— Я сто раз перематывал запись назад, на разной скорости, с разным увеличением. Нигде его лица отчетливо не видно, — сказал Клоз. — По-моему, он знал о камере. Хотя выделялся в толпе из-за нелепой одежды, он надвинул шляпу под нужным углом, чтобы его лица не было видно. Он точно знал, что делает, и, по-моему, хотел, чтобы мы видели его, но не его лицо, — отсюда и костюм. — Итак, Обезьяний убийца знает, что умирает, и, вместо того чтобы позволить всему окончиться естественным путем, похищает последнюю жертву, наряжается в пух и прах и устраивает нечто вроде инсценировки, чтобы убедить нас, что это именно он? — Портер рассуждал вслух. — Он явно рассчитывал, что мы найдем ухо и поймем, кто он такой. Он прихватил с собой дневник, потому что хочет, чтобы мы узнали его биографию, поняли, с чего все началось. Он написал биографию так, словно хотел, чтобы ее включили в учебники истории. Он всегда отличался скрупулезностью; зачем оставлять такую важную улику репортерам и психам из Интернета? Как бы ни казалось на первый взгляд, в его действиях нет ничего случайного. И его поступок, и его внешний вид — он продумал все. По-моему, это значит, что любая мелочь, любая деталь его внешности, содержимое его карманов — часы, квитанция из химчистки, может быть, даже мелочь, — все оставлено намеренно. Нэш нахмурился: — Сэм, по-моему, ты преувеличиваешь. — Дешевый костюм, мягкая фетровая шляпа, туфли не по размеру… Вряд ли он что-то оставил на волю случая. Он по-прежнему водит нас за нос, ведет какую-то игру, пытается что-то сказать. Все одно к одному. Как хотите, но все это что-то значит. — А может, все, что мы нашли, — просто случайный набор всякой дряни, которая оказалась при нем, когда он поцеловался с автобусом? Портер тяжело вздохнул. — Не стоит видеть заговор во всем, что тебя окружает, вот что я имею в виду, — объяснил Нэш. — Этот тип орудовал в городе несколько лет, не оставляя после себя ни единой улики, ни единой зацепки; а теперь вот что случилось… — У Портера зазвонил телефон. Он выхватил его из кармана; слушая, что говорят на том конце линии, кивал. Закончив разговор, он схватил ключи со стола Клоза. — Звонил Гиллеспи из «Флэр-Тауэр». Они задержали Барроуз, которая поднималась наверх в служебном лифте. 27 Дневник Маму и отца я нашел внизу; они катались по окровавленному полу, сплетясь в тесном объятии, и хохотали, как школьники в перемену. Я поднес палец к губам, заставляя их замолчать. — В чем дело, приятель? — спросил отец, отбрасывая с маминого лица длинную прядь волос. Под волосами у нее на лице я заметил что-то красное — возможно, прилип кусочек плоти. Точнее сказать было бы затруднительно; она вся была в крови. — Там наверху миссис Картер, она стоит у двери черного хода, — тихо сказал я. — Она ищет мистера Картера. Она видела, как он зашел к нам. Видела, как он зашел в дом вместе с мамой. Я наблюдал за ними со двора. По отцовскому лицу трудно было понять, о чем он думает; так было всегда. Он повернулся к маме: — Это правда? Она видела? Мама пожала плечами: — Возможно. Он вел себя совершенно безрассудно, угрожал насилием. Я просто защищалась. Лайза все поймет. Она очень понятливая женщина. Отец быстро обвел подвал взглядом, обдумывая происходящее. Мистер Картер, превратившийся в кучу окровавленного мяса, по-прежнему был прикован к водопроводной трубе; его тело выглядело гораздо хуже, чем раньше, когда мне надоело развлекаться и я вернулся наверх. Мама и отец продолжили резать и кромсать его и после того, как он умер. То, что осталось, больше не было человеком: это была груда мяса, отброшенная игрушка хищника. — Она там, — сказал я. — Наверху. Мама вздохнула: — Нам сейчас не до гостей. — Может, попросим ее зайти попозже? — ухмыльнулся отец. — У нас дверь черного хода не заперта. Она может войти, — сказал я. — Может быть, уже вошла. — Очень будет некстати, — заметил отец, выпуская маму и вставая. Мне пришлось с ним согласиться. — Как думаешь, получится у тебя прогнать ее? — спросил меня отец. — Н-не знаю, — запинаясь, ответил я. — Приятель, ты уже большой мальчик, практически мужчина. Нисколько не сомневаюсь в том, что ты намного умнее ее. Разберись, реши головоломку, найди способ. Я понимал, что миссис Картер сейчас никак нельзя видеть маму и отца, особенно в таком виде. А пройти мимо нее незамеченными им бы никак не удалось — с заднего крыльца отлично просматривалась дверь в подвал. Если, конечно, предположить, что она по-прежнему стояла за дверью. В глубине души мне даже хотелось, чтобы она зашла в дом и стояла сейчас на ступеньках, прислушиваясь. Я вспомнил, как наблюдал за ней на берегу озера. Представил, что бы почувствовал, если бы приковал ее в подвале. — Что скажешь, приятель? Как по-твоему, справишься ты с ней? Я кивнул: — Да, сэр. 28 Эмори — день первый, 15.34 Эмори лежала на каталке, свернувшись калачиком, прижав одну руку к уху, а вторую к стене. Правда, совсем заглушить музыку не получалось. Она была слишком громкой, громче, чем из любого динамика. Несколько месяцев назад они с Кирсти Доналдсон ходили на концерт группы Imagine Dragons; они стояли шагах в трех от сцены, прямо перед усилителем — такого огромного она в жизни не видела. Усилители были такими мощными, что у них на головах волосы буквально вставали дыбом, и они сделали грандиозные селфи. Но сейчас все было гораздо громче. Музыка была не просто громкой — она оглушала, многократно отдаваясь от стен. Ритм сотрясал ее до костей. Когда музыка только началась — ей казалось, с тех пор прошло несколько часов, — она пыталась кричать, но из-за грохота не слышала собственного голоса. Сначала она прослушала «Роллинг Стоунз», потом Дженис Джоплин, за которой последовала еще дюжина групп; многие казались знакомыми, но их названия она не знала. И все же она кричала; в ней горели гнев, ненависть и страх, которые требовали выхода. Она кричала, пока не охрипла; Эмори понимала, что, скорее всего, у нее сел голос, слышит она это или нет. Она кричала, пока язык не стал сухим и шершавым, как наждак, а голова не начала разламываться от боли. Эмори пыталась спрятать голову между коленями, и это ненадолго помогло, но вскоре правое плечо затекло оттого, что голова склонилась под неудобным углом. Она в досаде дернула наручники, но металлический браслет лишь глубже врезался в запястье. Ей хотелось плакать, но слезы иссякли несколько часов назад. Как же холодно! Без одежды все поверхности казались сырыми и ледяными. — Мама! — Хотя позвала вслух, она себя не слышала. Теперь вокруг нее гремел саундтрек из сериала «Место преступления»… она смутно вспомнила название группы, которая исполняла главную тему: The Who, кажется. Она терпеть не могла классический рок, почти так же сильно, как рэп. — Мама, ты еще здесь? После саундтрека к «Месту преступления» зазвучала песня «Отель Калифорния». Эту песню она очень любила; к счастью, мелодия исполнялась чуть тише, чем другие. Она подняла голову и взглянула вверх. Она была почти уверена, что музыка доносится откуда-то сверху, с большой высоты. Шли часы; глаза Эмори немного привыкли к темноте. Хотя мрак был по-прежнему почти кромешным, она различала очертания предметов. Увидела ножки каталки, во всяком случае, ближайшие к ней. Она видела свою руку, прикованную к каталке, и часть защитного бортика. Она попробовала повертеть наручники на запястье, надеясь, что удастся найти слабое звено в цепочке или цепь соскочит с перил, но цепь звякнула о крестовину, которая не давала ей больше двигаться. Потом она… Внизу послышался шорох. Эмори взвизгнула и поспешно подтянула ноги к груди. — Что там? Таракан?! Нет. То, что там пробежало, было слишком большим для таракана. Скорее это мышь или… Только не крыса! Все что угодно, только не крыса! Эмори терпеть не могла крыс. Иногда она видела их на улице — они вылезали из водостоков, поблескивая глазками-бусинками и щеря острые желтые клыки. Потом крысы бежали в переулки, к мусорным контейнерам, в поисках еды. Крысы едят все подряд. Она слышала, что иногда крысы нападают на бездомных большими группами или стадами… нет, скопление крыс называется не так. Когда-то она это учила — несколько лет назад такой вопрос попался ей в контрольной по естествознанию. Стая — вот как! Тогда ей показалось это смешным. Большая группа крыс называется стаей. Сейчас ей было совсем не смешно. Что может быть хуже крысы? Только стая крыс. — Мама! Что-то еще задело ее ногу, и она, резко отдернувшись, ударилась головой о край каталки. Пожалуйста, не надо! Только не крысы! Они наверняка хорошо видят в темноте. Эмори представила себе зверька, который затаился в углу и смотрит на нее, оскалив пасть. Из пасти капает слюна — наверняка заразная… «Не люблю все время говорить о плохом, но вынуждена задать тебе вопрос. Чем, скорее всего, будет питаться крыса, запертая в цементном мешке вместе с голой девочкой?» Эмори застонала и на секунду услышала свой стон. Потом гитарные риффы заглушили все остальные звуки. «Я знаю, крысы в еде непривередливы; они благодарны за любую предложенную им еду. Наверное, нежная юная девушка придется им по вкусу. Ты со мной согласна? По сравнению со старым иссохшим бомжом ты для них — как нежная мраморная говядина». Эмори снова вгляделась в окружавший ее мрак. Она чувствовала, как крыса следит за ней, но сама не видела ее. «Интересно, умеют ли они лазать». Каталка заскрипела, когда Эмори сдвинулась на середину. «Наверное, если их много, они способны построить крысиную пирамиду и взобраться наверх друг по другу. Они изобретательные твари. Мне говорили, что иногда они нарочно кусают жертву в щеку, чтобы та открыла глаза и они могли выгрызть их из глазниц. Для них это хорошая приманка. Они коварны. Да, эти мелкие твари очень коварны!» — Нет там никакой крысы, — вслух сказала Эмори. — Как крыса сюда попадет? «Ага, в том-то и загвоздка. Хотя… он ведь как-то поместил сюда тебя. Может, он и крысу подбросил… или двух, или трех. В конце концов, он отрезает части тела и рассылает их родственникам жертвы; его способ развлекаться можно назвать в лучшем случае сомнительным. Скорее всего, у него не все дома». У Эмори чаще забилось сердце; пульс глухо стучал в изуродованном ухе. В очередной раз, когда крыса пробегала мимо, она отчетливо разглядела ее, пусть всего на миг. Потом упитанный грызун скрылся во мраке. 29