминаний. – Снова это жалостливое выражение лица, которое так легко возненавидеть. – Через какое-то время рука соскользнула, и я опять вернулась в разрушенный дом, где мы были, но этих обрывков памяти и той боли, что внутри тебя, мне хватило. – Вот, значит, что, а я думал, откуда это выражение у тебя на лице… – проговорил он, все еще осознавая услышанное. – Рейн, я не знаю, как это получилось, – продолжала она растерянно, но гнев быстро захлестнул его: – Удобно, правда? Ухватиться за случайную возможность и сунуть нос в чужую жизнь без разрешения? Он встал из-за стола, а она потянулась за его рукой, пытаясь остановить. – Я правда ничего не делала. Все вышло само собой, – оправдывалась она, а он только с силой отдернул руку, показывая, чтобы не касалась его, и изобразил ее жалостливый тон, сквозь который рвался грубый сарказм: – Раз ты теперь все знаешь, сядь и подумай, каково будет твоему бедному Максу, когда он узнает, что я не просто ублюдок, который сам сломал свою жизнь и сейчас продолжает ее гробить, а что внутри я остался его искалеченным братом, который так страдает! Рейн выскочил на улицу, словно держал в руке гранату, которая была готова взорваться. Сквозь злость он остро чувствовал свою душевную уязвимость, будто его броня пришла в такую негодность, что ранить его могли даже холодные капли дождя. Глава 39. Яра Вечерний поток прохожих унес Рейна из ее поля зрения. Она все еще пыталась высмотреть его, но в пелене дождя, проявленного теплым светом уличных огней, горели только разноцветные дождевые щиты. Перед глазами так и стояло его лицо с двумя светящимися изумрудами вместо глаз, а чужая боль нашла себе угол в ее сердце.