– Я надеюсь, что вина будет достаточно, – Камилла вдруг позволила себе небольшую вспышку злости. – Я сегодня собираюсь много пить. Я решительно намерена как следует напиться. – Это чрезвычайно усилит твою привлекательность. – Что ж, ее ведь надо усиливать, верно? Пока что она не произвела должного эффекта. – Напротив, Джулиус сделал тебе очень красивый комплимент, да и твой новый еврейский друг, кажется, совершенно покорен. Он уже попросил тебя уехать с ним в Палестину? – Бедный Роберт! – Не знал, что я нуждаюсь в сочувствии. – Нет? Может, и не нуждаешься; но это делает тебя еще более жалким. Знаешь, раньше ты был очень приятным человеком, а теперь ты стал угрюмым и озлобленным. Что случилось? – Ничего, насколько мне известно. – Роберт, это чушь. Человек не может измениться, как изменился ты, и не знать, что с ним случилось. – Не понимаю, где произошли перемены. Я ведь никогда не любил евреев и социалистов, я и сейчас их не люблю. Камилла нетерпеливо вздохнула. – А мы можем не приплетать сюда политику? – спросила она. – Безусловно. Я ведь не просил тебя о ней заговаривать. – Я не против этой твоей Лиги Свободы и Справедливости… – Как мило. Я так и передам им, когда вернусь в Лондон. Они испытают громадное облегчение. Камилла отмахнулась от попытки ее прервать. – Ты можешь быть кем пожелаешь, черт побери, при условии, что это ты, а не эта ужасная, циничная карикатура на самого себя, – настойчиво продолжила она. – Ты несешь какую-то ерунду! – Роберт! – Камилла ухватила его за рукав. – Роберт! Посмотри на меня! Мы с тобой знакомы почти всю жизнь, с тех пор, как были детьми. Бесполезно притворяться передо мной и делать вид, что ничего не случилось, когда всякому легко заметить, что ты ужасно несчастен! Ты… Позволь мне помочь тебе, Роберт. Я ведь не слишком многого прошу. Мы с тобой были такими друзьями. Я… Я все, что угодно, сделаю, чтобы помочь тебе. Ты понимаешь, о чем я, Роберт? Все, что угодно! Я просто больше так не могу. Посмотри на меня, ради бога, посмотри на меня! – Отпусти меня, Камилла, – сказал Роберт сквозь зубы. – Предупреждаю, отпусти! – Нет, пока ты не скажешь мне, в чем дело. Можешь сказать, что ненавидишь меня, если хочешь, только объясни мне почему. Видит бог, я не хочу делать ничего, что причинит тебе боль. Я просто хочу помочь. Я хочу… Я хочу… – Ты хочешь, ты хочешь! – Роберт внезапно повернулся к ней. Его сильные руки схватили ее за плечи, его лицо было в нескольких дюймах от ее лица. – Ладно, я знаю, чего ты хочешь! Незачем было ходить вокруг да около. Ты хочешь мужчину. Ты ведь за этим сюда приехала? Ладно, вот он, твой шанс. Не хочешь запереть дверь и погасить свет? Полагаю, мы вполне можем устроиться на диване. – Роберт, мне больно! Отпусти! – Или, может, ты хочешь подождать до вечера, когда ты хорошенько наберешься шампанского, чтобы преодолеть свою девичью скромность? Ты ведь сама только что сказала, что собираешься напиться. Наверное, так будет лучше всего, и я тоже могу выпить, чтобы мы были в равном положении. Как думаешь, ты сможешь дотерпеть до вечера? – Ты сошел с ума, Роберт! Бога ради, отпусти меня! – Значит, договорились, моя красотка. По крайней мере, у одного из нас будет счастливое Рождество. И в качестве напоминания, пока ты не ушла… Он три или четыре раза поцеловал ее – силком, грубо прижимая свои губы к ее губам. – Пока что хватит, – сказал он, отпуская ее. – Надеюсь, ты удовлетворена? Побледнев от гнева, Камилла отшатнулась от него. – Ты омерзителен, омерзителен! – всхлипнула она. – Ты грязное животное! Убила бы тебя за это! Она с размаху влепила ему крепкую пощечину и, прежде чем он снова пошевелился, выбежала из комнаты. VI. Компания в буфетной Буфетная в Уорбек-Холле, как отметил в разговоре с Бриггсом доктор Боттвинк, была частью изначальной постройки, независимо от того, имел ли отношение к ее строительству мифический Перкин или нет. В какой-то период часть того, что в Средние века было главной гостиной, отделили перегородкой, и в результате получилась узкая прямоугольная комната с непропорционально высокими для такой ширины стенами. Подтверждением древности этого помещения теперь служил лишь вымощенный камнем пол да крошечные стрельчатые окна, вырубленные в массивной внешней стене. Вдоль стен располагались шкафы и полки, на которых были тщательным образом расставлены и разложены столовое серебро, стаканы и бокалы, средства для уборки и все приборы, требуемые цивилизацией с точки зрения дворецкого. Это были владения Бриггса – холодные, аскетичные и безупречно чистые; и здесь, уложив своего хозяина в постель, Бриггс закатал рукава, повязал на своей обширной талии суконный фартук и принялся за увлекательное занятие – полировку ложек и вилок для сегодняшнего ужина. Свет от лампочки без абажура падал на его блестящую лысину. В холодном воздухе, пропитанном запахом средства для полировки, от его дыхания шел пар. Через некоторое время дверь за его спиной тихо отворилась, и показалась головка молодой женщины. У нее было хорошенькое, хоть и ничем не примечательное лицо, искаженное тревогой, отчего уголки ее рта были все время опущены. Ярко-рыжие волосы резко контрастировали с бледностью щек. Помедлив и понаблюдав, она наконец вошла в комнату и тихонько подошла к столу, у которого стоял дворецкий. – Папа! – тихо выдохнула она. – Папа! Не оборачиваясь и ни на мгновение не прерывая работы, Бриггс сказал: – Напрасно ты пришла сюда, Сьюзан. Ты тут до смерти простудишься, девочка моя. Я ведь велел тебе сидеть наверху, у камина. – Прости, папа, но я не смогла тебя дожидаться. Ты… Ты поговорил с ним, папа? – Да, еще как поговорил. – Что он сказал? Что он собирается делать? Прежде чем ответить, Бриггс поднял к свету георгианскую лопатку для рыбы, подышал на нее и энергично протер кусочком замши. – Этого я не могу сказать точно. Нас прервали прежде, чем мы до этого добрались. Но делать что-то нужно, и поскорее. Это я ему ясно дал понять. – Ох, ну что толку говорить подобное? – раздраженно выпалила девушка. – Это значит, что ты снова позволил ему выкрутиться, и теперь он будет без конца изворачиваться и все откладывать, так же как и раньше. – И все-таки я не думаю, что так будет и на этот раз, – мрачно сказал Бриггс, обращаясь, по-видимому, к ложечке для соли. – Мне уже очень хочется пойти прямиком к его светлости и рассказать все ему, – продолжила Сьюзан. – Вот это бы его расшевелило! – Не вздумай, моя девочка! – Дворецкий развернулся на каблуках и впервые посмотрел дочери в лицо. Вид у него был такой свирепый, что она невольно отпрянула. – Прости, папа, – с запинкой сказала она, – я не то имела в виду, правда. – Надеюсь, что нет. Я не для того прослужил в этом доме сорок пять лет, чтобы устроить его светлости потрясение, которое сведет его в могилу. И если бы твоя бедная матушка была жива, она сказала бы то же самое. – Он и правда настолько болен? – Не думаю, что кто-то, кроме меня и его светлости, знает, насколько он болен, – серьезно сказал Бриггс. – Ему достаточно серьезного потрясения, чтобы угаснуть – вот так, – тут он щелкнул пальцами и вернулся к работе. – А ведь странно, правда? – заметила Сьюзан, обращаясь к отцовской спине. – Я хочу сказать, странно то, что он там, а я здесь. Это ведь несправедливо. В конце концов, у меня есть права, как у всякого другого человека, разве нет? – У тебя есть права, моя девочка, и в свое время ты ими воспользуешься, – уверил ее Бриггс. – А теперь беги-ка наверх. Сьюзан отступила, но на полпути к двери остановилась. – Папа? – Ну что еще? – Это правда, что он и я – вроде как кузены в каком-то смысле? Дворецкий снова обернулся и молча посмотрел на нее. – Кто-то рассказывает небылицы, – сказал он наконец. – Так это правда? – Цвет волос у тебя подходящий, – ответил Бриггс, глядя на волосы дочери. – Большего говорить не стану. Двоюродная бабушка твоей матери намекала, что во времена шестого виконта были какие-то шашни, но я никогда не обращал на это внимания, и тебе не советую. У тебя и без того уже полно проблем. Но если эта мысль дает тебе какое-то чувство общности с его светлостью, то я не возражаю. А теперь марш отсюда! Я не хочу, чтобы кто-нибудь вошел и застал тебя здесь. Сьюзан исчезла, и Бриггс, покончив с чисткой серебра, принялся раскладывать его на подносе. Он проверял, все ли на месте, когда дверь буфетной снова отворилась. – Бриггс, простите, что я вас потревожила. – Это была Камилла, лицо ее разрумянилось, и вела она себя необычайно возбужденно. – Ничего страшного, миледи. Вам что-нибудь нужно? – спросил Бриггс, торопливо снимая фартук и надевая пиджак. – Да. Я такая глупая – оказывается, я забыла взять с собой рожок для обуви. Я знаю, что у вас тут хранятся всякие сокровища. У вас есть такая штука? – Обувной рожок, миледи? – Бриггс ненадолго задумался. – Да, думаю, я вам его найду. Он открыл дверцу одного из шкафов и почти сразу достал оттуда элегантный серебряный рожок для обуви, который он протер кусочком замши, прежде чем отдать ей.