— Хорошо. — Мне нужно с тобой поговорить. А потом — снова тишина. Чудовищная, оглушительная тишина. Она выбежала из спальни. Был уже восьмой час, когда она снова позвонила Кэт после того, как Майк ушел. Карин чувствовала себя такой же убитой, раздавленной и шокированной, как если бы ей сказали, что ее рак вернулся, причем в тяжелой, неоперабельной форме. Ей было так больно, как никогда в жизни. Сказано было совсем мало, учитывая то, что прошло целых три часа перед тем, как Майк распрощался с ней и с их браком, чтобы полететь через Атлантику к женщине, которая была на десять лет старше ее. Они сидели и смотрели друг на друга, потом не смотрели, пили чай, потом виски; она что-то сказала, поплакала, перестала плакать, помолчала. А потом он ушел. Как это могло занять так много времени? — Кэт Дирбон. — Кэт… — Карин… Какие новости? Карин открыла рот, чтобы ответить, чтобы сказать, что у нее нет ни рака, ни мужа, но из ее рта вышли не слова, а только странный вой, ужасающий звук, который, как подумала, услышав его, Карин, издавал кто-то другой, какая-то женщина, которая не имеет с ней ничего общего, женщина, которую она не знает. — Просто приезжай сюда, — сказала Кэт, — что бы ни случилось. — Я не могу… — Нет, ты можешь, просто садись в машину и приезжай. Увидимся через полчаса. Непонятно, как, но она без происшествий добралась до загородного дома Дирбонов. Кэт пристально на нее посмотрела, а потом пошла к холодильнику и достала оттуда бутылку вина. — Я пас, но тебе это явно нужно. — Нет, я тогда разревусь. — Ладно. Реви, — она передала ей огромный бокал. — Дети наверху, Крис еще не вернулся, но уже готов куриный пирог, и ты можешь остаться. Кто знает, у меня могут ночью начаться схватки, я оставлю тебя за главную, и тогда помоги тебе бог. Пойдем в гостиную, я разожгу огонь. Кэт выглядела усталой и замученной, но в остальном все такой же — разумной, веселой, уверенной: идеальный друг, как всегда считала Карин, и идеальный врач. — Так… Ты виделась с доктором. Что там? — Нет. Дело не в этом. Никаких признаков рака. — Но что… — Майк ушел. — Ушел в смысле — ушел от тебя? — Да. — Ты никогда ничего такого не говорила, я и не знала, что между вами двоими были какие-то проблемы. — Господи, Кэт, ты думаешь, я знала? Я была на таком подъеме… Ты не представляешь, каково это… Когда твои снимки чистые, когда анализы крови в порядке, когда они тебе об этом говорят… Это как… Ну, это буквально как узнать, что ты оправдан, сидя в камере смертников. Мир был так прекрасен… И вот — он пакует свои вещи. — Ты ему сказала? — О результатах? О, конечно. — И? — Я не знаю, понял ли он. Он сказал — «хорошо». — Но почему он уходит, ради всего святого? — По многим причинам, из-за многих вещей, о которых я не знала. Но основная причина живет в Нью-Йорке, и ее зовут Лэйни. Ей пятьдесят четыре. — Не могу в это поверить. — Ну да. — И вот это ждало тебя дома. — Ага. Карин медленно крутила стакан в руках, туда и обратно. Иногда он ловил отблески огня и вино горело красным. Она чувствовала тепло. Тепло. Комфорт. Заботу. Оцепенение. — Есть одна вещь, о которой тебе действительно стоит подумать… У тебя было два сильных шока… Убийства и теперь это. Эти вещи могут не пройти даром. — Вернуть мой рак, ты хочешь сказать. — Просто имей в виду. Продолжай свою терапию и будь бдительна. Извини, что я продолжаю гнуть медицинскую линию, сейчас неподходящее время, но это важно. — Я не уверена, что меня теперь это волнует. — Уж поверь, да. Еще как волнует. Не позволяй никакой сволочи утянуть тебя на дно. Он вернется. — Или другой «он». — Нет. — Худшее, что он сказал, на самом деле было об этом. Он сказал, что больше не может жить с человеком с раком… Что он готов был принять любую болезнь, которая на меня обрушилась бы, любую реабилитацию, но болезнь, что полностью изменила меня, — совсем другое дело. Он сказал, что последний год я не думала ни о чем, кроме рака, ни на что больше не обращала внимания… Что я… Что я позволила болезни определять меня, и что теперь я не представляю свою жизнь без нее, и он не может принять это. — Боже. — Я этого не видела, Кэт. Это моя… — Только не смей говорить, что это твоя вина. — А что, нет? — А женщина в Нью-Йорке? Полагаю, это тоже твоя вина, да? — Она заставляет его чувствовать себя живым. Нью-Йорк заставляет его чувствовать себя живым. По всей видимости. Я и понятия не имела, что между нами что-то было не так. Я к тому, что… все было так. Мне ничего такого и в голову не приходило. — Ничего необычного? Телефонные звонки… Серьезные траты… Слишком долгое отсутствие? — Майк всегда подолгу отсутствовал, у него три бизнеса за границей, так ведь? Он проводит половину своего времени на телефоне, когда никуда не уезжает. Сквозь задернутые шторы на секунду сверкнули фары. К дому подъехала машина Криса Дирбона. — Что мне делать, Кэт? Что люди обычно делают? — Они сражаются, — сказала Кэт. — Твоя жизнь стоила того, чтобы за нее сражаться, так ведь? — Я всегда так ненавидела эти образы… Рак и война, рак и сражения, битвы, драки… — Ну, есть альтернатива. — Какая? — Сдаться. Отступить… Называй как хочешь. — О боже. Кэт тяжело поднялась со стула. — Ты спишь в голубой комнате. Я достала для тебя белье… Пойди прими ванну, зажги ароматические свечи. Ужин не раньше, чем через полчаса. Мне нужно обсудить с Крисом всякие скучные административные штуки по поводу заменяющего врача. Она протянула руки и обняла ее, и на секунду Карин почувствовала своим телом тельце нерожденного ребенка. Давнее, настойчивое желание иметь детей, которое она всегда отодвигала на задворки своего сознания, сейчас резануло ее особенно остро. * * *