— Что такого говоришь? — ахнула Ульяна, к щекам ладони прижала. Пышут алыми маками, как подумала, что с дочкой её сотворить могут. — Да не боись. Хорошие. — Знаешь что ли? Кто из наших? — Не нашенские, — качает головой Анна. — А кто ж тады? И чего мне спокойно говоришь так? — Не моё решенье, дочки твоей. Сказала, что спасли её. Там мальчонке одному лет тринадцать, второй постарше. — И ты видала, да за космы не оттаскала, чтоб домой шла Настасья? — не верила ушам своим Ульяна. — Не мать я ей! — сдвинула брови Анна. — Тётка. Ежели от родных сбежала, как я могу слово ей своё говорить? — Она глупая, а ты пустала с кем не попадя. Закусила губу Анна, сказать всё ж придётся. — Назаровские дети-то были. Округлила глаза Ульяна, будто ослышалась, потому Анне повторить пришлось. — Назар там, не обманул тебя прихвостень. Видала его. И впрямь в капкан угодил. Плохая нога, раны большие. Я смазала, тряпицами обмотала, да кто знает, мож, гноиться станет, а там… Обхватила себя руками Ульяна. Страх обуял. Одна новость другой страшнее. Молчит, не перебивает, чтоб Анна всё до крохи поведала. — С детьми на охоту пришёл да в капкан угодил. И Бог знает, как растерялись они. Он в заимке у братьев, будь они неладны, а Настасья с сынками его к матери пошли. Ведунья она. — Кто ж такая? — и хочется знать Ульяне кто и боязно. Умом понимала: не может человек бобылём век хаживать, коли по свету ходит. А вот теперича вызнала, и сердце сжалось. Жена у него есть, значится, дети. Не горевал, не убивался, выжить смог да счастливым стать. Оно и верно, она то ж к Зосиму притёрлась. Токмо у ней судьбы другой не было. А у него? Неужто томиться по ней должон всю жизнь? Мысли воловодились в голове, не давали покоя. Глаза смотрели на Анну, что еще скажет. — Не ведаю, кто ведунья, — головой покачала, — токмо уверена Настасья, уж кто ей такое в голову вбил, что поможет та сладить с чернотой Марьяны. — И куда ж ушла она? Настасья. — Больше не знаю ничего, можно у Назара вызнать токмо. Бухает сердце в груди так сильно от имени одного, а что случится, коли увидит самого Назара? Сможет ли глядеть на него, не касаясь? Небось, ноги не выдержат, подломятся. — Чего говорил тебе? — Да ни об чём. Помогла ему да пошла. — Обо мне спрашивал? — наконец, задала вопрос Ульяна. И будто стыдно за тот вопрос ей. — Сама пойдёшь-то? — не ответила Анна. — Ждёт он тебя. — Сам сказал? — мигом щёки заалели. — По глазам видала. — А как же найду место? — Провожу, что ж поделать, ежели охота. А про Настасью что Зосиму скажешь? — Не знаю, — головой покачала. — Как прознает, что ушла с сынками Назара, жизни не даст. Да и его искать будет? И так сегодня глаз с меня не спускал, всё думал себе что-то. — Ох, — покачала головой Анна, — боюсь за Петра, и куда его нелёгкая понесла? Как вспомню глаза дикие да крик нечеловеческий, испарина на лбу, а по телу страх ходит. Как думаешь, воротится? Поглядела на Анну Ульяна, думает-то одно, а скажет другое. — Конечно, воротится. Ты не верь в наговоры, мож, показалось всё. — Да не может такое показаться. Вода святая язвы прожгла. — Вернётся, сердцем чую. Только молчало её сердце по Петьке, а трепетало от одного имени — Назар. Забрали детей от Фёклы, домой пошли, и каждая о своём думает. А у ворот уж Зосим поджидается. Воротился ни с чем. Оно и ясно, Настасья в другом месте. — А я за тобой собрался, — гарцует конь под седаком. — Вот она я, сама пришла, — отвечает Ульяна. — А чего ж про дочку свою не спрашиваешь? Подозрительным стал, страшным. — Ежели б новости были, сам бы сказал, — нашлась Ульяна. — В дом поди, — приказал. — Как время будет, жду тебя, — махнула Анна, взглядом перекидываясь. Не просто так звала, надобно было отдать кой-чего. Сидела над братцем Лушка, заговоры читала. Токмо чует, будто с него грязь стекает, а к ней липнет. И как тягостно дышать стало. Не спугалась, одно — знай своё дело — читает. Умыла того, глядит, а на лице да руках язвы, будто кипятком ошпаренный. Откуда такое? О костёр что ль жёгся? Токмо знала б она, что следы эти от святой воды, что Анна в мужа плеснула. Наговорила воду, и опять давай земляной жижей покрывать. Сильная ведьма, что наговор сотворила. Надобно узнать, кто такая? Да неясно, очнётся Петька али нет. Уж сутки лежит так, а она почти не отходит. В дом унести не вышло, хоть лето на дворе, хорошо. А от зверей диких волчик завсегда защиту даст. Лютует Марьяна, неймётся с вечера. Как почуяла, что куклу её отнимать кто стал, так сама не своя. И кто посмел токмо? Кто супротив её выступить хочет? Уж почти её был, окручен, оплетён. Забрала бы душу Петра, пусть знает да мучается. А теперича, когда есть кто схотел потягаться, и бояться перестанут. Взяла зеркало, воронье перо да зажгла свечки. Сидит глядит. — Яви того, кто дорогу мне перешёл, — шепчет. — Яви мне! — мажет по зеркалу пером чёрным, колдует, ворожит. Дрожит огонёк, будто мается от близости такой, коптит фитиль. Ничего не видно, будто морок какой. Да кто ж посмел? — Яви того, кто заклятье моё снять хочет, — сызнова приказывает, водя по зеркалу перышком. Как видит, проступает что-то. Вглядывается в темноту. Кажись, баба. Волосья светлые в косу уложены, не молодая, не знает таких Марьяна. И будто знакомое что-то, кажись, похожа на кого. Токмо отчего Петру помочь хочет? Или дура вовсе, или смерти не страшится. Поднялась Марьяна и пошла куклу Петрушину делать, не отпустит так просто того, и поплатится за то баба, что решилась супротив ей пойти. Глава 19 Сам не свой нынче Зосим, поедом себя ест, и кажется, будто призрак Назара повсюду за ним следует. Витает над домом, хочет счастье увесть. Утром встал разбитый, не спал ночью, на жену глядел, думу думал, как жить теперича, когда прошлое в окно стучится? Сидит за столом в каше ложкой ковыряется. — Случилось чего? — вопрошает Ульяна, а сама Ваське косы заплетает. Сидит Варвара подле отца, яйцо уминает. А тому кусок в горло не лезет. — Об Настасье размышляю, — говорит, да не там мысли. Поглядывают супруги друг на друга, про Назара думают, а Настасьей прикрываются. И никак встреча та из головы нейдёт. Кажется ему, поджидает где-то Ульяну Назар, а она сбежать с ним хочет. Тады удержал Рябой, так и теперича не отдаст никому. — Мне намедни сон снился, будто жива дочка, — решилась на рассказ Ульяна. — Будто идёт она лесом да знает куда. Повертается ко мне и говорит: не печалься, вернусь скоро. — Так сон-то, — тихо ответил Зосим. — Думаешь, сгинула? — Не буду я дитя своё раньше времени хоронить. Чую, жива. — Дай-то Бог, — кивает Ульяна. Косы лентами завязала, дочку к столу пригласила. — Ты кады на поля пойдёшь? Небось, без тебя там работники расхлябились.