– Вопрос, который меня занимает – все ли из нас доживут до окончания снегопада. – Сэр?! – Не смотрите так потрясенно, Бриггс. В таких делах нужно быть реалистом. Если кто-то свободно разгуливает по дому с запасом яда, я не вижу никаких причин, почему бы этому человеку не воспользоваться им снова. В конце концов, условия для этого идеальны. Дворецкий не ответил. Казалось, он поглощен созерцанием стола для завтрака. Он очень аккуратно поправил вилку, которая и так уже идеально располагалась на одной линии с остальными, а потом тихо и торопливо спросил: – Я вам еще нужен, сэр? – Мне? Вовсе нет, Бриггс. Хотя в такое время человек, естественно, рад обществу, вы не находите? Но я не должен отвлекать вас от дел. Вы, верно, заметили, что я еще не приступал к завтраку. Я подожду, когда придет еще кто-нибудь из гостей, прежде чем начать. Если случится какое-нибудь несчастье, то лучше иметь при этом свидетелей. – Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, сэр. – Я говорю лишь о том, Бриггс, что жизнь, которую я, к своему несчастью, веду, сделала меня по натуре подозрительным. Очевидно, вы не обладаете подозрительным характером, иначе вы бы так не торопились уйти. – Я не понимаю вас, сэр. – Вы меня поражаете. Что ж, если я должен выразиться прямо… Предположим, что кто-то, скажем, сэр Джулиус – конечно, я говорю это исключительно в качестве примера – умирает от отравления цианидом, выпив этого прекрасного кофе. Это было бы крайне неудачно для нас обоих: для вас, потому что вы этот кофе приготовили, и в равной степени для меня, потому что я оставался здесь в одиночестве достаточно долго, чтобы всыпать в него смертельную дозу яда. Каждый из нас в таком случае оказался бы в неприятной ситуации и был бы вынужден защищать себя, обвиняя другого. Однако до этого может и не дойти, и я готов рискнуть, если и вы готовы. Глубоко встревоженный Бриггс некоторое время колебался, и затем сказал: – Я останусь, пока кто-нибудь не спустится, сэр. – Думаю, это мудро с вашей стороны, Бриггс. Если, насколько вам известно, в данный момент в нашем завтраке нет совершенно ничего опасного, то это гарантирует, что жизнь гостей продлится по крайней мере до обеда. Надеюсь, один из них скоро спустится. Я решительно проголодался. – Он улыбкой выразил высокую оценку своему владению английской разговорной речью и прошелся туда-сюда по комнате. – Не желаете ли выпить со мной чашку кофе, Бриггс? По крайней мере, это поможет скоротать время, и мы, так сказать, присмотрим друг за другом. – Благодарю вас, сэр, я позавтракал час назад. – Не сомневаюсь в этом, но уверен, что еще одна чашка вам не повредит. Дворецкий отрицательно покачал головой. – Вряд ли это будет уместно, сэр, – ска– зал он. – Понимаю. Дворецкий в присутствии гостя не может угоститься даже такой малостью, как чашка кофе – даже если дом отрезан от мира снегопадом, и даже на следующий день после убийства. Я прошу прощения, что предложил вам нечто столь постыдное. Тогда мы подождем остальных. Кстати, я полагаю, придут лишь двое из них? Леди Камилла, несомненно, останется в постели. – Нет, сэр. Горничная сообщила мне, что ее светлость решила встать. – В самом деле? Эта юная леди обладает мужеством… и большей силой, чем может показаться. А лорд Уорбек? Мне прежде следовало справиться о нем. Сегодня он будет наверху или спустится? – Его светлость завтракает в постели, сэр. Не думаю, что он намерен вставать сегодня. – Это я вполне могу понять. Но по крайней мере, он завтракает. Это говорит о хладнокровии, которое поистине достойно восхищения. Значит, новость его не сломила? – Он… Он пока ничего не знает об этом, сэр. Я не упоминал о… о происшедшем прошлой ночью. – Право же, Бриггс, если позволите мне так выразиться, то ваше стремление держаться в тени кажется мне почти нечеловеческим. Но, полагаю, вы скажете мне, что английскому дворецкому не пристало поднимать вопрос жизни и смерти в присутствии своего нанимателя. – Дело вовсе не в этом, сэр, – ответил Бриггс, в голосе которого прозвучала необычная теплота. – Если и есть на свете человек, который имеет право говорить с его светлостью о таких вещах, то думаю, это я. Дело просто в том, что, когда до этого дошло… когда я увидел, как его светлость лежит, усталый и слабый, но все-таки довольный, и как он рад, что я пришел и принес ему завтрак… В общем, у меня не хватило мужества, вот и все. Если доктора Боттвинка и тронули очевидные душевные страдания дворецкого, то он ничем этого не показал. – Вот как! – удивленно сказал он. – И однако же, Бриггс, я бы не принял вас за труса. Значит, затем его светлость пожелал вам счастливого Рождества – как я только что предложил это сделать – и вам пришлось пожелать ему того же в ответ? Бриггс молча кивнул. – Должно быть, для вас это был трудный момент. Но все равно нам нужно смотреть в лицо фактам: когда-нибудь придется ему об этом сказать. Без сомнения, он будет ждать, что утром сын придет его навестить. – Да, сэр, – хрипло ответил Бриггс. – На самом деле он велел мне попросить всех гостей навестить его после завтрака, чтобы поздравить их, – тут его голос дрогнул, – с наступившими праздниками. Историк вздохнул. – В таком случае похоже, что эту новость ему вынужден будет сообщить «комитет всей палаты» [13], столь нелогично именуемый так английским парламентом, – сказал он. – Что ж, по крайней мере, сообща действовать легче. Словно для того, чтобы подтвердить его замечание, в этот момент в комнату вошел сэр Джулиус. Под глазами у него были мешки, и, бреясь, он порезал подбородок. – Доброе утро, сэр Джулиус, – вежливо сказал доктор Боттвинк. – Доброе. Доброе утро, Бриггс. Что у нас на завтрак? – Яичница-болтунья и копченый лосось, сэр Джулиус. Есть и каша, если желаете. – Терпеть ее не могу. Ладно, Бриггс, вы можете быть свободны. Я сам себе положу. – Хорошо, сэр Джулиус. Какие бы кто ни питал подозрения касательно еды, подаваемой в Уорбек-Холле, у канцлера казначейства их явно не наблюдалось. Стоя у буфета, он положил себе на тарелку изрядную порцию еды, отнес ее к столу, уселся спиной к окну и приступил к завтраку. Доктор Боттвинк с облегчением вздохнул и последовал его примеру, сев за стол напротив канцлера. Историк был слишком хорошо осведомлен об английских традициях, чтобы удивляться тому, что его сотрапезник предпочитал завтракать, ни единым словом или знаком не подавая вида, что он за столом не один. Тем не менее, царящее за едой молчание становилось более гнетущим, чем обычно. Он принялся размышлять о том, почему этот завтрак казался ему более мрачным, чем все прочие проходившие в молчании завтраки, случавшиеся у него в прошлом. Может быть, думал он, дело в отсутствии газет, которыми можно было отгораживаться от сотрапезника? Или виной тому сверхъестественная неподвижность пустынного мира за стенами дома? Или на него так подействовали события предшествующей ночи и осознание того, что за этой дверью, всего в нескольких ярдах от него, лежит тело убитого мужчины? Каким бы ни был ответ, ему было интересно, ощущает ли это напряжение и сэр Джулиус, внешне полностью сосредоточенный на еде. Через некоторое время Джулиус дал ему ответ. Когда уже казалось, что тишину так ничто и не нарушит, он на мгновение перестал намазывать тост маслом, сурово посмотрел через стол, откашлялся и обвинительным тоном произнес: – Доктор Боттвинк, вы – иностранец. – Вынужден признать, что это так, – с полнейшей серьезностью ответил историк. – И вы, естественно, не вполне знакомы с нашими привычками, обычаями и образом жизни. – Совершенно верно. Я даже могу сказать, что, хоть я и прожил в этой стране несколько лет, и даже отважился написать о ней пару книг, я все еще удивляюсь своему невежеству в трех упомянутых вами областях. Полагаю, это три отдельные темы? – добавил он. – Мои познания столь туманны, что, будь я предоставлен самому себе, я бы счел три этих слова синонимами. Джулиус нахмурился. Этот упрямый чужак как-то слишком уж умничал. – Дело не в этом, – сурово ответил он. – Я хочу, чтобы вы ясно понимали вот что: это… хм… прискорбное происшествие, свидетелями которого мы стали прошлой ночью, ни в коем случае не типично для английского образа жизни. На самом деле, я считаю, что было бы справедливо описать его как совершенно не-английское. Мне особенно мучительно от мысли, что иностранцу случилось присутствовать при подобном событии. Меньше всего на свете мне хотелось бы, чтобы вы вообразили, будто этот вопиющий случай является чем-то совершенно заурядным. Это не так. – Да, в самом деле, – пробормотал доктор Боттвинк. – Даже погода, как уверяет Бриггс, стоит феноменальная. – Я говорю не о погоде, сэр! – рявкнул Джулиус. – Прошу прощения. Мое замечание было непростительно легкомысленным. Могу я сра– зу добавить, что очень ценю ваше беспокойство на мой счет? Уверяю вас, я вполне понимаю: то, чему я имел несчастье стать свидетелем прошлой ночью, вовсе не является событием, которого можно ожидать в английском доме в обычной жизни; особенно, – добавил он с легким поклоном, – в такое время, когда вся страна наслаждается правлением столь прогрессивного кабинета. – Не понимаю, при чем тут правительство, членом которого я имею честь быть, – проворчал сэр Джулиус. – Именно так! То есть это, конечно, моя точка зрения. Случись нечто подобное в менее привилегированных странах, можно было бы ожидать, что событие будет иметь политическую окраску, и даже политические последствия. Но, возможно, мне не следовало это говорить. Должно быть, смерть наследника вашего кузена в некоторой степени повлияет на ваше собственное положение, сэр Джулиус. Сэр Джулиус сильно покраснел. – Я бы предпочел это не обсуждать, – сказал он. – Естественно. Хотя обсуждения этой темы вряд ли удастся избежать – рано или поздно оно состоится. Я лишь хотел сказать, что с чисто эгоистической точки зрения – если мне позволено будет гипотетически предположить в вас эгоизм – вы, возможно, сочтете не такой уж неудачей то, что среди свидетелей этой трагедии оказался никому не известный чужестранец. К этому времени Джулиус уже явно пожалел, что решил затеять с доктором Боттвинком разговор за завтраком. Дай только этому парню заговорить, и остановить его уже невозможно. И говорил он, словно был книжкой, а не человеком. Терпеть это в такое раннее время было выше его сил. Однако Джулиусу претила не только манера историка вести беседу – по его мнению, решительно неприятной становилась и тема этой беседы. – Не знаю, о чем вы говорите, – пробормотал он тоном, который явственно давал понять, что обсуждение окончено. Однако доктор Боттвинк явно не уловил намека. – Не знаете? – спросил он. – Простите, если мне не удалось выразиться яснее. Вам, британцам, свойствена порядочность – наверное, поэтому вам не пришло в голову то, о чем сразу подумал я. Видите ли, – тут он поправил очки жестом, который каким-то образом придал комнате атмосферу лектория, – как грубо, но убедительно выразился сержант Роджерс, этот молодой человек, по всей вероятности, был убит. Раз это так, то подозреваемых очень мало – что удобно с его точки зрения, но прискорбно с нашей. Ему нужно выбрать между министром, юной аристократкой, женой идущего в гору политика, пользующимся доверием семейным слугой и иностранным ученым смешанного происхождения и сомнительной национальности. Совершенно ясно, что арест любого из первых трех названных мной людей спровоцирует серьезнейший скандал. Схватить – так ведь это называется? – схватить семейного дворецкого означает потрясти веру британского общества в одно из самых лелеемых им установлений. И какая же удача, что под рукой есть козел отпущения, за которого никто в Англии гроша ломаного не даст! – Вы говорите глупости, сэр! – хрипло сказал сэр Джулиус, – и притом очень вредные глупости! Надеюсь, я проявляю все необходимое снисхождение к вашему положению, но как бывшего министра внутренних дел меня глубоко оскорбляет предположение, что полиция этой страны позволит каким-либо образом оказывать на себя влияние – то влияние, на которое вы намекаете. Или какое-либо другое влияние, – с нажимом прибавил он. Он с отвращением оттолкнул от себя кофейную чашку и встал из-за стола. Доктор Боттвинк остался сидеть. Не обращая никакого внимания на гневную вспышку канцлера, он задумчиво продолжил: – Конечно, до ареста дело может и не дойти. Возможно, добропорядочный Роджерс окажется не в состоянии возложить вину ни на кого из нас пятерых. Тогда все мы в какой-то степени до конца наших дней будем оставаться под подозрением. В этом случае вы должны признать, сэр Джулиус, что в вашем крайне уязвимом положении, особенно когда вы в свое время унаследуете титул лорда Уорбека, для вас окажется преимуществом возможность заставить замолчать сплетников, указав на такую очевидную фигуру, как я – подозрительную, и с сомнительной репутацией. Ни один англичанин, даже будучи вашим горячим политическим противником, если бы его попросили выбрать между нами двумя в качестве потенциальных преступников, не стал бы колебаться и сказал бы… Но с Джулиуса было довольно. – Я больше не могу слушать этот вздор! – сказал он и направился к двери. Ему не повезло. Когда до побега от своего мучителя ему оставалось лишь несколько футов, дверь открылась, и он оказался лицом к лицу с миссис Карстерс. Воспитанность вынудила его посторониться и пожелать ей доброго утра, и прежде чем он возобновил свой путь к свободе, его подхватили и увлекли обратно в комнату. – О, сэр Джулиус, я так рада, что вы все еще здесь! – говорила она. – Я вижу, что вы уже позавтракали, но вы ведь останетесь и окажете мне небольшую моральную поддержку, пока я выпью чашку кофе? Видит бог, я не в состоянии съесть что-нибудь в такое утро!.. Нет, не беспокойтесь, я налью себе сама… О, благодарю вас, доктор Боттлинг, вы очень любезны… Да, два кусочка, пожалуйста. А что там под крышкой?.. Что ж, возможно, кусочек лосося, если вы не возражаете. В конце концов, как я всегда говорю мужу, свои силы нужно поддерживать. Вот если бы он был здесь, он бы знал, что делать. Чувствуешь себя такой беззащитной и одинокой… Да, сэр Джулиус, курите, это совершенно меня не обеспокоит… О нет, не уходите, доктор Боттлинг… Что? Простите, я всегда так бестолкова, когда дело касается имен. Не уходите – мне кажется, в такой момент всем хочется держаться вместе; а вам? – В ваших словах есть большая доля истины, миссис Карстерс, – серьезно сказал доктор Боттвинк, передавая ей поджаренный хлеб. – Я провела такую ужасную ночь, – продолжила миссис Карстерс, с удовольствием набрасываясь на копченого лосося. – Всю ночь я ворочалась, ломая голову над тем, что же такое нашло на этого юношу, что он покончил с собой. Как вы думаете, это могло случиться из-за женщины? И все же, как подумаешь о Камилле, которая явно по уши в него влюблена… – Вы считаете, что Роберт совершил самоубийство? – Джулиус как-то слишком уж охотно вступил в разговор. – Но ведь именно это он и сделал, сэр Джулиус, разве нет? В конце концов, все мы были там. Мы его видели. – Мы видели, как он умер, мадам, – мрачно сказал доктор Боттвинк.