Рот у Агаты медленно приоткрывается. Этого не может быть! Горькая волна обиды поднимается в груди у Агаты. Мама никогда не рассказывала, что… Так вот как ей удалось пронести статуэтки в библиотеку! Каково же было бедной маме… – Впрочем, это не важно, – говорит Старший судья Лето, вдруг сделавшись суровым и надменным. – Речь сейчас идет не о ней, а о тебе. – И говорит неожиданно ласково, повернувшись к сидящей на стульчике у подножия Агатиного кресла сестре Марианне: – Милосердная сестра-заступница, есть ли у вас что сказать в защиту подсудимой? Помните: от ваших слов может зависеть тяжесть ее Честного приговора. Приговора! Агата соображает, что суд над ней вот-вот подойдет к концу, ее повяжут алым шарфом и уведут назад, в библиотеку, из которой она никогда-никогда больше не выйдет, – а она до сих пор не нашла проклятую дверь и даже не знает, как ее искать! В отчаянии Агата представляет себе, как вскакивает с кресла и мечется по залу, стучит в стены, дергает спинки кресел, на которых сидят зеваки, – и все это не помогает, не помогает… Агата почти не слышит заступницу Марианну – да и какое ей дело до слов черной сестры, если любой приговор означает, что план Агаты провалился? Что она там вещает? – …совсем еще невинный ребенок, который сидит перед нами, потупив глаза в пол… – громко и проникновенно говорит сестра-заступница, в упор глядя на Агату. В пол? Но Агата вовсе не смотрит в пол, ее взгляд мечется по залу суда, а сестра Марианна продолжает: – …и этого ребенка, я не сомневаюсь, кто-то очень глупый заставил поверить в ложь, в абсолютную ложь о том, что якобы существуют некие двери, способные вернуть человека в Венискайл. Майстер Старший судья, вы только посмотрите на эту маленькую девочку, на эту «майскую попрошайку», – конечно, она раскаивается, она даже не способна оторвать глаза от пола! Опять про пол! Волей-неволей Агата действительно бросает взгляд на пол судебного зала. Очень красивый пол, что и говорить, – здесь, около возвышения, он сложен из торсонитовых плит, а на плитах вырезана прекрасная карта Венисаны – такая висела в классе майстера Валлуса, и Агата видела ее сто тысяч раз. Господи, сейчас бы хоть на секунду оказаться в классе майстера Валлуса, и чтобы справа сидела Мелисса, и чтобы Торсон был рядом, и чтобы майстер Валлус показывал: вот наш этаж, а вот второй, снежный и вьюжный, где располагаются самые красивые особняки во всей Венисане, а вот тут – Венисвирский музей, а вот тут, на пятом этаже, всегда жарко и растут удивительные деревья с огромными листьями на самом верху – пальмы, а… Нет-нет, в это невозможно поверить! Неужели сестра Марианна пытается… Неужели… «Двери там нет, но она может быть…» Вот эта плита – на ней вырезаны длинные-длинные голые стволы, а на самом верху стволов – широченные листья, а под ними – два города, «и как хорош и ладен город Мацуим, так нехорош и неладен город Азувим…» И если схватить со стены факел и нагреть эту плиту… Нет-нет, Агате понадобятся два факела, оба факела по бокам от ее кресла: один – жечь торсонитовую плиту, пока плита не превратится в дверь, а второй – отбиваться от тех, кто попытается ее остановить! Не станут же в нее стрелять из арбалетов, в самом деле, не набросятся же бойцы с алебардами на маленькую девочку! Несколько минут, ей нужно всего несколько минут – и… И весть о том, что плиты в полу судебного зала – это двери в Венискайл, разнесется по всему Венисальту, как черное пламя. Монахи начнут хватать и запирать в библиотеке всех, кто об этом заговорит, но людей это, конечно, не остановит. Они пойдут на штурм здания суда – но что может добрый ордерро Шейсон против монашеских арбалетов? Или старый торговец травами Деннио, или худенький молочник Тессо, нередко заходивший к Шейсону в гости, или даже охотница Инга, чей маленький арбалет алебарды монахов немедленно разнесут в щепки? Их убьют, просто убьют, и всё, а потом монахи вырвут из пола торсонитовые плиты, спрячут их и заменят камнями. И брат Често – брат Често, столько сделавший для Агаты, – где монахи его прячут? Агате делается невыносимо стыдно: она и думать забыла о брате Често, неблагодарная она сволочь, а теперь собирается просто бросить его здесь. Агата зажмуривается изо всех сил. «Думай о маме и папе, – говорит она себе злобно, – думай только о маме и папе», – но что подумают мама и папа, когда она расскажет им, как выбиралась отсюда? Папа, конечно же, скажет: «Ты спаслась, моя девочка, и это самое главное», а вот мама… Нет, конечно, мама обнимет ее и тоже скажет что-нибудь очень доброе и очень правильное – именно то, что Агате будет так важно услышать, – но где-то глубоко-глубоко внутри Агата будет знать, что Азурра – Азурра-воительница, Азурра, королева дезертиров, рискнувшая своей жизнью и рассудком, чтобы помочь людям в Венисальте, – никогда не покинула бы его так. И тогда Агата открывает глаза и смотрит на сестру-заступницу Марианну, а сестра-заступница Марианна смотрит на Агату и произносит последнюю фразу своей речи: – Я прошу, майстер Старший судья, оправдательного приговора для этой бедной малышки! В зале поднимается изумленный шум, и под этот шум сестра-заступница быстро шепчет Агате: – Сейчас! Агата мотает головой. Глаза у сестры Марианны недоуменно распахиваются, она явно хочет сказать Агате что-то еще, но тут Старший судья Лето громко хлопает в ладоши три раза, и зал смолкает. – Оправдательный приговор, – медленно говорит Старший судья и качает головой. – Я слышу от вас такое первый раз, сестра Марианна. Неудивительно, что наши слушатели поражены. Видимо, – тут Старший судья пристально глядит сестре-заступнице в глаза, но та отважно выдерживает его взгляд, – вы и правда прикипели сердцем к нашей маленькой врунишке. Нет, – властно говорит он, – оправдательного приговора не будет. Зал ахает. – Каждый человек, – говорит Старший судья, – должен нести наказание за свою ложь, даже маленькая девочка, которая, кстати, совсем не кажется мне раскаявшейся, сестра. – И Старший судья усмехается. – Но я учту ваши слова. За преступление против правды… «Думай, – лихорадочно твердит себе Агата, – думай, думай, думай! Только не вниз! Только не назад в библиотеку!» – …я приговариваю зеленую сестру и юную обманщицу Агату…. «Думай! Думай! Думай!..» – …к десяти дням наказания! Двое черных монахов с алебардами подходят к Агате, каждый кладет руку ей на плечо, так, что Агата не может двинуться с места. Сестре Марианне приходится отступить в сторону и стать позади Агаты. Черная сестра со светлыми, как у Ульрики, волосами и длинным-предлинным алым шарфом, накинутым на одну руку, снимает с Агаты ее прежний зеленый шарф. Одним движением она накидывает алый шарф Агате на шею и обматывает несколько раз. Еще минута – и все закончится, еще минута – и Агату повезут вниз, вниз, вниз, и всему конец. – Да узрит святой Торсон наши честные дела! – громко объявляет маленький брат Ги. Старший судья встает со своего кресла на возвышении, собираясь уходить. И тогда Агата очень громко говорит: – Я подозреваю, что ваши честные дела, майстер Старший судья, боятся огня. Резко обернувшись, Старший судья внимательно смотрит на нее, а потом медленно спрашивает: – Что ты имеешь в виду, Агата? С колотящимся сердцем Агата отвечает: – Серое делается синим, а синее серебряным, не так ли? Старший судья Лето молчит, а потом говорит двум черным братьям, держащим Агату за плечи: – Не вниз. Налево. Я хочу поговорить с этой девочкой завтра утром. Резко развернув Агату, как большую куклу, монахи ведут ее к черной дверце с огромным засовом, но в последнюю секунду сестра Марианна успевает шепнуть ей: – Если выберешься отсюда, скажи своей маме: мы помним. Документ тринадцатый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ро, дневным чтецом ордена святого Торсона, в угоду Старшему судье. Да узрит святой Торсон наши честные дела. В маленькую темную комнатку свет едва проникает из забранного решеткой окна под самым потолком, и Агата с трудом различает двух человек, с трудом поднявшихся с пола ей навстречу. Про одного, с черным шарфом на шее, она готова поклясться, что видит его первый раз в жизни, зато второй… – Брат Често! – вскрикивает Агата и бросается зеленому брату на шею. Тот едва не падает, и Агата с ужасом понимает, как он исхудал и ослаб за эти дни. Лицо брата Често осунулось, под глазами синяки, он наверняка не спал ни одной ночи, одолеваемый своими ресто. Сердце у Агаты сжимается, она уже сует руку в карман платья, чтобы достать крошечного серебряного морского кабанчика, но вовремя вспоминает о человеке в черном шарфе и сжимает руку в кулак. Насупившись, Агата смотрит на монаха, а монах, приподняв бровь и улыбаясь, смотрит на нее. – Не бойся, Агата, – говорит брат Често. – Это брат Омеро, и ему можно доверять. – Здравствуй, Агата, – говорит брат Омеро с хрипотцой. – Я о тебе наслышан, но вот увидеть тебя здесь не рассчитывал. – Как ты здесь оказалась, малышка? – спрашивает брат Често с тревогой в голосе. – Что ты натворила? И вдруг Агата понимает, что у нее очень-очень сильно щиплет в носу. Ну уж нет, плакать она не собирается, но почему слезы сами текут из глаз – совершенно непонятно! Всхлипывая и умирая от стыда, Агата, уткнувшись в плечо брату Често, рассказывает ему все-все – и про амулеты, и про суд, и про сестру-заступницу Марианну, и про торсонитовую плиту, и про фразу Марианны о маме – и при воспоминании об этой фразе Агата, к собственному ужасу, так заходится слезами, что брат Често сажает ее на пол и гладит по голове, как малого ребенка. – Бедная, бедная Агата, – тихо говорит он, – столько всего натерпеться! – Спасибо, – всхлипывает Агата, – спа… спасибо вам, что вы… – Не надо, Агата, – говорит брат Често, – поверь, если бы моя дочь… Если бы моя Уилла… – У вас есть дочь? – спрашивает Агата, вскинув глаза на брата Често. – Очень далеко, – тихо говорит брат Често, – очень далеко, в Венискайле. Совсем взрослая. Она, наверное, давно не помнит обо мне, да это, наверное, и к лучшему – я ведь преступник, ты не забыла? Но ты – что же нам делать с тобой, Агата? «Очень далеко, в Венискайле…» Внезапно Агате кажется, что Венискайл не просто далеко, а невероятно, невообразимо далеко, так далеко, что она не попадет туда больше никогда, никогда, никогда. Мама, папа, Торсон, Мелисса, дом, колледжия… Даже сестра-заступница сказала «если»: «Если выберешься отсюда…» Медленно-медленно Агата обхватывает себя руками, ложится на пол и закрывает глаза. – Нет! – вдруг говорит хриплый голос у нее над головой. – Ну уж нет! Черный монах, брат Омеро стоит, уперев руки в бока, и смотрит на Агату таким взглядом, словно всю жизнь распоряжался людьми. – Нечего разлеживаться, – говорит он сердито, и от его грубости Агату немедленно берет зло: нашелся командир! – Ты не похожа на человека, который вот так запросто подожмет лапки и ляжет помирать. Ну-ка сядь ровно, девочка, и послушай меня. Волей-неволей Агата садится, поджав под себя ноги, и даже приводит в порядок волосы, стараясь не обращать внимания на улыбку брата Често. – Так-то лучше, – сварливо замечает брат Омеро, – а то у тебя вид был, словно ты проговорила с ресто трое суток безо всяких амулетов. Что, припасла себе амулетик-то? Не смотри на меня так, нечего, – я знаю человеческую природу получше многих, девочка. Угадай-ка, кем я был в Венискайле, прежде чем попасть сюда! – Никем хорошим, – бурчит Агата. Неожиданно брат Често и брат Омеро заходятся смехом – смеются и не могут остановиться, особенно огромный брат Омеро: тот аж за живот держится, так ему весело. Агате становится ужасно обидно: ну что такого смешного она сказала, в конце концов?! И брат Често тоже хорош: нет бы растолковать Агате, что происходит! – Да что вы хохочете! – говорит она в ярости. – Немедленно объясните и мне тоже! – «Никем хорошим»! – стонет брат Омеро. – Ну ты даешь, девочка! «Никем хорошим»! Тут ты угадала! Я был дучеле, Агата, – говорит он, успокоившись и отдышавшись. – И не просто дучеле, Агата, – я был палачом. Палачом!.. Агата едва верит своим ушам.