— Координатор операций по наркотикам? Саймон рассмеялся. — Это вы специально для меня подбирали? — Ладно. Просто я не хочу, чтобы кто-то с твоим талантом и амбициями переметнулся от меня в другой отдел. Штаб расследования был переполнен. Головы склонились над компьютерами, уши приклеились к телефонам. В комнате стоял гул, с которым обычно делаются большие дела, и в каком-то смысле так и было, но старший инспектор знал, что эта атмосфера полезной, целенаправленной работы — по большей части иллюзия. Люди работали сверхурочно, шли по следу, хватались за безнадежные зацепки. Перебирали телефонные номера, шуршали бумагами… Но дух тут стоял удивительно мертвенный, несмотря на шум. Когда вошла старший констебль, стало тихо. Трубки были положены, а руки застыли над компьютерными клавиатурами. По штабу прошла волна напряжения. Пола сразу это почувствовала. «Я возьму слово», — тихо сказала она Саймону и прошла в дальний конец комнаты, где целая стена была занята делом Ангусов. В самом ее центре висело изображение, увеличенное вдвое относительно своего нормального размера. С постера на них смотрело лицо Дэвида Ангуса. Пола Девениш не была высокой или особо физически развитой. Она носила аккуратный пучок каштановых волос, у нее были мягкие черты лица, и, несмотря на подтянутость, она была скорее полной, чем стройной. Но что-то было в ее наружности, что говорило об авторитете. У нее был тихий, невыразительный голос, но все его слушали, ее спокойная манера требовала безоговорочного уважения. А сейчас она встала перед белой доской, слегка в стороне от постера, и в комнате повисла тишина. — С добрым утром всех присутствующих… Я хочу сказать, что полностью понимаю, какие мучительные чувства вы сейчас испытываете, насколько вы деморализованы… В этом я не могу вас винить. Это естественно. Полагаю, вы рассчитывали — как надеялись и все мы, — что в течение двадцати четырех часов, учитывая приоритетность дела, высококлассную команду и огромное количество дополнительных сил, брошенных на это расследование, Дэвид Ангус будет найден живым и невредимым. Теперь вы понимаете, как это далеко от истины, и как будто блуждаете в темноте. Это тоже можно понять. Но я категорически не хочу, чтобы хоть один из вас чувствовал, что вы не получаете полную поддержку — мою, Главного штаба, всех полицейских сил. Это дело получило невероятно широкую огласку в СМИ. Я знаю, что от этого давление на вас становится еще сильнее, но прошу постараться не обращать на это внимания и сфокусироваться только на деле. Пожалуйста, знайте, что вам готовы прикрыть спину. И во время очередного невыносимого дня изучения данных на компьютере или перебирания старых файлов вспомните: возможно, какая-то крошечная частичка информации, которую вы выудите в этот день, приведет именно к той зацепке, которая нам нужна. Может показаться, что люди снаружи, которые прочесывают канал и реки и ползают по канавам и кустам, проводят время более увлекательно, но это не так. Это чертовски утомительная и тяжелая работа. Она просто должна быть сделана, вот и все, как и здесь должна быть сделана вся работа по самому тщательному поиску. Я здесь, чтобы приободрить вас и сказать, что, если кто-то чувствует, что ему необходим перерыв или, может быть, даже день отгула, он может поговорить со старшим инспектором и взять этот день. Сбегите, займитесь чем-то другим, и тогда вы вернетесь сюда с новыми силами. Так слишком легко выдохнуться, тем более вас сразу же вызовут на место, если будут какие-то подвижки. Не сидите, пялясь в монитор часами напролет, — выйдите и пройдитесь, и вы не только почувствуете себя лучше, вы, возможно, увидите дело с другой точки зрения — и это, опять же, может привести к той самой зацепке. Хорошо, спасибо всем… Мы очень, очень высоко ценим то, что вы делаете. А теперь я просто похожу здесь и посмотрю на вашу работу поближе, с вашего позволения, — а вы сможете давать мне краткий отчет о том, чем вы заняты, если я окажусь рядом. Она отошла и обратилась к Саймону: — Тебе не нужно оставаться, лучше я немного затеряюсь. Я зайду к тебе перед уходом. Он вышел. Старший констебль уже разговаривала с Натаном, изучая временные отметки на схеме дня пропажи, отображенной на белой доске. В комнате все возвращались к работе, и он заметил, что теперь его люди выглядели более сфокусированными; все сидели прямо, а не сползали со своих кресел, кто-то открыл окно, на телефонные звонки отвечали звонкими и четкими голосами. Констеблю удалось поднять их дух и воскресить энтузиазм всего парой слов. Это был тот самый щелчок по носу, в котором они так нуждались. Он и сам почувствовал прилив свежих сил, когда вернулся в свой кабинет. Он достал лист бумаги, попросил, чтобы на него не переводили никаких звонков, кроме срочных, и начал изучать дело с самого начала, бегло начертив временную линию от того момента, когда Дэвид Ангус лег в свою кровать накануне похищения. На втором листе он параллельно делал заметки, записывая все, что приходило ему в голову. Он работал быстро и на всю мощь включил воображение, держа лицо мальчика у себя перед глазами, мысленно следуя за ним по пятам, а потом попытался увидеть это дело с чьей-то другой точки зрения… с точки зрения похитителя. Прошло сорок минут перед тем, как Пола Девениш вернулась в его кабинет. К этому времени он целиком заполнил три листа бумаги мелкими заметками. — Саймон, я должна возвращаться, но теперь я понимаю, что делает каждый из вас. Я впечатлена. Это эффективное и очень хорошо организованное расследование. — Спасибо. — Был короткий момент уныния, но это всегда так. У вас хорошая команда. И не забудь, что я сказала по поводу твоей карьеры. Я могла бы поставить тебя во главе одного из новых проектов, которые я намереваюсь развернуть в течение этого года. Не слишком тут расслабляйся, Саймон. Он проводил ее до машины и посмотрел, как она уезжает. Он тут слишком расслабился? Он никогда так не думал, но даже если это правда, то почему нет? Это место ему прекрасно подходило. Но уже две женщины погладили его против шерсти за последние пару дней. Он не возражал против того, чтобы старший констебль спрашивала его насчет его будущего, — она искренне участвовала в нем, к тому же он понял, насколько высокого она о нем мнения, а этого нельзя было недооценивать. Но Диана — это другое. О ней он думать вообще не хотел. Несколько мгновений он постоял на морозном воздухе, а потом вернулся в участок, взбежал вверх по лестнице и набрал Натана Коутса сразу, как оказался у себя в кабинете. Им надо было куда-то двигаться. Если Дэвид Ангус мертв, то сейчас его похититель и убийца готовится к тому, чтобы забрать еще одного ребенка. Тридцать четыре — Я не вижу, — сказала Мэриэл Серрэйлер. — Я хочу, чтобы ты мне показала. Ты выберешь как раз то, что нужно, и расположишь в идеальном месте… У тебя это так хорошо получается. Рядом с ней стояла Карин. Два года спустя после того, как она засадила и обустроила сад Мэриэл, все выросло и зацвело и теперь выглядело не так свежо и дико. Кусты разрослись вширь, луковички проросли, так что теперь небольшие клумбы по обе стороны лестницы в дом были усыпаны сетчатыми ирисами и миниатюрными нарциссами. К июню широкие решетки полностью скроются за вьющимися розами. Мэриэл позвала Карин на обед. Это было на следующий день после маленьких похорон Марты в крематории. Тогда небо было серым и холодным. Теперь же светило солнце. Мэриэл хотела посадить дерево в память о Марте, но не знала, какое именно и где. Она просто растерянно глядела на сад. Карин заметила, что она выглядела подавленной и внезапно постаревшей. Даже хрупкой. И еще в ее глазах появилось какое-то беспокойное выражение, которого Карин никогда раньше не замечала. — Как ты думаешь, это стоит сделать? — теперь она повернулась, ища поддержки и ободрения. — Ну конечно же, это будет просто замечательно. Я думала о зимней вишне; когда уже больше почти ничего нет, на ее голых ветвях остаются такие нежные розовые цветы, а еще она обычно цветет два раза в год — в ноябре и в конце января. Она проста в уходе, красиво выглядит под снегом, а летом создает приятную кружевную тень. — Я знала, что ты придумаешь что-то подходящее, и вот ты придумала. Но где? — Тебе хотелось бы видеть ее… Чтобы она стояла в стороне от всего остального… — Здесь? — неопределенно указала Мэриэл. — Но ты решай, ты выбирай. — Это твой сад, — сказала Карин мягко, — и это была твоя дочь. Я не хочу тут вмешиваться. — Но я только все испорчу. — Конечно, нет. — Карин спустилась с террасы, встала на траву и огляделась вокруг себя. Солнце не давало тепла. Не зря она надела шарф, обернув его пару раз вокруг шеи. Позади стояла и смотрела на нее Мэриэл — высокая, прямая, в черных джинсах, которые делали ее ноги еще длиннее. Сколько еще женщин ее возраста могут так выглядеть в черных джинсах? Карин задумалась. — Может быть, здесь… в центре боковой лужайки, на темном фоне? Ее будет видно с кухни, из гостиной и из спальни. Она не сильно разрастется, так что ей как раз хватит места. — Да. Спасибо, — ей как будто не терпелось поскорее принять решение, выбрать дерево, купить, посадить его и двигаться дальше. Карин была в недоумении. Она не могла понять, что чувствовала Мэриэл по отношению к Марте при жизни и сейчас, после ее смерти. Вчера в крематории ее глаза были абсолютно сухими, движения скованными, и только один раз она коснулась руки Саймона, прежде чем поспешно двинуться к ожидающим автомобилям. Ее лицо было мрачным, но не более того. Это Ричард Серрэйлер по-настоящему плакал, тихо, но долго, и это он прочел стихотворение над гробом своей дочери, которое едва смог закончить. Потом он не присоединился к другим, чтобы взглянуть на могилу с цветами, но быстро ушел в сторону мемориального сада с другой стороны часовни. Крис Дирбон хотел было пойти за ним, но Саймон покачал головой. Там было всего несколько человек — трое людей из «Айви Лодж», Карин, Крис — один, потому что Кэт осталась дома с ребенком. Карин снова и снова вглядывалась в Мэриэл. Что-то с ней случилось. Она была женщиной средних лет, но теперь сделала шаг в первую стадию настоящего старения. — Проходи внутрь, ветер слишком холодный, чтобы здесь стоять, я хочу поговорить с тобой о выставке хосписа. Карин пошла за ней. Из кабинета в конце коридора доносился тихий стук клавиш. Ричард Серрэйлер все еще писал медицинские статьи и редактировал один журнал по офтальмологии. Мэриэл вставила свежий фильтр в кофеварку и положила пакетик чая с мятой в кружку Карин, которая до сих пор строго следовала своей противораковой диете. Карин присела за кухонный стол, глядя на планы по расширению хосписа. — Ты жалеешь об этом, — внезапно спросила Мэриэл, ставя кружки на стол, — что у тебя нет детей? Карин этот вопрос застал врасплох. После того, как Майк бросил ее, она, как на качелях, переходила из одного эмоционального состояния в другое: с одной стороны, она благословляла судьбу за то, что после стольких лет попыток зачать им все-таки не удалось завести детей — детей, которые сейчас оказались бы между молотом и наковальней в результате его действий. Но иногда она начинала верить, что, будь у них дети, Майк никогда бы не встретил ту женщину в Нью-Йорке, не оставил бы дом… — И да, и нет. В данный момент скорее нет, чем да. Но когда я прихожу проведать Кэт и маленького Феликса, то мне хочется сказать категорическое да. — Это тяжелее всего. Потерять своего ребенка. Когда твой ребенок умирает раньше, чем ты. Это неправильно, и ты чувствуешь себя виноватым. Понимаешь, ты как будто совершил ошибку. Я и не думала, что буду чувствовать это по отношению к Марте… Может быть, что по отношению к ней я это чувствую даже более остро, чем чувствовала бы по отношению к одному из остальных… Она была такой уязвимой. Она была невинной, беспомощной и уязвимой. Она сделала глоток кофе. Под ее глазами расплылись темные пятна, будто кто-то снимал там отпечатки пальцев. — Из-за достижений медицины нам становится все сложнее мириться со смертью. А мы должны с нею мириться. Все мы. — Я бы не сказала, что я с ней смирилась, иначе я бы не провела последний год в такой упорной борьбе с ее приходом. — Нет. Но тогда бы ты умерла раньше положенного часа. А Марта? Когда был ее час умирать? Наверное, при рождении. Или до рождения. Люди горюют по поводу выкидышей, но они почти всегда к лучшему. Почти всегда. — Она посмотрела вперед, но не в окно, а в пустое пространство. Карин нагнулась над столом и пододвинула к ней планы. — Когда ты хочешь, чтобы я пришла в Холл в субботу? — она хотела развеять эту гнетущую атмосферу, вернуть обычную Мэриэл, полную энергии, которая вечно что-то организовывала, планировала и всегда была за все в ответе, а не эту печальную и сломленную женщину. Карин чувствовала себя как ребенок, неуязвимый родитель которого вдруг проявил слабость. — Да, — Мэриэл рассеянно посмотрела на бумаги перед собой. — Так, мы открываемся в десять. Нужно установить макет и еще стойки с презентациями… Накануне вечером, к сожалению, мы помещением воспользоваться не сможем, оно занято. — В полдевятого? — Ты это выдержишь? — О да, я довольно рано встаю. Для подготовки к фуршету людей хватает или с этим мне тоже нужно тебе помочь? Дверь открылась и закрылась, и они услышали шаги в коридоре. — О господи, нет, у нас достаточно тех, кто будет подогревать булочки и носить подносы с кофе… Я просто хочу, чтобы ты была рядом со мной. Мы должны разговаривать со всеми входящими и убеждать их в том, что стационар отчаянно нуждается в поддержке. Я намерена получить столько обещаний и слов поддержки, чтобы к концу субботы быть уверенной, что мы сможем двигаться вперед. Всем известно, что в Лаффертоне достаточно денег, нам просто надо до них добраться. Ты видела макет? Я никогда не верила, что планы или чертежи могут дать четкое представление о том, как будет выглядеть здание, но макет делает их живыми. — Она перегнулась через стол. — Карин, это очень важно! Мы должны сделать так, чтобы это случилось! Это снова была прежняя Мэриэл Серрэйлер, полная энтузиазма и уверенности, с горящими глазами. Карин успокоилась. Правильный порядок вещей наконец был восстановлен. Дверь открылась, и Ричард Серрэйлер прошел на кухню. — Кофе горячий? — Я сделала его пять минут назад. — Хорошо. — Он открыл ящик и достал оттуда чашку и блюдце. А затем, когда уже собрался налить себе кофе, обернулся к Карин: — Вы были очень добры, что пришли вчера. Пожалуйста, знайте, что мы очень ценим это. Карин не знала, что и ответить. Ричард Серрэйлер раньше с ней практически не разговаривал, да и в таких случаях не отличался любезностью. Насколько странная вещь смерть — она не только ломает людей и заставляет их жизнь измениться навсегда, но и заставляет увидеть нечто совершенно новое в тех, кого, как ты думаешь, ты очень хорошо знаешь. Даже смерть этой то ли женщины, то ли ребенка, которую никто толком не знал, заставила жизнь измениться: она настолько ранила Мэриэл, состарила ее, обнажила ее уязвимость и до такой степени смягчила ее мужа, что он высказался о присутствии Карин на похоронах с благодарностью, хоть и крайне формальным образом. — Я была рада, что смогла присутствовать, — сказала она. Он кивнул и вышел без каких-либо дальнейших комментариев. — Макет нужно поставить так, чтобы он первым бросался людям в глаза и привлекал их внимание, — сказала Мэриэл. Ее муж как будто бы и не появлялся в этой комнате.