Снова облачившись во фрак, он через несколько минут вернулся в библиотеку, неся поднос с графином и бокалами. Он серьезно и церемонно разлил напитки, взял свой бокал и тактично удалился к двери. Тонко разбираясь в том, что является уместным, он выбрал старый темный херес того сорта, что обычно подавали в Уорбек-Холле по случаю похорон в семье. Остальные участники этого маленького собрания собрались у камина и молча пили маленькими глотками. В комнате повисло тревожное ожидание. Первым заговорил доктор Боттвинк. – Итак, сержант Роджерс, – громко сказал он, словно обращаясь ко всем сразу, – вы говорите, что они будут здесь через несколько часов. Говоря «они», вы, я полагаю, имеете в виду полицию? – Так и есть, сэр. – Могу я спросить, а что вы собираетесь рассказать им, когда они явятся? С высоты своего роста Роджерс устало посмотрел на приземистую фигуру доктора. – Я уже говорил вам, сэр, – терпеливо ответил он. – Я больше не считаю себя ответственным за это дело. Я просто передам свой рапорт и предоставлю дело им. – Ваш рапорт… именно так. А он на стадии завершения, ваш рапорт? Роджерс допил херес и взглянул на часы. – Он не совсем закончен, – ответил он, – но очень скоро я его допишу. Мне нужно добавить лишь несколько дополнительных фактов, чтобы привести его в соответствие с новыми данными. Доктор Боттвинк тоже допил свой херес, но в отличие от Роджерса, не поставил бокал. Вместо этого он подошел к графину и налил себе еще. – Не понимаю, – заметил он, – почему маркширские полицейские – хотя они, несомненно, отличные ребята – смогут найти ответ к этой задаче лучше, чем вы. Сержант пожал плечами. – Об этом не мне судить, – коротко сказал он. – Это просто не моя работа, вот и все. – В самом деле, доктор Боттвинк, – веско вставил Джулиус, – вряд ли вы – да можно сказать, и любой из нас – имеете право указывать сержанту, что ему следует или не следует делать. Он знает свои обязанности, и я уверен, помощь в их исполнении ему не требуется. – Как вам угодно, сэр Джулиус. Я понимаю, насколько важно в этой стране знать свое место. А я, разумеется, никогда не занимал положения, которое позволяло бы мне кому-либо давать указания. Мне просто пришло в голову, что это послужило бы к профессиональной чести сержанта, если бы к прибытию своих коллег он смог бы не только дать отчет о фактах, но и объяснить их. Но если я выставил себя в неподобающем свете, то я умолкаю. Потребовалось некоторое время для того, чтобы смысл этих чопорных, педантичных фраз дошел до умов, которые уже плохо соображали от пережитых эмоций и усталости. Камилла первой уловила этот смысл. – Доктор Боттвинк, – прямо спросила она, – вы знаете, кто убил Роберта? – Разумеется. – Он отпил глоток хереса и добавил: – И лорда Уорбека. И миссис Карстерс. Это был один и тот же человек. Послышался внезапный резкий звук. Бокал с хересом выпал из пальцев Сьюзан и разбился у ее ног. Бриггс покинул свое место у двери и бесстрастно собрал осколки. Никто не пошевелился. Доктор Боттвинк лишь повернул голову в сторону этой помехи. Он крутил в пальцах полупустой бокал и смотрел на него с задумчивой улыбкой. Непохоже было, что он расположен к дальнейшим разговорам. – Продолжайте, доктор Боттвинк! – настаивала Камилла. – Продолжайте! – Что скажете, сэр Джулиус? Вправе ли я говорить? Или же, – тут он повернулся к Роджерсу, – поскольку, в сущности, это дело полиции, то, может, вы скажете мне, сержант? Не следует ли мне, строго говоря, приберечь эти сведения для соответствующих органов, когда они сюда доберутся? Сержант Роджерс сильно покраснел и заговорил с трудом. – Я так понимаю, сэр, – сказал он, – вы говорите, что уже рассказали мне все, что вам было известно. Если у вас есть еще какая-то информация, вы можете оставить ее при себе до того, как дадите показания офицеру, который возьмется за это дело. Но вам придется ему объяснить, почему изначально вы сочли возможным ее скрыть. – Речь не идет о сокрытии, сержант. Я скажу ему то же самое, что говорил вам. Я скажу ему, чтобы он прочел биографию Уильяма Питта. – Он взглянул на один из книжных шкафов и добавил: – Вы, как я понимаю, не воспользовались моим советом? Вы не заглянули в этот небольшой труд покойного лорда Роузбери? – Нет, – коротко ответил Роджерс, – не заглянул. – Жаль. Но еще не поздно. У вас еще есть время. – Что это еще за чушь про Уильяма Питта? – спросил Джулиус. – Я так понимаю, вы утверждаете, что у вас есть некая теория касательно смерти моего несчастного родственника, погибшего прошлой ночью. А теперь вы уклоняетесь от темы и заводите разговор о человеке, умершем сто лет назад. – Гораздо больше, чем сто лет назад. В 1806 году, если быть точным. Но это очень короткий отрезок в истории такой страны, как Англия, где пережиткам прошлого позволено не только существовать, но и влиять на настоящее в самой прискорбной степени. – Если вы так думаете, то вы вообще ничего не знаете о современной Англии, сэр! – Разве? Тогда позвольте сказать, что вы ничего не знаете об английской истории. Более того, именно потому что вы и вам подобные равнодушны к урокам собственного прошлого, ваша современная Англия остается отягощенной древними анахронизмами. Я и сам любитель древности, и мне, наверное, следует радоваться подобным вещам, но когда я обнаруживаю, что пренебрежение простой реформой, необходимость которой была вопиюще очевидна еще с 1789 года, если не раньше, только что стоило этой стране трех жизней, я думаю, что как нация вы в своем консерватизме заходите слишком далеко! Было совершенно очевидно, что после этой громкой цветистой речи доктор Боттвинк решил, что он полностью сокрушил своего противника; более того, сокрушив его, он счел, что больше не о чем говорить. Он повернулся спиной к сэру Джулиусу, поставил бокал на поднос и направился к двери, но Камилла его перехватила. – Пожалуйста, не сердитесь на нас, доктор Боттвинк, – сказала она. – Мы не обладаем вашим умом, и никто из нас не знаком с историей. Мы все очень устали и очень напуганы – по крайней мере, я точно. Пожалуйста, пожалуйста, избавьте нас от мучений и объясните, о чем вы говорили. Можете начать с 1789 года, если это в самом деле необходимо, только расскажите нам хоть что-нибудь. Доктор Боттвинк оказался совершенно неспособен устоять перед подобной мольбой, пробудившей в нем тщеславие. – Если вы этого желаете, миледи, – сказал он с чопорным легким поклоном на иностранный манер. Он занял место ровно посередине ковра, чуть расставил ноги, заложил руки за спину, задрал подбородок и заговорил ясным и высоким лекторским голосом: – Мне предложили начать описание с 1789 года. На самом деле я упомянул события этого года лишь в качестве иллюстрации или аналогии. Когда сегодня утром я предложил сержанту Роджерсу ознакомиться с биографией Питта Младшего, я сделал это лишь для того, чтобы привлечь его внимание к обстоятельствам, которые, как мне казалось, предлагают готовое объяснение расследуемого им преступления. Я не хотел лезть на первый план. Я думал, что он, воспользовавшись моим намеком, сможет решить эту задачу самостоятельно. Я полагал, что он поймет, как понял это я, что это дело – замечательный пример того, как повторяется история. Должен признаться, что последующие события заставили меня усомниться в обоснованности моей гипотезы. Под влиянием пережитого напряжения я поторопился предположить, что мой диагноз был неверным. Однако дальнейшие расспросы убедили меня в том, что это предположение было ошибочным, а моя изначальная теория верна. Короче говоря, я был прав с самого начала. История в самом деле повторилась, и даже в более поразительной степени, чем я предполагал. Доктор Боттвинк умолк. Он вынул из кармана платок, тщательно протер очки, снова водрузил их на нос и продолжил: – Сэр Джулиус охарактеризовал события, которым мы стали свидетелями, как не свойственные Англии. При всем уважении, у меня иное мнение. Это могло произойти только в Англии. Это на самом деле в высшей степени английское преступление. Я несколько удивлен тем, что именно он считал иначе. Вы можете возразить, – продолжил историк, хотя его слушатели, ошеломленные потоком слов, не выказывали ни малейшего намерения возражать, – что преступление – или, по крайней мере, убийство – это по сути своей феномен, не имеющий отношения к стране или нации; что, следовательно, нет разницы между английским и не-английским убийством. Но это заблуждение. Расследуя преступление, мы должны рассматривать два его аспекта: само действие, которое, в сущности, одинаково во всех странах и при любых правовых системах, а также социальную и политическую структуру, в которой оно произошло. Если свести дело к самым простым терминам, мы должны рассмотреть мотив преступления. Мотив, который имеет силу в одной форме общества, может попросту не существовать в другой. А как только определен мотив, установить преступника становится вопросом простой дедукции. Доктор Боттвинк вновь снял очки. На этот раз он сложил их, и, держа в руке, энергично взмахивал ими в сторону слушателей, чтобы донести до них свои доводы. – Так почему же я утверждаю, что это было английское преступление? – спросил он. – Потому что у него английский мотив. Потому что оно оказалось возможным благодаря политическому фактору, который является характерным для Англии. – Он на минуту смешался. – Возможно, мне следовало сказать, для Британии, – заметил он. – Простите меня. Я не желал оскорбить чьи-либо чувства. Я привык говорить «Англия», и с вашего позволения так и продолжу. Итак, это преступление – и по причинам, которые вскоре станут для вас очевидны, я использую это слово в единственном, а не во множественном числе – это преступление не могло бы произойти, если бы не тот факт, что Англия, единственная из всех цивилизованных стран, сохранила в своей конституции законодательную палату, место в которой можно получить лишь по наследству. И мотив этого преступления был совершенно прост: обеспечить место в этой палате одному человеку, убрав двух других, которые стояли между ним и правом это место занять. – В жизни не слышал подобного бреда! Сэр Джулиус, побледнев от гнева, начал наступать на доктора Боттвинка. Размахивая кулаком перед носом историка, он бессвязно выкрикивал: – Вы смеете намекать на то, что я… Вы смеете намекать?!. Так и не закончив предложение, он разразился невнятными гневными звуками. Доктор Боттвинк оставался совершенно невозмутимым. Он ни на дюйм не сдвинулся с места и продолжил говорить, не обращая ни малейшего внимания на эту помеху. – Пока что, – продолжил он тем же нравоучительным тоном, – пока что мы рассматривали то, что на первый взгляд кажется простым случаем династического убийства. Но это дело несколько сложнее, иначе я вряд ли был бы вправе охарактеризовать его именно так. Уничтожение господствующей семьи в интересах представителей ее младшей ветви – это обычное явление для всех наций и всех эпох. Чтобы увидеть и понять этот инцидент в его истинном свете, будет полезно еще раз вернуться к рассмотрению биографии Уильяма Питта и к событиям 1789 года. Тут лекцию снова прервали – на этот раз Камилла. Она уже начала испытывать глубокую неприязнь к Уильяму Питту, и при очередном упоминании его имени громко застонала. Однако доктор Боттвинк безжалостно продолжал: – Год, о котором мы говорим, был годом многочисленных перемен для этой страны и для Европы, но, как бы ни были они интересны сами по себе, они не имеют отношения к этому расследованию, поскольку были главным образом вызваны экономическими и конституциональными факторами здесь и за границей, которые сейчас несущественны. Как я позволил себе указать сержанту Роджерсу сегодня утром, важность этого года для наших целей заключается как раз в событии, которое не произошло. Из-за того, что оно не произошло, о нем забыли все, исключая историков, которым, к сожалению, не позволено оказывать существенное влияние на современную английскую политику. Событие, на которое я ссылаюсь и которое в течение нескольких дней казалось неизбежным, в той критической ситуации было не чем иным, как смертью – смертью второго графа Чатема. У него не было сыновей. Наследником его был некто иной, как Уильям Питт, впоследствии премьер-министр и канцлер казначейства. Можно лишь предполагать, что за этим последовало бы; однако точно известно одно: правление этого великого человека зависело исключительно от его власти в том, что до сих пор имеет странное название «нижняя палата парламента». Если бы он, как вы сами точно выражаетесь, получил синекуру, результатом стал бы серьезный политический кризис. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что не только карьера великого государственного деятеля, но и вся история Европы вращалась вокруг жизни или смерти совершенно непримечательного дворянина. Сэр Джулиус, – внезапно повернулся он к канцлеру казначейства, который все еще стоял на расстоянии вытянутой руки и гневно смотрел на историка, – вам что-нибудь говорит эта параллель? Сэр Джулиус молчал, пристально глядя на оратора. Выражение гнева на его лице сменилось невольным восхищением. Затем он медленно и выразительно кивнул. – Значит, ваше положение еще более уязвимо, чем положение вашего прославленного предшественника, поскольку согласно конституции, премьер-министр может заседать только в палате лордов. Канцлер казначейства же, напротив, не может. Если вам будет суждено унаследовать фамильное звание пэра, вы сможете служить своей стране в самых разнообразных достойных должностях, но вы никогда не сможете сохранить вашу нынешнюю. Должно быть, вы много думали об этом в последние сутки; я прав? Сэр Джулиус снова кивнул. – Так почему же, – продолжил историк с легким упреком, – почему вам ни разу не пришло в голову задуматься о том, кто станет вашим очевидным преемником на этом посту, когда – и если – то, что лорд Роузбери назвал «мрачным юмором нашей конституции», вынудило бы вас его покинуть? Я не знаток современной политики, но я уверен, что с тех пор, как я нахожусь в этом доме, я слышал это имя как минимум дюжину раз. Или миссис Карстерс ошибалась в оценке перспектив для своего мужа? – Она была совершенно права. Он и есть этот очевидный преемник. – Именно так. – Доктор Боттвинк выразительно взмахнул руками. – Вот это дело в двух словах. Нужно ли мне оскорблять ваши умственные способности, продолжая говорить? – Кажется, я должен перед вами извиниться, – с некоторым трудом сказал Джулиус. – Ничего страшного, сэр Джулиус. Несомненно, взгляд вам застила ваша врожденная скромность, и она не дала вам понять, что все это время целью преступника были вы. Джулиуса давно не хвалили именно за это качество, и он покраснел от удовольствия. – В заключение, – продолжил доктор Боттвинк, – я думаю, будет уместно, если я выражу свое сочувствие сержанту Роджерсу. Его первостепенная задача, как он сам неоднократно подчеркивал, – охрана сэра Джулиуса. Несомненно, он исполнял ее умело и с усердием. Но была одна опасность, от которой он был не в силах защитить своего подопечного – опасность нежелательного возвышения до палаты лордов. Сэру Джулиусу удалось ее избежать, но не благодаря Скотланд-Ярду, а благодаря счастливому обстоятельству – тому, что существует неизвестный нам всем юный лорд Уорбек, по поводу рождения которого я хотел бы принести достопочтенной миссис Уорбек мои запоздалые, но искренние поздравления. Лекция закончилась. Доктор Боттвинк сошел с воображаемой кафедры, убрал очки и снова превратился в обычного человека. Однако один из его слушателей все еще не был удовлетворен. – Доктор Боттвинк, – сказал Роджерс, – я вас правильно понимаю? Вы полагаете, что миссис Карстерс убила Роберта Уорбека? – Я протестую против слова «полагаете», сержант. Но говорю, что да, она это сделала. – И лорда Уорбека? – Разумеется. У меня мало сомнений в том, что именно она сообщила ему о смерти его сына, чтобы ускорить его собственную кончину. Для ее целей вряд ли было так уж необходимо приближать конец и так уже умирающего человека, но она, несомненно, проявила нетерпение. – Тогда, может быть, вы скажете мне, – с трудом произнес Роджерс, – кто, по-вашему, убил миссис Карстерс? – Но я ведь уже ответил на этот вопрос. Разве я не сказал с самого начала, что один человек ответственен за все три смерти? Миссис Карстерс, разумеется, покончила с собой. – Не вижу тут никаких «разумеется». С чего ей было это делать? – Но это ведь очевидно, разве не так? Ах да, я забыл – у вас ведь еще не было возможности более подробно расследовать тот эпизод, который непосредственно предшествовал ее самоубийству. Я говорю о ее беседе с миссис Уорбек у двери в комнату леди Камиллы. Если бы вы успели это сделать – а я не сомневаюсь, что вы бы так и поступили при обычном положении дел, – вы бы узнали, что во время этой беседы миссис Уорбек сообщила ей в выражениях, которые, наверно, были извинительны в данных обстоятельствах, но которые я без колебаний назову резкими, что цель, ради которой она только что совершила тяжкое преступление, была совершенно недостижимой. Оказалось, что сэр Джулиус по-прежнему член палаты общин, и он по-прежнему стоит между ее мужем и должностью, которой она так страстно для него желала. Наследник славы дома Уорбеков находится вне пределов ее досягаемости. Реакция на эту новость оказалась слишком сильной для нервной системы, которая и так уже была напряжена до предела. Думаю, мне не стоит вдаваться в детали того, что последовало. Механизм самоубийства – это дело для вас и ваших коллег из полиции. Но я думаю, состояние ее обуви и следы на ковре указывают на то, что яд она прятала в снегу, который до обеда сегодняшнего дня толстым слоем лежал на ее балконе. Она достала флакон, высыпала содержимое в чай, а потом, в качестве последнего презрительного жеста – или, кто знает, в надежде бросить тень подозрения на сэра Джулиуса, что разрушило бы его карьеру так же безвозвратно, как и звание пэра, – она подложила флакон в его шкаф. Сделав это, она вернулась к себе, налила себе чаю и совершила последний акт отчаяния. Он резко умолк, и в комнате воцарилась тишина. Затем Бриггс вышел из своего угла и вполголоса что-то сказал Камилле. Она кивнула, и Бриггс вышел из комнаты. – Ужин будет готов через двадцать минут, – сказала она. – Будут только холодные остатки, так что никому не нужно переодеваться. Сьюзан, вы ведь поужинаете с нами? Я хочу все знать о сыне Роберта. – И я тоже, ей-богу! – воскликнул сэр Джулиус. – Он теперь очень важное лицо – надеюсь, вы это понимаете. – Я это знаю, благодарю вас, – дерзко сказала Сьюзан. – Не всякий мальчик в его возрасте уже лорд.