Винстон вежливо улыбнулся его шутке. — Расскажите о вашей дружбе, — попросил он. Линдеман глубоко вздохнул. — В конце семидесятых мы с Тедди вместе занялись антиквариатом. Нам было по восемнадцать, еще молоко на губах не обсохло, однако мы ездили по сельским аукционам и блошиным рынкам, скупали деревянную мебель и грузили на крышу своих раздолбанных машин. Вкалывали как черти… Линдеман чуть заметно улыбнулся этим воспоминаниям. Впервые Винстону подумалось, что он симпатичный человек. — Я хорошо разбирался, что на сколько потянет, а Тедди умел торговаться и уговаривать. Мы ехали к человеку домой за журнальным столиком, а уезжая, вывозили полдома. У нас был приятель, работавший в типографии, так что мы получали газетку «Симбрисхамнсбладет» прямо из типографского пресса и начинали звонить по объявлениям рано утром, еще до того, как газету разнесли по ящикам. А по выходным бегали на все мелкие аукционы, какие только могли найти. И снова Линдеман улыбнулся, на этот раз еще шире. Винстон опустил карандаш. — Мы расширялись, обзавелись складом в бывшем сарае для сена, и вскоре стали появляться иностранные клиенты. Мы вкалывали днем и ночью и едва успевали заполнить склад, как тут же появлялся новый покупатель из Германии или Италии и все забирал. Так что продолжали расширяться. Начали ходить на большие аукционы, торговать дорогими вещами. В двадцать пять мы зарабатывали куда больше, чем наши сверстники. Купили себе настоящие грузовики, ездили в Копенгаген оторваться. Восьмидесятые были чудесным временем… Он замолчал, медленно провел ладонью по бороде. Винстон снова принялся записывать. — Но потом что-то произошло? — вставил он. Голос Линдемана зазвучал глухо: — В начале девяностых грянул финансовый кризис. Покупателей как ветром сдуло, а у нас остались большие склады и высокие ежемесячные расходы. Персонал, куча предметов. Но, положа руку на сердце, признаюсь: наша дружба начала расшатываться еще до того. — И как же? — коротко спросил Винстон. Его удивила откровенность Линдемана, и он не хотел сбить его с мысли, слишком встревая. Несколько мгновений Линдеман смотрел в сторону, словно подбирая слова. — О мертвых не принято говорить плохо, но у Тедди была очень гибкая бизнес-мораль. Всегда готов был обойти закон ради собственной выгоды, а еще не отличался особой правдивостью. Даже когда у нас все шло хорошо, он проворачивал какие-то свои сомнительные делишки. Из-за этого мы часто ссорились. Когда грянул кризис, в нашей коммерции стали открыто появляться краденые вещи. Тут я собрал манатки и попросил Тедди ко всем чертям. Объявил нашу фирму банкротом и устроился сюда, к отцу. Поморщившись, Линдеман выпрямился и продолжил свой рассказ: — Тедди пришел в ярость. Ввалился сюда, дыша винными парами, угрожал, но мы с отцом вышвырнули его вон. Вскоре он женился на фирме «Раск», и мы стали конкурентами. Тедди продолжал рассказывать обо мне всякие гадости, и, если быть до конца честным, я делал то же самое. Подгадить друг другу стало смыслом жизни. Но факт в том… — Линдеман откашлялся, глаза у него заблестели, — что теперь, когда Тедди нет, — продолжал он, — мне его чертовски не хватает. Тем временем в участке полиции Симрисхамна Эспинг пыталась навести порядок в том, как прокурор Рената Йонссон-Камински вписывается в их дело. — Расскажите все с самого начала, — обратилась она к той, нажимая на кнопку записи в телефоне. — Разумеется, — сказала Рената и поджала губы. — Мой папа — вдовец. Несколько лет он жил в своей усадьбе один, но теперь мне наконец удалось уговорить его переехать в дом с обслуживанием. Часть мебели и вещей он взял с собой, но усадьба большая и переходила по наследству в четырех поколениях, так что там полно вещей разной ценности. Последнее утверждение она проиллюстрировала движением руки. — На прошлой неделе я пригласила туда оценщика из аукционного дома в Кристианстаде, он отобрал самые ценные вещи, чтобы выставить на их аукционе. В том числе набор сосновой мебели для столовой, созданный дизайнером, который в последние годы стал очень популярным. Аксель Эйнар Юрт, вам знакомо это имя? В тридцатые годы он еще был главным архитектором в NK[1]. Эспинг покачала головой. Судя по гримасе Ренаты, именно такого ответа та от нее и ожидала. — Как бы то ни было, — продолжала прокурор, — оценщик не мог увезти мебель с собой. Пообещал прислать грузовик, который ее заберет. Когда все ценное было выбрано, я позвонила скупщику имущества, чтобы он разобрался со всем остальным. — Его звали Тедди Перссон, — подсказала Эспинг. — Когда это было? — В прошлый четверг. Он приехал, стал все обнюхивать, рыться в ящиках. Жаловался, что ничего ценного нет, что он зря тратит время. Но, когда взгляд его упал на мебель для столовой, я заметила, как он оживился. Предложил мне тридцать тысяч за все имущество — просто курам на смех! На хороших аукционах только стол с шестью стульями можно продать за сто пятьдесят. Эспинг вздрогнула. — Вы сказали: сто пятьдесят? За сосновую мебель? — Да, вот, взгляните! На экране своего телефона она показала фото довольно грубо сработанного стола со стульями. Когда я объяснила, что мебель будет продаваться на приличном аукционе, Тедди надулся. Сказал, что все остальное имущество — просто барахло и на нем не заработаешь, но предложил дать мне еще десять тысяч наличными. Пытался убедить меня, что это очень щедрое предложение, изображал из себя добренького: якобы уборка в этом случае за его счет. — И как вы отреагировали? Рената пожала плечами. — А как вы думаете? Попросила его пойти откуда пришел. Сказала, что самонадеянные мужики мне не указ и я не нуждаюсь в его услугах. Так что Тедди еще больше надулся и уехал, а я позвонила одному из его конкурентов. Обычно Эспинг ценила людей, умеющих в случае необходимости дать отпор. Особенно женщин. Но в злости Ренаты было что-то высокомерное и эгоцентрическое. Она проверила, что запись в телефоне по-прежнему идет. — И что произошло дальше? Прокурор поджала губы. — В воскресенье я снова приехала в отцовскую усадьбу, чтобы встретить грузчиков, которые должны были забрать мебель. Но, когда мы вошли в дом, стола и стульев не было. Они просто испарились. Никаких следов взлома. Больше ничего не пропало. Только стол и шесть стульев. Нетрудно было вычислить, кто за этим стоит. — Стало быть, вы разыскали Тедди на ярмарке? — констатировала Эспинг. — Сначала я позвонила ему, но он положил трубку. Потом попробовала набрать пару других номеров, принадлежащих его фирме, и наконец попала на его жену. Она сказала мне, что Тедди на ярмарке в Дегеберге. От дома отца туда всего полчаса езды, так что я поехала туда и разыскала его. Мне повезло: я столкнулась с ним почти сразу. Тедди, так сказать, выделяется на фоне толпы. Эспинг буквально увидела перед собой, как хрупкая женщина подходит к мужчине в два раза больше себя и обрушивает на него проклятия. — И что он ответил? — Само собой, он все отрицал. Но я много лет отработала прокурором, и Тедди не первый преступник, пытающийся лгать мне прямо в глаза. Это я и объяснила ему в нескольких словах. Эспинг заложила за ухо прядь волос. — Как он это воспринял? — Высмеял меня. Послал к черту и радостно пошел прочь, словно ему все до лампочки. Лицо Ренаты побелело от злости. — А где вы находились около половины третьего? Глаза Ренаты сузились, словно она пыталась вычислить причину этого вопроса. Ей понадобилось всего несколько секунд. — Вы что, издеваетесь? — выпалила она. — Вы хотите сказать, что подозреваете меня в убийстве? Эспинг собрала всю свою волю в кулак. — Вы были в ярости, — спокойно проговорила она, — и сами сообщаете, что открыто поругались с ним. Свидетель описал вас как человека в состоянии крайнего возмущения. Не задать вопрос о том, что вы делали в тот момент, когда убили Тедди, было бы должностным нарушением, вы это знаете не хуже меня. Рената по-прежнему злилась, но быстро взяла себя в руки. — Хорошо, — сухо ответила она. — Сразу после ссоры с Тедди я приехала сюда, в ваш участок, и подала заявление. На нем наверняка указано время подачи, вот вам мое алиби. Я требовала от администратора, чтобы вы немедленно послали кого-нибудь на место преступления. Она снова подалась вперед и постучала пальцем по крышке стола. — И вот уже несколько дней пытаюсь этого добиться, но не получаю никакого отклика, что я хочу особо подчеркнуть. Но, может быть, хоть сейчас вы запоете по-другому? Начните с того, что поезжайте к Тедди и посмотрите на его склад — уверена, там вы обнаружите мою мебель из столовой и много другого интересного, если повезет. Эспинг мысленно вздохнула. — Разумеется, мы исследуем этот вопрос более подробно, — ответила она максимально вежливо и отключила запись на телефоне. После визита к Линдеману Винстон сел в свой «сааб» и направился в полицейский участок. Ему было ужасно любопытно узнать, как же Эспинг обнаружила сердитую женщину с ярмарки и что та рассказала. Пока ехал, он размышлял по поводу утверждения Линдемана, что они с Тедди рассорились из-за сомнительных делишек Тедди. Исходя из того, что Винстон теперь знал о Тедди, это вовсе не казалось невероятным, но что-то во всем этом рассказе звучало фальшивой нотой. Он никак не мог ухватить, что же это, и его не покидало ощущение, что тут кроется нечто важное. Добравшись до Симрисхамна, он припарковал машину в тени здания полиции. В коридоре он столкнулся с Эл-Йо. — Ну, как ваши успехи? — нетерпеливо-жадно спросил шеф полиции. — Пожалуйста, скажи, что вы уже близки к прорыву. На меня давит и пресса, и общественность. А Маргарета начинает терять терпение. Звонит мне из палатки в Мёккельне каждые пятнадцать минут. Винстон нервно потрогал пальцами узел галстука. Похоже, Эспинг не успела рассказать начальнику о своем недавнем допросе, а Винстон не хотел опережать ее. — К сожалению, у нас есть несколько человек, имевших и возможность, и мотив, — ответил он. — Но мы упорно работаем. Очень надеемся, что картина прояснится, как только получим протокол вскрытия. Оставив Эл-Йо, Винстон принес себе чашку кофе и разыскал Эспинг в ее кабинете. — Привет! Я тут нашла много интересного.