– Одна книжка, я ей обещал. Не забудешь? Энид удивилась: – Шарли нет дома? – Я никого не видел. Они смотрели друг на друга, не зная, что еще сказать. Так всегда было с Базилем. Но не важно, он ведь старый друг семьи. Можно даже сказать, член семьи. Все знали, что однажды он женится на их старшей сестре Шарли, хотя вот-это-вот-все (и так далее!) было еще вилами на воде писано. Базиль скорчил рожицу. Вероятно, он не знал другого способа вызвать улыбку у девочки девяти с половиной лет. Глаза его оставались печальными. Энид вдруг увидела, что волосы Базиля как будто стали светлее. Или, может быть, поредели? И правда, он ведь старый! Они вместе отпраздновали его двадцать девятый день рождения в сентябре. Машина Базиля покатила в сторону шоссе, быстро, точно унесенный вихрем скарабей, а Энид пошла дальше, боксируя с ветром. Вот и двойные ворота. Дом действительно казался пустым. Энид припустила бегом, торопясь укрыться от ветра и его жуткого завывания. Виль-Эрве был большой, из бурого и бежевого гранита, со слуховыми окошками на фронтонах, толстенькой башенкой сзади, в которой скрывалась винтовая лестница, и голубиными нишами под крышей. Энид ворвалась в прихожую с криком: – Аууу! Это яаааа… Никого. Она воспользовалась случаем, чтобы не вытирать ноги и швырнуть рюкзак посреди гостиной. Разулась, изогнулась, выбираясь из парки, и поспешила прямиком в кухню. Там она обнаружила кекс с орехами (произведение Женевьевы) и отрезала два куска, каждый толщиной с тетрадь в 254 страницы. Заодно налила себе стаканчик фиалкового сиропа. Ингрид и Роберто тут же явились клянчить крошки. – Сначала мне! – шикнула на них Энид. – Вы-то не отсидели восемь часов за партой! «Ну и что?» – возражали их возмущенные глаза. Кошки не отходили от нее ни на шаг, пока не получили законную подзаправку. Когда она наливала им немного ванильных сливок «Монблан» (обычно предназначенных для двуногих), старый дом сотряс глухой стук. Энид подняла глаза к потолку. Значит, Шарли здесь! – Где ты? По-прежнему никакого ответа. Но минуту спустя раздалось тук-тук-тук молотка. Это доносилось из башенки… Дожевав второй кусок кекса, со свертком Базиля в руке Энид побежала наверх. Как всегда, она вихрем промчалась мимо четвертой двери на втором этаже, быстро-быстро и не глядя. В конце коридора остановилась у следующей лестницы. – Шарли? Ступеньки этой винтовой лестницы были очень высокими. Просто каменные глыбы, такие узкие по углам, что даже самая талантливая балерина не смогла бы встать там на пуанты. – Шарли! Энид поежилась. Даже не понять, откуда сквозняк. Когда ветер расходился, как сегодня, в старой башне было очень холодно. – Уже пришла? – отозвался (наконец-то) голос с высоты. – Который час? На повороте винтовой лестницы показалась молодая девушка в джинсах и рубашке с закатанными рукавами: Шарли, двадцати трех лет от роду, с молотком в руке и гвоздями в уголке рта. – Что ты делаешь? – Чиню дверь гостевой спальни. В последний раз, когда был ураган, она хлопала всю ночь и мы глаз не сомкнули, помнишь? Шарлотта, для всех Шарли, старшая из сестер Верделен, потрясла рукой и, приложив запястье к уху, проворчала: – Чертовы часы. – Будет ураган? – Прогноз обещает бурю. Который сейчас час? – Час полдника? – предположила Энид ангельским голоском. – Не пытайся убедить меня, что ты не открывала холодильник. Энид протянула сестре сверток. – Это тебе. Базиль очень просил меня не забыть. Шарли выплюнула гвозди, сунула их в карман, вытерла руки о джинсы и взяла сверток. – Базиль? Ты его видела? Не в школьном автобусе, полагаю? – В Тупике. – Мог бы и сюда доехать. – Он приезжал. Никого не застал. В голубых глазах Шарли, устремленных на сестру, мелькнул непонятный огонек. Она пожала плечами. – Ничего не видел, ничего не слышал. Балда. Знает ведь, что дом большой. Да еще этот ветер. Ладно, идем полдничать. Женевьева утром испекла кекс с орехами. Подбородком она указала на свитер Энид. – Что-то мне подсказывает, что ты его уже попробовала. – Один кусочек! – жалобно протянула Энид, стряхивая предательские крошки. – Ладно, можно второй. Но не три. Договорились? – Ты что? Я не хочу, чтобы меня затошнило. Энид спустилась на одной ножке по винтовой лестнице и, вернувшись в кухню, отрезала себе третий кусок. – Пожалуйста, не стесняйся, – сказала мама, вдруг появившись у стола, как всегда, неожиданно. На ней были голубые шорты и короткий топик, который дочери подарили ей в ее последнее лето перед смертью. Одежда явно не по сезону, но ей как будто совсем не было холодно. Ей и не могло быть холодно. – Еще осталось, – сказала Энид в свое оправдание. – Я думала, ты не хочешь, чтобы у тебя заболел живот. – Не заболит. Она доела кусок. Мама исчезла (тоже неожиданно). И кекс в желудке Энид вдруг показался ей тяжелее, чем следовало бы. * * * Беттина вернулась из коллежа[3] позже всех, Женевьева и Гортензия приехали предыдущим автобусом. Прежде чем ей задали хоть один вопрос, Беттина поспешила объяснить: – Я была с подружками. Беотэги ничего не поняла в задачке по матике. – А вашу задачку, часом, зовут не Хуан? – прошелестела Гортензия. Хуан был сыном Эртбизов из кондитерской «Ангел Эртбиза». Он приехал неделю назад, чтобы помочь матери, и с тех пор Беттина с подружками просто обожали свежую выпечку. – Заткнись, – буркнула Беттина, прикрыв глаза и нацелив на младшую сестру свой рюкзак на манер гранатомета. Энид поморщилась, как будто что-то воняло: – Он же старый. Ему пятнадцать лет. – Я сказала: заткнись! – прошипела Беттина, пригрозив и ей рюкзаком. Шарли дождалась, когда случай свел их всех в кухне, чтобы сообщить: – Мать Андре-Мари сломала ногу. Она заполняла бланки социального страхования на уголке большого стола из черного дерева. Она всегда копила их целой кипой, штук по десять, в ожидании шанса получить в порядке компенсации кругленькую сумму. Чего, очевидно, никогда не случалось. – В пешем походе по Боливии, – добавила она. – Или по Монголии. В общем, где-то там. – Где – там? – хихикнула Гортензия. – Боливия – в Южной Америке, а Монголия… – Я знаю, где Монголия, – перебила ее Шарли. – Это для краткости.