И заслышав его слова, закричал первый. А там и солнце подниматься стало. А спустя пару часов выехала из деревни телега, гружёная добром. Покачиваясь на ухабах, направилась в сторону восхода. Туда, где не ведали о них ничего. В который раз срывались с места, чтобы сызнова жизнь начать. Наехало колесо на кочку, подкинуло седоков. Ухватилась Марьяна за борта, смотря на деревню, в которой скоро снова будет горе. Глава 7 Издали заметил Зосим, как стояли на пепелище две фигуры: Ульяны и дочки его. Настя обрядилась в чёрное, ещё вчера невеста, сегодня уже вдова. Смотрит на чёрную землю, где пепел да зола, где куски дерева обгорелые валяются, а плакать мочи нет. Пустота внутри такая, что тошно. Слыхала Ульяна, как Павла на их семью наговаривает. Будто они все прокляты до седьмого колена, потому что сама Ульяна порченая досталась Рябому. Он-то грех взял на душу по своему хотению, а Игнат молодой по дурости. Прочила Паша ему в жёны девку из другого села. А эти — ведьмы, что Марьяна сбежавшая, что Настасья. Сгубили парня молодого. Подошёл ближе Зосим, откашлялся. Повернулась Ульяна к нему. — Идём что ли, — пробурчал. Знал, чем кончиться всё может. Осерчала на них Павла, совсем ополоумела. Только как Игната не проводить. Зять, как есть, и муж. Побрели они тремя фигурами к сватьям, с которыми ещё недавно свадьбу справляли. А теперича у распахнутых ворот подвода стоит, вместо белого жеребца чёрный. До погоста около версты. Коротким веком по земле ходил, будет рядом с родными лежать Игнат. Ступил первым Зосим в ворота, зашептался народ. Кто с прищуром на семью глядит, кто сожалеет. Слёзы по лицу растирает, Настю вослед крестит. У крыльца крышка гробовая облокочена. Обуял страх Настю, дальше шагу ступить не может. Смотрит, глаза округлила. И вроде понимает всё, а пересилить себя не может. — С тобой я, — взяла её за руку мать. И девка ей в глаза преданно заглянула, руку сжала в ответ. Поднялись на крыльцо они, в дом зашли. Сразу в нос свечной запах ударил. Причитает Паша, рядом Демид голову на грудь уронил. Молитву читают, разносится по избе и в самую душу, чтобы потом слёзы людские выжимать. Раскачивается Паша, завывает монотонно. Смотрит Настя, как белеют руки на груди жениха, как нос тянется вверх, а на глазья пятаки положены. Жаром накрыло, а сверху холодом придавило Настасью. Глаза раскрыла, дышит так сильно. Неровен час упадёт прямо тут. — Хошь, пойдём? — шепчет мать. — Токмо попрощаться всё равно надо. Любил он тебя пуще жизни. — И я жить не хочу. Сказала тихо, а будто услыхали все. Оборачиваться стали, глядеть. Увидала и Павла. — Ах ты ж паскудница, — поднялась с места, будто того и ждала. — Чего пришла? На горе моё глядеть?! — закричала со слезами в голосе. Волосья распались, выбиваются из-под косынки. Глаза бешеные. — Не у тебя одной горе, — замечает Ульяна спокойно. — Дай жене по мужу погоревать. — Он ей муж полдня, а мне сын 19 годков! — принялась Павла что-то доказывать. — Пошли вон отседова, родственники! — Да чего мы сделали-то тебе? — не понимала Ульяна, удерживая дочку. Стоит та, делать что не ведает. Так гадко на душе, а тут ещё и Паша не унимается. — Бога-то побойся! — Так видит Господь, что с вами связался, потому и сгубили! — Молчи, баба, — подал голос Демьян. — Сына хороним. Пред людьми постыдилась бы да пред Богом. — А совесть у меня чистая! Жил себе парень, жил, а как связался — сразу… — не договорила, зарыдала. Бросилась сына целовать своего. Лежит Игнат, слова не проронит. — Настя, — руку вперёд протянул Демид, к себе подзывая. — Не дам, — закрыла Игната грудью Павла. — Да ты что? Совсем рехнулась? — ахнул муж. — Кондрат, — позвал сына. — А ну убери её. Трясётся от злости Демид. С бабой сладу нет. Закричала, заверещала Павла. Люди смотрят, думать чего не знают. Оттащили её от сына, а она упирается, проклятьями сыплет. — А ну, — занёс над ней кулак Демид. — Совсем стыд потеряла, полоумная. Обезумела. Жена она, — говорит про Настю, — а никак понесла? Внук у нас будет. — Никто она мне! Сына сгубила, знать не желаю. Выволокли Павлу на улицу продышаться. Смотрят все на Настю, а та глаза поднять боится. Подтолкнула Ульяна к Игнату, подошли. Глядит на него Настасья, а в груди так сердце щемит, что сил нет. Наклонилась, прижалась к родному. Холодный, ужас, какой холодный. Вот бы сердцем своим согреть, дыханье отдать. Дотронулась до мужа, глядит на него в последний раз, запомнить пытается. Сорвалась слеза одинокая, упала прямиком на его щёку и застыла, как хрустальная. Нет больше её любви, не ходить Игнату по земле, не дарить ей поцелуев да ласк, не глядеть, как дети растут, жизнь идёт, семьи вширь раздаются. Коснулась в последний раз уст его хладных и зарыдала. Распрощались, дошли до самого погоста за остальными. Землицы кинули. Присмирела Павла. Слова больше не сказала, только волком всё равно смотрела. Был человек, остался крест на земле. Постоит со своё, рассыплется. И забудется память об Игнате, будто и не было его на земле вовсе. Вернулись в дом, Анна стучит. — Проходи-проходи, — зазывает Ульяна. — Я вам тут пирогов принесла, — выставляет на стол гостинцы, скидывая платок. — Ну чего? — кивает в сторону Настасьи. Лежит та на кровати, глядит в точку одну. — Работы поболе дай, отойдёт, — советует Анна. — Ты Петьку моего не видала? — Нет, — качает Ульяна головой, доставая хмель, чтоб снова дочке отвару дать. Успокаивает он, давно известно, в сон клонит. — Может, на поле пошёл? — Не знаю, искала, нет чего-то. Вернулся недавеча странный такой, будто сам не свой. День ничего, а теперь хмурый. Сядет и сидит, в одну точку глядя. Обратились обе женщины на Настасью. — Вот так же, — кивнула Анна. — Надеюсь, обойдётся. — Сердце не на месте, — шепнула Ульяна, кивая на дверь. Вышли обе на двор, в сарайчик зашли, чтоб не слыхал никто. Начала Улььяна. — Ой, боюсь недоброе что Марьяна удумала. Она же что-то Игнату говорила, а потом в сторону шептала. Не объявилась ли ведунья поблизости? — Да как Марфа на тот свет ушла, пусто в доме. Помощница была да выгнала её Марфа. Ничего девка не умела. А больше не ведаю. Ходят слухи, что где-то в лесу семья живёт. Да никого не привечают. Как-то охотника медведь драл да бросил помирать, они нашли и выходили. И такие раны были! Как выжил — не знает никто. Чудо! — Сильная, видно, — кивает Ульяна. — Тот мужик всем и говорил, рубцы показывая. С того света вытянула. — А как же звать? — Чего не знаю — того не знаю. Только сказал, что и муж у неё, и дети. Три дня пути лесом. А куда — никто не знает. — Разве ж можно ведьме семью? Пожала Анна плечами. — Мне соврали — тебе соврала. Растворилась калитка, ударилась о забор. Забрехала собака, и ноги по ступеням застучали. Выскочили бабы на улицу. — Мама, — кричит мальчишка — мама. — А ну сюда поди, — окликнула его Анна, и тут же из дома показался Тихон. — Чего носишься, как огалтелый? — Дед Трофим приходил, сказал, тятьку на озере видали. — А чего ему там делать? — не поняла Анна, брови сдвинув. — Чай не рыбак. Один али с кем? — Один, как есть. Звали его звали, обернулся, руками закрылся, будто чёрта увидал, а потом бежать. — Куда бежать? — обомлела Анна. — К Ростопчинским болотам, — без запинки ответил сын. Переглянулись женщины, испуганно друг на друга глядя. Места такие, что сгинуть недолго. Ступишь, кажись, на кочку, а она вниз утянет. Редко кто возвращался оттуда. А теперь зачем-то Петька пошёл. Глава 8 Мужики возвращались из леса, разбредались по домам. Анна вглядывалась в каждое лицо, норовя высмотреть мужа.