Молчание так давит, что и без того тяжеленная голова Агаты сейчас, кажется, лопнет от напряжения. – Кто это сделал? – спокойно повторяет брат Ги и глазами обводит Библиотеку. Стоящие за его спиной монахи с алебардами выглядят так, будто готовы сию секунду арестовать всех зеленых братьев сразу, и Агата не сомневается, что стоит брату Ги взмахнуть рукой – и это произойдет. Молчание. Никто не смотрит на брата Ги, никто не смотрит на гору статуэток с выжженными глазами, лежащую у его ног. Никто не смотрит друг на друга. Тогда брат Ги поднимает с пола одну статуэтку и печально говорит: – Мне больно; боль мою трудно описать. Я монах ордена святого Торсона; глаза святого Торсона – мои глаза, и я выплачу свои глаза этой ночью сто тридцать шесть раз. Но кроме того, торсонит – необыкновенный материал, самый ценный материал Венисаны, и только здесь, в Венисальте, мы, братья святого Торсона, умеем… Нет, не важно. Тот, кто совершил этот ужасный поступок, не понимает, что натворил. А главное… Впрочем, об этом мы поговорим с ним или с нею наедине. Итак, я должен спросить вас в последний раз: кто это сделал? Молчание. У Агаты колотится сердце. «Сейчас он заметит, вот сейчас, вот сейчас», – думает она: рукава ее черного платья заляпаны воском от свеч, пальцы покраснели от ожогов – в нетерпении Агата выхватывала из глазниц статуэток крошечные амулеты прежде, чем они успевали остыть, – на подоле появились дырочки там, куда падали искры. Но на нее, девчонку, брат Ги, кажется, даже не обращает внимания. «Уходи, – думает Агата, – уходи, уходи, уходи», – но монах, конечно, никуда не уходит. Вместо этого он говорит: – Я мог бы обыскать каждого из вас. Сто тридцать пять пар глаз изумленно смотрят на брата Ги, не понимая, при чем тут обыск. Агата поспешно соображает, что ей тоже надо изобразить изумление. Монах внимательно вглядывается в лица зеленых братьев и прибавляет: – Но я поступлю проще. Пока виновный не назовет себя, никто не получит ни одной сонной пастилки. Ни одной. Ночь за ночью. И да узрит святой Торсон наши честные дела. С этими словами монах поворачивается спиной к зеленым братьям и направляется к двери. Вздох ужаса повисает в воздухе. О, как Агата надеялась ночью, что ей не придется идти к серым стеллажам, туда, где алые братья бродят тенями, лежат, раскачиваются в бесконечном бессонном мучении, туда, где их ресто не переставая шепчут им сводящую с ума ложь, из которой они пытаются выудить бесценную и такую хрупкую правду! Каждый новый амулет Агата крутила в пальцах так и сяк, надеясь разглядеть в нем хоть какое-то подобие ключа, но все, во что превращались в свечном огне глаза статуэток, – крошечная нагая женщина и искусно сделанные санки, домик под выгнутой крышей, прелестная обезьянка с открытым ртом, муриош с переплетенными рогами, – никак, ну никак не походило на ключ от книжного каталога. Отступать некуда – и вот Агата идет среди не замечающих ее черных призраков между серых стеллажей, и хватает статуэтки, и старается делать все быстро, быстро, быстро (корзинка с фруктами, изящная полураспустившаяся лилия, чашка, над которой поднимается пар, башмачок, острый крошечный ножик…), – но все равно она слышит и видит то, что слышит и видит. Например, на плече крупного, грузного мужчины, который стоит на коленях, уткнув лицо в свой алый шарф, сидит крошечный ресто с лицом прелестной маленькой девочки, и мужчина повторяет: «Но я же не мог иначе, не мог, не мог!», а ресто шепчет: «Мог, мог, мог!» – и мужчина стонет, обливаясь слезами, и Агате делается так жутко, что у нее дрожат руки и одним ожогом на левом указательном пальце делается больше. А неподалеку от этого мужчины пожилой ресто вьется над головой молодой женщины, которая быстро ходит взад-вперед, обхватив себя руками, и шепчет ей: «Разлюби меня! Разлюби меня! Разлюби меня!..» – и лицо у этой женщины такое, что слезы подступают к Агатиным глазам. И вот теперь Агата представляет себе, что все-все люди, стоящие сейчас рядом с ней, – и сестра Оттавия, и добрая хрупкая Мария, и переплетчик брат Закария, и брат Веро, который подменяет Агату, когда от постоянного переписывания у нее сводит пальцы, и брат Често, прекрасный, добрый брат Често, – все они уже этой ночью… Нет. «Страх мой подобен утопшей луне, – говорит себе Агата. – Страх мой подобен утопшей луне. Страх мой подобен утопшей луне», – и делает шаг вперед, но вдруг знакомый мягкий голос громко говорит прямо у нее над ухом: – Это сделал я. В изумлении Агата оборачивается. Брат Често пробирается сквозь толпу, повторяя: – Пропустите меня, пожалуйста… Это сделал я. Это сделал я. Пропустите, пожалуйста, меня… Агата хватает брата Често за локоть. Брат Често ласково смотрит на ее заляпанный воском рукав, и Агата, покраснев, прячет руку за спину. Брат Често улыбается. – Все хорошо, Агата, – тихо говорит он. – Но ведь они осудят вас! – шепчет Агата. – И вы будете… Там, среди серых стеллажей… – Это ничего, – улыбается брат Често. – Не такая уж плохая идея – поговорить со своими мертвыми. Тот, кто много говорит со своими мертвыми, становится или безумцем, или поэтом. А я всегда хотел попробовать стать поэтом. Кто-то хватает брата Често за плечи: рослый монах с алебардой за плечом выталкивает его на середину Библиотеки. Брат Ги медленно оглядывает брата Често с ног до головы и вдруг, подойдя к нему вплотную, быстро спрашивает: – Где они? На секунду брат Често теряется, а потом так же быстро отвечает: – Я спрятал их среди книг. Вы никогда их не найдете. Брат Ги молчит, а потом говорит, сощурившись: – Тут что-то не так. Ох, тут что-то не так. Но мы еще поговорим с вами, брат Често. Не в эту ночь – так в следующую. Или в ночь после нее. Или после. Или после. Каменная дверь за ними закрывается. Агата дрожащими пальцами ощупывает в глубоком кармане черного платья кучку крошечных амулетов – все двести семьдесят два. И вот теперь матрас брата Често пуст. «Нельзя думать о том, что с ним сейчас происходит и где он, нельзя, нельзя, нельзя», – говорит себе Агата. У нее есть дело, и дело срочное, потому что она не заметила, как от усталости проспала несколько часов. Теперь в окна проникают первые рассветные лучи, еще немного – и проснется сестра Белла, ранняя пташка, и примется растирать чернила и точить перья, а Агате надо успеть сделать все до того, как ее заметят. Двести семьдесят две крошечные блестящие фигурки выложены неровным квадратиком перед Агатой на матрасе, и Агата ломает голову: которая из них может быть ключом к каталогу Библиотеки? Если бы у Агаты было очень-очень много времени, она бы засовывала в замочную скважину все фигурки по очереди, но как раз времени-то у Агаты и нет! Вряд ли ключ – это круглая черепашка… А вот стебель лилии… Или рога муриоша… Или парус лодочки с крутящимся рулем… Агата начинает делить амулеты на кучки: это – да, это – да, это– может быть, это– нет, нет, нет… Господи, так она никогда не справится! В отчаянии Агата снова сгребает все амулеты в кучку и ссыпает в карман; решено – она будет пробовать их по одному, сколько бы ночей это ни заняло. На цыпочках, переступая через матрасы, Агата крадется к возвышению с каталогом. Вот он, железный переплет, замок с крошечной замочной скважиной. Агата разглядывает ее в надежде обнаружить хоть какую-нибудь подсказку, но нет: темное, круглое маленькое отверстие обрамлено сложно вырезанным пазом, и догадаться, какой формы ключ сюда войдет, Агата совершенно не в состоянии. Со вздохом она сует руку в правый карман и достает первый амулет. Это оказывается маленький навьюченный ослик. Агата пытается воткнуть его в паз так и этак – ничего. В досаде Агата опускает ослика в левый карман и достает из правого амулет в форме тонкого карандаша. Карандаш почти проваливается в скважину. Ничего. Агата пробует снова и снова: слоник, мак, снежинка, кальян, ваза, буйвол… Уже шевелятся спящие, уже заливают Библиотеку солнечные лучи, а Агата едва перебрала полтора десятка амулетов, и вот-вот кто-нибудь окликнет ее: «Девочка, что это ты там делаешь?!» Вдруг Агату осеняет страшная мысль: а что, если она неправильно поняла ресто? Любую его фразу можно толковать по-разному… А вдруг эти амулеты – вообще не ключи, вдруг не надо было выжигать глаза статуэткам, вдруг все это не имеет никакого отношения к каталогу, вдруг… От ужаса Агата замирает – и видит, что сестра Белла, потягиваясь, открывает глаза, сидя на своем матрасе. И тогда Агата говорит себе: «Последняя попытка, ну. Последняя попытка. Если бы ты очень хотела скрыть ключ – ты бы сделала его похожим на что?» На ветку. На чайник. На лапу зайца. Нет, нет, нет. Надо думать про то, что сразу говорит тебе: «Это совсем не ключ, точно не ключ, это даже противоположность ключа, это… Это…» Замок! Конечно, это замок! Агата точно помнит, что среди амулетов есть тонкой работы замочек с витой дужкой. Агата приседает на корточки в надежде хоть на минуту укрыться от чужих взглядов за каталожной стойкой, высыпает амулеты в подол и отыскивает замочек. Дрожащими от волнения пальцами она опускает замочек в скважину, витой дужкой вниз и… что-то тихо-тихо щелкает там, в глубине железного переплета. «Замри, – говорит себе Агата. – Замри. Не открывай его сейчас. Жди ночи. Теперь твое время – ночь». Документ десятый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом То, дневным чтецом ордена святого Торсона, в угоду Старшему судье. Да узрит святой Торсон наши честные дела. Господи, ну почему все так сложно?! Агата, переминаясь с ноги на ногу, со свечкой, мерцающей черным огоньком, стоит над каталогом, и ей ничего, ничего, ничего не понятно! Строчка за строчкой, строчка за строчкой, мельчайшим почерком здесь записаны названия книг, – похоже, что они идут в том порядке, в котором книги поступали в Библиотеку, одно за другим, – но как, ради святой Агаты, среди этих тысяч, и тысяч, и тысяч строчек найти хоть что-нибудь, что поможет ей выбраться наконец из Венисальта? При мысли, что и все ее мучения, и, самое главное, жертва прекрасного и доброго брата Често были напрасны, Агате хочется скрежетать зубами от злости, а тут еще и капля воска падает со свечи на последнюю заполненную страницу каталога! Агата в ужасе дергается, глядя, как расплывается по странице восковое пятно: бумага в этом месте становится полупрозрачной, предыдущая страница просвечивает сквозь ту, которая раскрыта перед Агатой, буквы с двух страниц словно бы сливаются, и кажется, что название последней внесенной в каталог «лживой» книги переменилось со «Страшной истории о несчастном рогоносце и его хитрой теще» на «Страшную историю о несчастном рогоносце и его хищной теще». Агата так и представляет себе эту семейку: муж с рогами, теща с клыками… Не хватало только думать сейчас о таких глупостях! Агата пытается думать о каталоге – и ей становится обидно до слез: кажется, монахи, которые за него отвечают, просто знают каждую, каждую книжку, которая есть в Библиотеке, и все, что им надо от каталога, – это время от времени справляться, на какой полке ее искать. Агата яростно листает тонкие-тонкие страницы, но пользы от этого никакой. Вот, например, «Верный справочник о том, как научиться левитировать на высоте не менее одного кулака всего за пятнадцать лет и, возможно, еще несколько месяцев» стоит на алых стеллажах, стойка шесть, полка Б. А «Двенадцать малых молитв к святому Лето, не приносящих пользы, но облегчающих душу» – на лазурных стеллажах, стойка три, полка Н. В библиотеке колледжии к каталогу прилагалась прекрасная и очень удобная кожаная тетрадь, которая помогала искать нужные книги и по автору, и по теме, и даже по году, когда книга была написана, но Агата уже обшарила всю стойку, на которой здешний каталог лежит, и даже заглянула ему в конец – нет, никаких подсказок, просто список, а дальше пустые страницы, ждущие новых книг. Может быть, на букву «К» есть книга «Как вернуться в Венискайл»? Ничего подобного. А на букву «Д» – «Двери, ведущие в Венискайл»? Фигушки. А на букву «П» – «Пути выхода из Венискайла»? Нет, так Агата ничего не найдет, кроме каких-нибудь очередных глупостей о хищном рогоносце, или его мохнатой теще, или о чем там еще… В ярости Агата снова долистывает каталог до конца: от зеленого мерцания фитиля болят глаза, Агата страшно устала, а тут еще и свеча в ее руке вдруг наклоняется, и целая лужица воска выливается на чистую страницу! От ужаса Агата замирает: первый же монах, который принесет в Библиотеку новые книги, обнаружит, что каталог испорчен, и опять повторится ужасная сцена: «Кто это сделал?..» Нет, нет, этого нельзя допустить! Выход один – надо вырвать испорченную страницу, сжечь ее в камине и молиться своей святой, чтобы монахи ничего не заметили. Осторожно, едва-едва подергивая бумагу, Агата выдирает пустую страницу из каталога, стараясь не шуметь: слева и справа беспокойно спят на своих тощих матрасах зеленые братья и сестры, и меньше всего Агате хочется сейчас вступать в объяснения с кем-нибудь из них. С чистым листом в руках Агата пробирается к камину, что пылает черным огнем с зелеными всполохами. Еще секунда – и лист полетит в огонь, но вдруг… Агата замирает: от тепла что-то проступает на этом листе, аккуратные буковки, одна бледная строчка за другой. Нет, это не названия книг, это отдельные слова на каждой строчке, иногда – два-три слова, и напротив этих слов стоят цифры, номера страниц: «Анкоры – стр. 14, 35, 342»; «Адамант – стр. 191, 567»; «Адам святой – стр. 53», а дальше на букву «Б» – тут и «Болеславицы», и «Бегуны», и на «В» – есть, например, «Весельчаки» (уж про них Агата точно ничего читать не хочет!), и на «Г» – «Ганна святая – стр. 78, 149», и «Герберы», и «Голод», и на «Д» – «Детроном», «Дети», «Двери», «Дормитории устройство», и на «Е» – «Енот водяной – стр. 69», и на… Двери! Двери!!! – внезапно доходит до Агаты, и она отскакивает от огня, прижимая ставшую голубоватой бумагу к груди. «Двери – стр. 254». Осторожно переступая через спящих людей, Агата пробирается к каталогу. 252, 253, 254. Агата ведет дрожащим пальцем по строчкам. «Правильное и осторожное дозирование трамадола при васкулярном синдроме Элерса – Данлоса»… «Шесть карт, совершенно необходимых тому, кто мечется в поисках невозможного»… «Удивительная история двух первых смертей пекаря майстера Саломона»… Пятьдесят две строчки, пятьдесят две книги записаны мелким почерком на странице номер 254 – и в названии ни одной из них нет слова «двери». Агата перечитывает список еще раз. И еще раз. И еще раз. Внезапно ее сердце ёкает. Ну конечно. Лиловые стеллажи, стойка три, полка «Г». Агате даже не приходится вставать на стремянку – полка «Г» совсем низко, на уровне Агатиного живота. Вот она, тонкая книжка, узкая и длинная, сама похожая на дверь, в потертой красной бархатной обложке. Агата прикрывает глаза и разрешает себе отдохнуть – сосчитать до ста, просто постоять, погладить красный бархат ладонью. Потом она садится на пол прямо там, у стойки, среди стеллажей, неподалеку от двух юных девушек, которые спят, взявшись за руки, и раскрывает старый, пахнущий временем переплет. Шесть карт, шесть тщательно выполненных, красивых, старинных карт, и Агате непонятно на них совершенно ничего. Впрочем, стоп: что-то очень знакомое мелькает на третьей карте, то, что Агата видела не раз, и не два, и не три, а главное-то, от чего на Агату вдруг наваливается бешеной силы тоска по дому. Как странно: почему сейчас, почему от этих карт? Агата вглядывается в четкий, изящный, полный непонятных переплетений и непривычных названий («фреска Болеславиц»!) рисунок: нарисованная дверь тут тоже приоткрыта, и Агата видит за ней полки, полки, полки и… и острый нос гондолы, и книги, лежащие на полках, и на стульях, и на полу – везде! Сердце у Агаты начинает бешено колотиться. Не может быть, этого не может быть! Конечно, в лавке слепого Лорио есть крошечная, в полчеловеческого роста дверца в подсобное помещение, куда он никого не пускает, – он говорит, что у человека должно быть место, принадлежащее ему и только ему… И еще… Стеклянный шкафчик с драгоценными книгами… «Чтобы купить эту книгу, нам придется продать дом»… И… Разве Агата хоть раз видела слепого Лорио хоть в какой-нибудь одежде, кроме черной? «Успокойся, – говорит себе Агата. – Успокойся и думай. Если бы он был монахом святого Торсона, у него был бы черный шарф. Разве у него есть черный шарф? Нет. Нет, нет, нет…» «Да! – вдруг громко говорит совершенно ясный голос слепого Лорио у Агаты в голове. – А про мою черную шаль ты забыла?..» Знаменитая черная шаль слепого Лорио, теплая, огромная вязаная черная шаль, в которую он кутается даже в летнюю жару и которую он несколько раз одалживал Агате, когда зимний холод пробирался в его лавку, несмотря на растопленный камин. Так вот куда деваются прекрасные книги, которые переписывают зеленые братья, – и вот на чем держится баснословное богатство ордена святого Торсона! От обиды Агате хочется плакать: она думала, что слепой Лорио – ее друг, а на самом деле не знала о нем совсем-совсем ничего! Агата сердито трясет головой: нет-нет, сейчас ей нельзя распускаться, вот-вот она поймет еще что-то очень важное, то, что и правда поможет ей выбраться отсюда, причем не в лавку слепого Лорио, кем бы он там ни был, а, может быть, в куда более подходящее место. Если Лорио – монах святого Торсона, а орден святого Торсона действует только в Венисальте… И если Лорио торгует этими роскошными книжками… Значит, ему доводилось хоть раз, хоть один раз бывать в Венисальте! Но тогда был момент, когда его сердце билось здесь… А это значит… Неужели… Агата зажмуривается изо всех сил. Вот руки слепого Лорио – с длинными прекрасными пальцами, которые, казалось, умеют на ощупь различать обложки книг. Вот его всегда отглаженная черная рубашка с длинными рукавами (ох, Агата, ты могла догадаться уже несколько дней назад!). Вот маленькая золотая серьга в его левом ухе – маленькая золотая серьга с синим камнем (с синим камнем, Агата!). Вот его глаза – белые, как молоко. Вот… Что-то задевает Агату по лицу, легко и осторожно. Вздрогнув, Агата резко распахивает веки. Маленький зеленый ресто с белыми, как молоко, слепыми глазами сидит перед ней – маленький зеленый ресто с таким знакомым лицом. – Это вы, майстер Лорио? – глупо спрашивает Агата и тут же сердится на себя. «Сейчас он скажет „нет”, – думает она, – я только теряю время». – Да, – вдруг шепчет ресто и кивает. От неожиданности Агата уставляется на ресто и не знает, что сказать. Это не Лорио? Но тогда кто? Что происходит? – Вы… Э… Вы ресто майстера Лорио, торговца книгами из переулка Трех Влюбленных? – осторожно спрашивает она. – Да, да, – шепчет ресто и снова кивает. «Я сейчас и правда рехнусь, – с тоской думает Агата. – Он не Лорио. Он больше не торгует книгами. Его лавка переехала из переулка Трех Влюбленных. Что тут творится?» «А вдруг он почему-то говорит тебе правду? – вдруг с усмешкой перебивает Агату ее внутренний голос. – Попробуй-ка, придумай, как его проверить!» – Я когда-то попыталась купить у вас «Белую книгу недостоверных историй», такую роскошную, а моя мама сказала, что для этого нам придется продать дом, – говорит Агата. – Да? – Да, да, – кивает маленький ресто и прикрывает белые глаза. Агата говорит: – Меня зовут Агата. Да? – Да, да, – кивает маленький ресто. И тогда Агата растерянно спрашивает: