— Муж, Игнат, в избе сгорел, — кивнула Настасья. И будто казалась ей ведунья знакомой какой-то, словно она на мать свою смотрит, только немного иная она. — Марьянка хотела его себе, а он меня выбрал. А теперича ни на кого не посмотрю, судьба у меня незавидная, никому такой не пожелаю. Поднялась с места, как докормила, на улицу выбралась посуду полоскать. — Жениться я хочу, — вдруг произнёс Ефим, когда они вдвоём остались. — На ней что ли? — ужаснулась Лушка. — Загорелась в сердце любовь, что делать — не ведаю. — Сам сказал, метка черная у ней. — Так сними! Легко сказать, только цену запросит метка небывалую. Жизнью. — Ты забудь об ней лучше, не пара она тебе. — Коли не поможешь, всё равно своё сделаю. Отец благословенье даст! — И в кого такой упёртый?! Ладно, воды принеси да девку свою покличь, гляну, как в неё метка проелась. Надрезала ладонь Настасье, чтоб крови пустить. Капнула кровь в воду, разошлась чёрным облаком. Покачала головой Лукерья. Сил ей надобно набраться, а не девкам помогать. Откуда на всех мощи наьраться? Сидит Ефим, глаз не отводит от матери да Настасьи, ждёт, чего будет дальше. Как вбегает в избу Андрейка. — Дядька очнулся! — Кто? — сдвинул брови Ефим. Отворяется дверь, входит Пётр, пошатываясь. Отвела ему Лукерья место неприметное, что сразу не увидали его гости. Глядит на всех мутными глазами, за голову держится. — Так это ж тот самый, что меня чуть жизни не лишил! — говорит Ефим. — Это дядька мой — Петя, — ахает Настасья. Никто найти не мог, а они вон, где свиделись. Разглядывает всех Петька, а у Лушки сердце заходится. Дядькой девка его назвала, отчего ж такое? — Мать твою, как звать? — спрашивает у Настасьи, и та отвечает. — Ульяна. Глава 21 Зосим почти бежал, чуя как разливается по ногам тяжесть. Далече идти, токмо злость гнала немыслимая всё дальше и дальше. Дойдёт до заимки, а там разговор короткий. «Неужто убьёшь» — вопрошал голос. — «Своими руками задушу», — отвечал сам себе. — «Иль из ружья выстрелом». И понятно, что грех то, а внутри так клокочет, что разум подчиняется чувствам, не стерпеть, не сдюжить с тем, что внутрях. Бежит вослед Ульяна, догнать пытается. — Одумайся, Зосим, Христом Богом прошу, одумайся. Грех великий на душу возьмёшь, невинного человека к смерти приговариваешь. «Вон оно как. Все решили, будто я убить негодяя хочу. А ежели и так?» — Не оставляй детей сиротами! У него трое, у тебя трое, — вразумляет супружница. «Четверо у него», — мысленно поправляет себя Зосим, про Настасья вспоминая. Оно-то и верно, что детей жалко, да не сможет больше спать спокойно, зная, что в любой момент свидится смогут с Ульяной. — Домой иди, по-мужски говорить станем. — Знаю тебя, — не отстаёт. — Не пущу одного, от греха упасу. Кинулась на шею, к себе прижала. Дрожит от страха, а то и Бог знает, от чего ещё. — Родненький, домой идём. Сжал зубы Зосим. Глаза гневом пышут. — Не ходи сказал! — Муж да жена — одна сатана, — на то ему Ульяна отвечает. Глядит Рябой стоит невдалеке Гришка, что работником у него служит. Махнул рукой, чтоб подошёл. — Домой жену мою сведи да запри, а сам сторожить на крыльце сядь. Как вернусь — своё получишь сполна. Кивнул Гришка, хватил за плечи и потащил Ульяну в другую сторону. Упирается та, кричит, а Рябой развернулся и пошёл себе. Трифон избушку сторожил. Знал, что кто-то придёт, можно мзду брать. Завидел Рябого, встрепенулся. — Здравствуй, Зосим, — руку ему протянул. Глянул Рябой брезгливо, будто собака ему лапу протягивает, скривился. Не по нраву то пришлось Трифону. — Ты морду не вороти, — ответил. — Мож, ещё сгожусь. — Да на что ты, пёс шелудивый, сгодишься? — сплюнул Зосим. — Там он? — кивнул на домик. — Думаешь, коли деньга у тебя имеется, так барин? — зло сжал зубы Трифон. — Что с другими так говорить можно? Усмехнулся Зосим. Сунул руку в карман, достал пару монет и бросил прямо под ноги мужику. — Плата твоя, пущай. Посмотрел Трифон на деньги, а Зосим уж мимо него прошёл и дверь дёргает. Входит, и впрямь сидит Назар. Нога тряпкой обвязана. Никак перед женой его роль играл, чтоб жальче было. — Хорош притворяться, — сказал, беря ружьё на изготовку. — Убивать меня пришёл? — кивнул Назар, будто и не ожидал другого. — Говори слово последнее! — А чего говорить? Богу уж давно всё сказано, а для тебя ничего не осталось. — Мож, жалеешь о чём? — Мож, и жалею. Токмо не с тобой об том рассуждать. Делай дело, зачем пришёл. — Не боисся меня? — Боится тот, кто виновен, — отозвался Назар. — Знаю правду за себя, а что у тебя за правда — не ведомо. — Знамо какая, что жена моя к тебе любовничать приходила. — Ладно обо мне так думаешь, на жену свою грех напраслину наводить. Ну ж, давай, — подбадривает. — Всё одно — нога плохая, отнимать придётся. А чего за жизнь калекой? Задумался Зосим над чем-то. Мож, впрямь он про Ульяну думал плохо? Мож, правду супружница ему говорила. Опустил ружье, раздумывает. — Уходь туда, откуда пришёл, — приказывает. — Чтоб больше не видывал тебя. — Да и тут я не по своей воле, — признаётся Назар. Душа к Ульяне рвётся, да есть у него другая жена и долг пред ней. Пущай остаётся всё, как прежде. Поболит сердце да перестанет. А вот чего никогда не простит себе Назар, что Лушу свою предал. — Уйду, как отпустят, — пообещал. — Держат что ль? — не понял Зосим. — Не пущают.