— Извини. — Нет, мне нельзя так спать, у меня будут судороги. Чаю? — Нет. Я займу твое место на диване, а ты поднимайся. — Гостевая кровать уже застелена. Здесь ты нормально не поспишь. Прислушайся для разнообразия к собственному совету. Саймон встал и потянулся. — Что ты делал? — Рисовал тебя и Мефисто. Кэт улыбнулась. — Как ты себя чувствуешь? — Утомленной. Я просто хочу родить ребенка. — Крис сегодня задерживается. — Нам просто необходим заменяющий врач. Он так не может — у него смена почти каждую ночь, и они в последнее время чертовски загружены. — До сих пор никого? — Человек, с которым он проводил собеседование, в итоге не захотел эту должность. Он слышал сегодня про какую-то женщину, которой может быть это интересно… Она вернулась после двух лет в Новой Зеландии и думает, что ей может понравиться работать в этой области, но пока хочет прощупать почву. Больше пока никого не знаю. Ну, будем молиться. — Я думал, все хотят стать терапевтами. — О, так было раньше. Времена изменились. — Я пойду наверх… Если меня вызовут на станцию, я постараюсь особо не наводить суматоху. — Ты никогда этого не делаешь. К тому же я привыкла, что Крис постоянно встает с постели, а Сэм приходит к нам после своих кошмаров. У него вся голова забита Дэвидом Ангусом. Мне так непросто с этим справляться, Сай… Я вру ему, и он знает, что я вру. Они обсуждают это в школе, Крис говорит, что он сворачивается калачиком в машине и запирает двери. Он не поехал с Симпкинами вчера, Крису пришлось отвозить его к ним на чай. Саймон наклонился и сомкнул вокруг нее руки. — Я не могу перестать думать об этом маленьком мальчике. — Я знаю. — Как ты с этим справляешься? — Кэт, у тебя есть дети, которые умирают от рака, молодые пациенты, которые погибают в нелепых авариях, и младенцы с менингитом. Относись к этому так же. — Это хуже. — Может быть. — Саймон пошел к двери, завел руки за спину и взъерошил свои белокурые волосы жестом, который, как знала Кэт, появлялся у него, когда он был очень уставшим, слишком взволнованным, озабоченным из-за своей работы или из-за чего-то глубоко внутри, о чем он бы говорить не стал. Она выключила свет на кухне. Кот Мефисто, лежащий на диване, вытянул свои лапы, пару раз ударил по воздуху когтями и вновь погрузился в сон. Двадцать Попугая, которого Ширли Сапкот оставила двоюродная бабушка, звали Черчилль, но она сменила ему имя на Элвис в тот же день, когда он к ней переехал. Она попыталась научить его говорить «Blue Suede Shoes»[3] вместо «Никогда не сдаваться!», но преуспела лишь в том, что окончательно запутала его, так что большую часть времени он молчал, только иногда издавая звук поезда, едущего через тоннель. Он сидел в клетке на маленьком столике под окном и недовольно на нее посматривал, и его хмурое молчание было даже противнее, чем его голос. Ее бунгало было одним из шести зданий из красного кирпича, выстроившихся единым блоком на задворках «Айви Лодж». Ширли не могла поверить своей удаче, когда работа, которая ей так нравилась, еще и обеспечила ее чистым, новым, удобным жильем, после долгих лет прозябания в холодных комнатках и дешевых квартирах в малопригодных для жизни домах рядом с каналом. Этот блок был построен на куске земли, где когда-то стояли ряды послевоенных сборных домиков, которые все успели возненавидеть, и оказался благословением для владельцев, потому что помогал им привлекать и удерживать персонал. Остались немногие, вопреки ожиданиям Ширли. Она думала, что точно не выедет отсюда до пенсии, даже и после, может быть… Здесь росли и кое-какие деревья. Она могла лежать в постели и наблюдать, как белки бегают вверх и вниз по их стволам и прыгают с одного на другое, как цирковые акробаты, а ночью она слышала сов. Ей не нужен был попугай, но поскольку помимо него двоюродная бабушка оставила ей две тысячи фунтов и чайный сервиз от Краун Дерби, ее совесть не позволила ей отказаться от него или отдать кому-то другому. Этим утром он выглядел немного растрепанным и спрятал голову в свои серые перья. — You ain’t nothing but a hound dog, — пропела ему Ширли, — ‘cryin’all the time[4]. Ладно, негодяй, держи свое угощение. Еще увидимся. — Она запихнула кусочек яблока между прутьями клетки, наполовину задернула шторы, потому что так всегда делала ее мать, и вышла на улицу. Некоторым людям не нравится жить рядом с работой, но она находила умиротворение в прогулке по приятной зеленой траве до соседнего здания, когда не нужно бегать за автобусами или заводить машину, и даже пальто надевать целые полгода. Ширли был сорок один год. Ей нравилась ее работа, ей нравилась ее квартира, она ходила на кантри-танцы дважды в неделю и на бальные танцы каждую субботу, а по воскресеньям пела госпел в хоре Церкви Спасителя, причем была там единственной белой. Она была счастливой женщиной. Первая утренняя смена была ее любимой. Ей нравилась атмосфера нового дня. Ей нравилось будить пациентов с радостным лицом. Ей нравился запах готовящегося завтрака, и звук разъезжающей по холлу машины для полировки пола, и шум пылесоса на лестнице. Она зашла в комнату для персонала, все еще напевая: — You ain’t nothing but a hound dog. — Они так и не нашли его. — Нев Пейси, санитар, сидел за столом перед раскрытой утренней газетой. — Ох, храни его Бог, бедный милый малыш. На что только не способны злые люди, просто не верится. — Полиция говорит, что, чем больше проходит времени, тем сильнее растет обеспокоенность касательно сохранности мальчика. — Ну, разумеется. Ты сам подумай — он же не просто ушел гулять и заблудился, да? И он не уехал на автобусе, чтобы навестить бабушку. Бедные его родители. — «Мистер Алан Ангус, консультирующий нейрохирург Бевхэмской центральной больницы, и его жена, адвокат Мэрилин Ангус, записали крайне эмоциональное телевизионное обращение с просьбой сообщить любые новости об их сыне… “Мы умоляем вас, если вы удерживаете Дэвида, просто отпустите его. Позвоните в полицию. Они подъедут туда, где вы его держите. Мы хотим, чтобы он вернулся домой. Мы просто хотим, чтобы он вернулся домой”». — А еще говорят, что Дьявол пока не пришел на землю. Да он повсюду. Нев перевернул страницу и заглянул в раздел скачек. — Ладно, давайте пойдем… Пришло время проведать Маленькую Мисс Счастье и Миссис Маффет. Ширли давала прозвища всем пациентам. Остальных членов коллектива это крайне раздражало, хотя потом они сами начинали стабильно пользоваться этими именами. Так что миссис Эйлин Дэй, которая очень, очень медленно умирала от заболевания двигательных нейронов, по какой-то причине стала Миссис Маффет, а мистер Аткинсон, у которого повредился мозг во время взрыва бомбы, был Гигаубийцей. Марта Серрэйлер была Маленькой Мисс Счастье. После того как она присматривала за своей матерью с рассеянным склерозом, потом за своей тетей, которую на два года парализовало после удара, а потом за своей единственной сестрой Хэзер, прошедшей через рак груди, Ширли поняла, что уход за неизлечимыми больными — это часть ее жизни, без которой она ее себе уже не представляет. Ее утешало осознание, что она нужна и востребована, что она хороша в том, что она делает, и что она вкладывает в это нечто большее, чем бесстрастный профессионализм. Она вкладывала в это свой энтузиазм, веселость, все хорошее, что может дать отсутствие профессиональных амбиций, и, в случае с Мартой Серрэйлер, любовь. Она полюбила девочку с того дня, когда она к ним только приехала, потому что у Ширли было не больше причин не полюбить ее, чем не полюбить новорожденного ребенка. У нее было не больше знаний, способностей или индивидуальности, чем у него; она никому не могла причинить вреда, не могла врать, воровать или обманывать, не могла ударить или обидеть; она была совершенно невинна, как белый лист бумаги. Все, что она делала, было невинно, любой воспроизводимый ею звук, любое странное случайное движение ее тела. Ее физиологические функции были тоже невинными, как у ребенка. Ширли никогда не могла понять, почему люди считают, что с ними более проблемно или неприятно иметь дело. Она поднялась по лестнице. В конце коридора на этаже Марты была небольшая кухня. Там Ширли подготовит ей завтрак — детские хлопья, стаканчик-непроливайку со слабым, чуть теплым чаем, банановое пюре, пластиковую ложку и слюнявчик. После еды с Марты снимут ее ночную одежду, помоют, высушат, приведут в порядок, переоденут; Ширли причешет ее светлые волосы и завяжет их сзади, показав Марте маленькую коробочку с лентами, заколками и кольцами, чтобы она могла дотянуться и «выбрать». Затем она выкатит ее из комнаты, проедет с ней по коридору и остановится у лифта. Утро было прекрасное. Марта будет сидеть в зимнем саду, где солнце согреет ее бледное лицо и руки и осветит ее светлые волосы, и птицы прилетят к кормушке, и ей это как будто бы понравится. Для Ширли Марта была даже чем-то большим, чем младенец, потому что у нее не было еще и чувства времени, так что она никогда не скучала, не становилась беспокойной или капризной. Она просто отключалась и отправлялась в какое-то сумрачное место внутри своей головы или засыпала. Только иногда она могла заорать и забуянить, но в таких случаях это тоже было поведение младенца, который слишком долго не ел или испачкал надетый на него подгузник. Однажды она начала очень громко кричать и бить руками, и Ширли с Розой потребовалось полчаса, чтобы понять, что у нее слишком туго застегнута сандалия и ей прищемило кусок кожи. Сейчас Роза была на кухне и ждала, пока закипит чайник. — Доброе утро, Ширли. — Доброе утро, дорогая, как идут дела? Роза вздохнула. Роза так часто вздыхала, предваряя каждый свой ответ или замечание, что Ширли уже не обращала на это внимания, хотя однажды сказала, что Роза похожа на мальчика, который кричит «волки», и когда она захочет сказать что-то, о чем действительно стоит вздохнуть, никто даже не спросит ее, в чем дело. — Не смогла проснуться с утра, и Артур снова намочил постель. — Так что нового? — Ширли наклонилась к холодильнику, чтобы достать свежего молока. — Что-нибудь еще слышно про того мальчика? — Нет, когда я слушала новости в полшестого, ничего не было. — Если они его поймают… — Или ее. — Ни одна женщина не заберет маленького мальчика от родителей вот так, это просто невозможно. — Майра Хиндли?[5] — Это было много лет назад. — Человеческая природа не меняется. — Я хотела бы, чтобы таких вешали публично, как раньше делали. Я бы заплатила, чтобы пойти, правда. Ширли положила несколько ложек хлопьев в пластиковую устойчивую миску. — Говорят, ее брат ведет это дело.