Команда больше так и не появилась. Лазарев старался не думать об этом. Если ты не можешь дать чему-то рациональное объяснение, об этом проще не думать. Каждое утро, просыпаясь в посадочном модуле, он выглядывал в иллюминатор в дурацкой надежде, что здесь кто-то есть, кроме него. Но за стеклом, как и прежде, желтела бесконечная пустыня, и рваная кромка чернеющих гор, и зеленовато-бирюзовое небо, и ветер, танцующий в завихрениях песка на змеистых барханах. А потом он влезал в скафандр и шёл работать. Работа отвлекала от мыслей. С грузовым модулем всё оказалось в порядке: он приземлился без значительных повреждений. Проблем доставил щит теплозащиты: он оказался слишком тяжёл, чтобы снять его в одиночку. На это ушло несколько часов, пришлось воспользоваться старым добрым ломом. С обустройством жилого отсека всё оказалось проще: грузовой модуль специально оборудовали так, чтобы использовать его в качестве основы для исследовательской станции. Второй день ушёл на то, чтобы укрепить конструкцию сваями. По пути туда и обратно Лазарев брал пробы грунты и атмосферы. Они расстраивали. Никакой жизни. Никаких микроорганизмов, даже их следов. Всё стерильно, как в стазис-камере. Мёртвый песок: углерод, медь и железо. Мёртвый воздух: азот, углекислый газ, метан и немного кислорода. Одна надежда на море. Там вода или, по крайней мере, что-то похожее на неё. Там можно найти хоть что-то. Но, чтобы добраться до моря, нужно сначала построить исследовательскую станцию, иначе поход к берегу обернулся бы бесполезным риском для жизни. А попусту рисковать жизнью Лазарев не хотел. Он возвращался в посадочный модуль, когда небо уже начинало темнеть. Ночи здесь оказались чёрные, малооблачные и короткие: они длились всего по четыре часа. Приближение утра он определял по вышедшей из-за гор яркой белой звезде – Альфе Центавра, рядом с которой тут же вспыхивала вторая звезда. И уже через полчаса на небе появлялась Проксима в ярко-красных лучах, и небо вокруг неё переливалось тёмно-синим и фиолетовым, становясь затем изумрудно-зелёным. Рассветы на планете завораживали. Лазарев специально перенёс время пробуждения на час назад, чтобы любоваться ими через иллюминатор. Это очаровывало и восхищало. Это давало работе Лазарева новый смысл – он понял, что обязан показать людям эту красоту чужого мира, чудовищную, неземную; эту красоту, ранее недоступную человеческому глазу. Он снимал рассветы и закаты на камеру, встроенную в шлем скафандра, и передавал видео на корабль. На девятый день работ, установив систему снабжения кислородом, фабрикатор питательной биомассы и водную станцию, Лазарев попрощался с посадочным модулем и окончательно перешёл жить на исследовательскую станцию. Теперь она стала его домом. В тот день, перед самым закатом он решил снять очередное видео для Земли. – Вот, – сказал Лазарев, повернувшись к станции. – Это исследовательская станция «Рассвет-3». Мой дом. Моя крепость. Я буду жить и работать здесь ближайшие… А, чёрт его знает. – Он махнул рукой. – Пока не узнаю об этой планете всё, что мне нужно. Пока не найду здесь хоть какую-нибудь жизнь. Ну или не удостоверюсь, что её здесь нет. Если честно, я не думал, что дело дойдёт до этого. Но раз уж я здесь – надо работать. Он обошёл станцию по периметру и показал пальцем на метеовышку. – Погода здесь, честно говоря, хреновая, – продолжил он. – Сильный ветер, постоянные песчаные бури. Благодаря этой штуке мы много узнаем о местной погоде, о направлениях ветра, о грозах и штормах. Знаете, я тут подумал: а что будет, если я окажусь на этой планете без скафандра? Вам интересно? Ха, вы же не сможете мне возразить. Конечно, интересно. Нет, не подумайте, я не проверял это на себе. Я всё рассчитал. Лазарев на секунду замолчал и обвёл камерой пейзаж вокруг. Проксима Центавра клонилась к закату, и небо на западе окрасилось розовыми прожилками, переходя в тёмно-фиолетовый ближе к горизонту. – Красивый закат. Здесь чертовски красивые закаты и рассветы. А ночи… Ночи очень тёмные. Ну так вот, если я окажусь без скафандра… Температура воздуха прямо сейчас составляет 92 градуса Цельсия, влажность при этом нулевая. Оказавшись тут без скафандра, я получу ожоги открытых частей тела и схвачу тепловой удар. Но это цветочки. Здесь очень высокое давление – примерно семь атмосфер. Поэтому я, скорее всего, тут же потеряю сознание. А дальше… Дальше – дело техники. Через пару минут я умру от удушья. В общем-то и всё. Поэтому, друзья, отправляясь на Проксиму Центавра b, позаботьтесь о скафандре! А теперь я покажу вам исследовательскую станцию изнутри. Тут есть на что посмотреть! Последние достижения техники! Хотя… Какой у вас там год? Наверное, всё это покажется антикварным барахлом. Ну да ладно. * * * Планета Проксима Центавра b 21 декабря 2154 года 6:00 по МСК В первое же утро на новом месте (да, наконец-то можно спать не в кресле посадочного модуля, а в нормальной койке) Лазарев решил, что нужно дойти до моря и взять пробы воды. Это единственный доступный сейчас шанс узнать хоть что-то о возможном наличии здесь жизни. Выйдя из тесного спального отсека, Лазарев уселся в кресло перед пунктом управления и стал изучать местность. Судя по карте, берег залива – в двенадцати километрах к юго-востоку. Значит, на путь туда потребуется около пяти часов. Нехилое расстояние. Все эти дни изученный край планеты ограничивался несколькими километрами, которые он проходил от посадочного модуля до станции. Теперь предстоит увидеть побольше. Зато и узнаем побольше, думал Лазарев, готовясь к выходу и заливая питьевую воду в резервуары скафандра. – «Аврора», ты получила метеоданные? Какой сегодня прогноз погоды? – спросил он, застёгивая комбинезон. – В ближайшие двадцать часов в районе вашего маршрута песчаных бурь не предвидится, командир. Сами понимаете, это очень приблизительные данные, мы не можем учесть многих факторов. Песчаные бури здесь образуются очень быстро, зачастую их трудно предсказать. Но сильных потоков воздуха в окрестностях не наблюдается. Облачная активность низкая. На Земле этот день назвали бы хорошим, ясным и тихим. – Как думаешь, я смогу что-нибудь найти в этом море? – Я не могу ответить на этот вопрос. Главное – не заплывайте за буйки, командир. – Постараюсь. – Лазарев застегнул комбинезон и начал проверять систему связи в скафандре. – Я вообще не очень хочу в этом море… э-э-э, плавать. Но мы хотя бы узнаем, почему здесь такая чёрная вода. Может, из-за микроорганизмов? – Всё может быть, – сказала «Аврора». – Может, это здесь мёртвая пустыня, а там вовсю бурлит жизнь? Впрочем, загадывать смысла нет. «Аврора», следи, пожалуйста, за метеодатчиками и движением облаков, пока я буду идти. Если увидишь приближение неблагоприятных погодных условий, сразу сообщай. – Хорошо, командир. Предстоит большая прогулка. Лазарев влез в скафандр, плотно застегнул шлем, ещё раз проверил системы дыхания, водоснабжения, связи и терморегуляции. Вошёл в шлюз, выровнял в нём давление и вышел наружу. День действительно выдался хорошим: на бледно-зелёном небе не плавало ни одного облака, только в стороне моря клубилась желтоватая перистая дымка. Туда-то и нужно попасть. Он пошёл строго на юго-восток, постоянно сверяясь с навигатором. Заблудиться без него тут проще простого: одинаковая пустыня, одинаковый горизонт справа и слева, только чёрные горы позади служили приблизительным ориентиром. Идти удавалось с трудом. Ботинки постоянно вязли в песке, проваливаясь почти наполовину. Лёгкие порывы ветра вздымали и кружили рыжую песчаную пыль, которая налипала на стекло скафандра и мешала обзору. Проксима Центавра висела высоко в небе, и её свет, скользящий искристыми бликами по стеклу шлема, сильно бил в лицо: пришлось включить дополнительную свето-защиту, с которой обзор стал хуже, но зато не так сильно уставали глаза. Через сорок минут пути Лазарев обернулся, чтобы посмотреть назад. Исследовательская станция превратилась в едва различимую чёрную точку, сливающуюся с песком в жарком полуденном мареве. Так далеко он ещё не уходил. На Земле психологи, которые готовили команду к полёту, часто говорили про «выход из зоны комфорта». Вот он, выход из зоны комфорта, думал Лазарев. Самый масштабный за всю историю человечества. Особенно учитывая исчезновение команды. Хватит, хватит об этом думать, сказал себе он. Нельзя. Можно свихнуться. Если судьба решила таким образом испытать его психику, она обломается. Его психика крепче камня, думал он. Выдержала такое – значит, выдержит всё что угодно. Он вспомнил разговоры на борту «Рассвета» о Боге и гравитации. Когда-то пещерные люди думали, что огонь – необъяснимый дар богов. Теперь то же самое думают о природе гравитации. А исчезновение команды… Может, это тоже что-то вполне реальное и объяснимое – но на том уровне, до которого человек ещё не дорос? Если принять как данность, что в мире может произойти всё что угодно, становится намного легче воспринимать такие вещи. Звучит довольно цинично, думал он, устало передвигая ноги по вязкому песку. Но разумно. По крайней мере, именно с такими мыслями стоит принимать подобные происшествия, чтобы сохранить рассудок. Ярко светила Проксима Центавра, змеился на низком ветру медный песок, дрожало пустынное марево на бледно-зелёном небе у горизонта. И ничего вокруг, только небо и песок, песок и небо. И если обернуться назад, можно увидеть, как исчезают следы от ботинок. Через три часа песок стал плотнее и, кажется, чуть светлее. Ноги теперь не так сильно вязли в нём. Заметив это, Лазарев достал контейнер и взял ещё одну пробу. Отлично, подумал он. Хоть какое-то разнообразие грунта в этом районе. Может, и химический состав даст что-то интересное, но это станет понятно уже дома. Дома… Забавно. Он сам не заметил, как подумал об этом слове. Дома. Он решил, что пора передохнуть, и аккуратно, чтобы не перевесил баллон с кислородом, сел на песок. Ноги отозвались усталым гудением. Он только сейчас понял, как тяжело ходить по этой пустыне. Ничего. Песок стал плотнее, дальше идти будет легче. Лазарев попил воды из трубки, перекусил питательным пюре, проверил систему терморегуляции и подкрутил температуру скафандра на пару градусов ниже. Стало лучше. Он подумал, что было бы неплохо сделать инъекцию кофеина, но потом отмёл эту идею – запасов очень мало, лучше сохранить на обратную дорогу до станции. Проксима Центавра висела прямо над головой. Полдень.