— Мы выставили эту сволочь, — сказала она, когда вошел Энди. — Полиция увезла его час назад. — Куда? Она пожала плечами. — Меня это не волнует до тех пор, пока он где-то далеко. Нам он здесь не нужен. — Проблема в том, что где-то он жить должен, — Энди повесил свои брюки на ручку духовки. — Не понимаю, с какого перепугу. Будь моя воля, я бы их всех перевешала. — Нет, это ты махнула, дорогая, кастрации вполне достаточно. Мишель засмеялась. Энди сел за стол и взял кружку в ладони. — Ты еще видела Натана Коутса? — Ага, он еще два раза являлся. Таким он стал заносчивым мелким засранцем, и все только потому, что он коп. Уж не знаю, с чего он таким стал, его брат никаких подобных номеров не выкидывал. — Они не нашли еще того пацана, он не говорил? — Я и не спрашивала. Но точно не найдут. Несчастный засранец будет лежать где-нибудь мертвый в канаве, и все повесят на какого-нибудь педика. Типа этого Брента Паркера. Что это еще может быть? — Она прикурила сигарету от газовой горелки. — Но из-за этого ничего не изменится, — сказала она. — Что ты имеешь в виду? — Люди, типа них, ну, ты понимаешь… Богатенькие семьи с Соррел-драйв… Это все ничего не меняет. Это тебя ни от чего не спасает. И ты становишься ровно таким же, как мы, когда дело плохо. А теперь поднимайте-ка свои задницы, оба, мне тут кое-чего надо сделать. Двое мужчин ушли в гостиную, где телевизор стал черно-белым и спокойным и показывал старую романтическую комедию. Энди подошел к окну. Дульчи выглядел жалким и заброшенным под дождем. Между бетонными плитами на дороге и по краям лезла трава. Потоки воды сбегали по сточным трубам квартир напротив и образовывали темные пятна. Не то чтобы он с тем же успехом мог бы быть в тюрьме. Не мог бы. И не будет. Но если он не сможет рассчитывать на что-то лучшее до конца своих дней, он кончит самоубийством. Хотя Мишель тоже была права. Он знал это. У них было то, чего он хотел, у этих людей, — большой дом в хорошем районе, дорогие машины, достойная работа, все то, чему ты завидуешь, когда живешь здесь, в Дульчи, все, чего ты хотел бы. Чего он хотел бы. Но когда дело доходит до того, чтобы потерять своего ребенка однажды утром четверга, неизвестно из-за чего и из-за кого, все это ничего, мать твою, нисколечко не меняет. Двадцать пять — О, посмотри, дорогая… Такой красивый! Ширли отработанным жестом облокотила Марту на одну свою руку, приподняла спинку и подушки другой и аккуратно вернула ее в прежнее положение. «Это было, словно обращаться с гигантской куклой», — подумал Саймон. Его алые, оранжевые и желтые цветы были словно яркая клякса в этой пастельной комнате. — Твой брат так добр к тебе. Хотелось бы мне, чтобы симпатичные мужчины приносили мне букеты. Я поставлю их в вазу, мистер Серрэйлер, хорошо? — Спасибо, Ширли. Кто-нибудь еще приходил проведать ее? — О, у нас тут была целая маленькая вечеринка этим утром. Мы собирались спустить ее вниз, но у нее немного текло из носа, а вы знаете, что с ней бывает, когда она простужается… И сейчас ходит какая-то особенно злая зараза. Так что она осталась здесь, наверху, а у нас была вечеринка, чай, торт, и свечи, и мороженое, а еще мы пели. Смотрите, Роза принесла ей блестящий шарик… Он ей нравится. Вам нужно было видеть ее лицо, когда она увидела его, она замахала руками, и ее глаза так ярко заблестели… И ей понравилось мороженое, и мы зачитывали ей открытки. Комната его сестры была украшена шариками, цветами и красными ленточками, которые были привязаны к ее кровати и тумбочке. Они действительно любят ее, понял он, они заботятся о ней и присматривают за ней, и за это им платят, но они еще и любят ее. На Марте была надета вязаная желтая шаль поверх ночной рубашки, и ее волосы были свежевымыты и перевязаны оранжевой ленточкой. Цвета что-то для нее значили, как и музыка. Саймон привез ей новый диск с духовой музыкой. Он часто наблюдал за ее лицом, когда начинала играть музыка, и замечал в нем проблеск жизни и узнавания, которое потом явно перерастало в удовольствие. — Кажется, с ней все в порядке, Ширли. Сиделка принесла цветы в огромной вазе в виде веера перламутрового цвета. — Да, может, ничего такого и не было, просто мы всегда должны быть осторожны с нашей маленькой Мартой, правда? — Сегодня ей исполнилось двадцать шесть. — Для меня она маленькая… Ну, для всех нас. Вы понимаете. — Понимаю. Саймон взял руку Марты в свои. Она тихонько двинула головой. — С днем рождения, милая. — Доктор Крис приходил этим утром, принес ей вот что… Смотрите. — Ширли взяла в руки яркого розового плюшевого осьминога с огромными вращающимися глазами. — Мы положили его ей на колени. Она весь день старалась до него дотянуться. Мягкие игрушки. Шарики. Яркие предметы. Цвета. Все детское. Он вспомнил тот день, когда она родилась и он заглянул в колыбель. Ему она показалась куском пластилина, такая же бледная и бесформенная. Только волосы у нее были красивые. «Живи долго и счастливо», — было написано на одной из открыток блестящими буквами, поверх огромного розово-малинового цветка. Но правда ли это то, что стоит ей желать? Чтобы это продолжалось еще долго? Год за годом, ведущие в никуда. Он погладил ее мягкую, шелковистую руку, которая безвольно и неподвижно лежала у него в ладонях. — Я надеюсь, вы найдете этого маленького мальчика, мистер Серрэйлер, я не могу спать, все думаю о нем, представляете? Я даже была не уверена, что вы сегодня придете, со всем этим. — Мне надо будет идти через минуту. Я не хотел пропускать ее день рождения, но надолго я не задержусь. — Есть какие-нибудь новости? — Не особо. — Я так полагаю, вы не можете рассказывать… — Я продолжаю говорить людям одно и то же, Ширли, что я бы обязательно все рассказал, если бы было что. На данный момент мы идем по холодному следу. — Я так поняла, что вы собираетесь проводить этот следственный эксперимент… Может быть, кто-то вспомнит, что видел его. — Может быть. Иногда это работает. — Бедный ребеночек. Христос спаси его и сохрани. Слава Господу нашему. — Ширли закрыла глаза и сложила руки, и ее голос наполнился жаром. — И пусть тот, кто забрал его, знает, что Господь отмстит за Малых Сих, и пламя ада ожидает злодеев и безбожников. Аминь. Саймон быстро вышел из комнаты, пораженный той страстью, которая зазвучала в голосе сиделки, обычно таком мягком и нежном. Он обернулся на свою сестру, которая лежала в яркой от шариков комнате, и это зрелище радовало его весь день. Когда он зашел в участок десять минут спустя, на долю секунды его сердце замерло в груди. На скамейке в главном офисе сидел мальчик лет девяти в форме школы Сейнт Фрэнсис. У него были волосы, как у Дэвида Ангуса, бледное, слегка веснушчатое лицо, торчащие уши и серьезное выражение в глазах. У его ног стоял школьный портфель, который, как Саймону было известно, был у Дэвида, когда он прощался со своей матерью. Этот мальчик был не Дэвид Ангус. — Хьюго Пирс, босс… Не могли поверить своей удаче. Этот парень будто его копия. — Он нормально это воспринимает? — Отлично — он хочет стать актером. Мечтает быть звездой в фильме про древнеримскую армию. — Боже мой — и он считает, что это хорошая тренировка? — Мать немножко беспокоится. Но она сказала, что ваш зять был настолько добр к ним, что она не может ни в чем отказать вашей семье. — А, понятно, пациенты Криса? Да, они все для него сделают. Даже это. — Все подготовлено, чтобы начать завтра в семь сорок пять утра. — Хорошая работа, Натан. Что насчет Брента Паркера? — Он в хостеле в Бевхэме. У нас ничего на него нет, босс. Это был не он. У него даже нет машины. — Кто сказал, что у него должна быть машина? — Вы хотите сказать, что парень просто ушел за руку с кем-то, кого не знал? — Не останавливайся на своих предположениях. Никто не сообщал, что видел, как он садится в машину, и мы понятия не имеем, ушел ли он один или с кем-то, знал он этого кого-то или не знал. Оставайся открыт для любых возможностей — для любых. — Босс. — Какие-нибудь сообщения поступали? — Ни писка. — Твою мать.