В начале учебного года Сашина мать решила, пускай ребенок на продлёнке остается, дома и без нее справятся, а там и накормят, и уроки помогут сделать, потому Сашу после школы забирал отец. Он там же, в райцентре работает, на фирме, которая выпускает окна и роллеты. Саше очень это слово нравится. — Роллеты, — говорит она и будто камушки во рту перекатываются. Но ближе к Новому году, любимому ее празднику, когда вот-вот случится что-то волшебное, и под маленькой пластиковой елкой, которую мать на лето прячет в летней кухне в коробке, а потом достает и с силой расправляет слежалые за это время ветки, так что сыпется с нее ненастоящая хвоя, и которую они с Верой вначале наряжают вдвоем, только сестре это занятие быстро надоедает, «Я что, маленькая, такой ерундой заниматься!», говорит она возмущенно и уходит, а Саша сама развешивает остатки дождика и вырезает снежинки из цветной бумаги, купленной в школу, а не для таких глупостей, появятся наконец-то подарки, вдруг оказалось, что их папа уходит. Саша сразу не поняла. — Куда он может уйти? — удивленно спросила Веру, а та зло велела замолчать, а немного успокоившись, сказала: — Известно куда, к разлучнице! Кто эта самая разлучница, и где она была, Саше все равно не понятно, но жизнь её сразу круто изменилась, потому что отец больше не ездил в деревню на своём старом «Опеле». — На продлёнку больше ты оставаться не можешь, — сказала ей мама, — садись на автобус со всеми и давай домой. Но уроки у Саши заканчивались раньше, чем у других, она одна из всех деревенских училась в первом классе, все остальные были старше. Поэтому она шла, как и раньше, с одноклассниками на обед, а потом собирала портфель и выходила к воротам ждать остальных. — Что, дерёвня, телегу ждешь?! — кричали ей обидное какие-то проходящие мимо мальчишки, вроде бы из третьего класса. Им было хорошо, они жили в городе, и уже через полчаса самое позднее будут дома, а Саше надо было еще трястись в автобусе до самой Счастливой. Там их выходило шестеро: она, сестра Вера, брат Витя, Лешка Бесин из Витькиного класса, Марина из шестого, не то, чтобы Верина подруга, но других-то, подходящих по возрасту, нет, и Лада, старше Саши на год, а значит, полагалось им вроде как дружить, но что-то не складывалось у них. Мать Лады вернулась в Счастливую из самой «области», о чем судачила вся деревня не меньше месяца. — От них тоже отец ушел, — объяснил Саше брат. Ну понятно, а иначе чего кто-то из областного центра добровольно вернется в Счастливую. Лада щеголяла еще городскими нарядами, но если ее мать не одумается и не вернется обратно в «область», то будет скоро как они, деревенские, ходить. Саше повезло, Вера была её роста, когда и отец и мать неплохо зарабатывали, покупали ей наряды, а таскать красивое на каждый день не разрешали. И теперь, хотя все ее вещи с того времени уже окончательно перешли Саше, Вера нет-нет, а достанет из шкафа какое-то из платьев, вот хотя бы розовое с блестками, приложит его к себе, не снимая с плечиков, покрутится перед зеркалом и вдруг крикнет зло: — Оно велико еще тебе, пускай у меня повесит! — и утащит к себе в шкаф. Мать ничего на это не говорит, и с Верой не спорит, но через день-два платье опять оказывается в Сашином шкафу. Саша на Веру не злится, вот у нее шкаф битком забит, а у Веры пустой: куртка мамина висит, ни разу не надетая, так в целлофановом пакете и висит, потому что на Веру велика еще, пара джинсов с базара лежат, хорошие вроде бы джинсы, но Вера их надела один раз с подружками в райцентре на Дне города погулять и вернулась в слезах, так больше и не надевала ни разу, школьная форма, это понятно, две кофты и всё, остальные вещи такие, что только в деревне носить. Саша сама ходила от перекрестка, где их высаживал водитель дядя Толя. Вроде как Лада по всем правилам должна с ней идти, вот впереди Вера с Мариной, за ними Витька с Бесиным, а дальше они с Ладой должны, но нет, Лада как собачка бежит рядом со старшими девчонками, то с одной стороны забежит, то с другой подлезет, ну и пускай. 7-го марта тоже самое получилось: Ладка первая выскочила из автобуса, чтобы своих кумирш не пропустить, потом пацаны спрыгнули на землю, а только потом Вера с Мариной неспеша собрали свои вещи, аккуратно достали из сеток наверху, куда положили, чтобы не помялись, по чахлому тюльпанчику, которые им сегодня в школе подарили, и так медленно стали идти к выходу, что даже дядя Толя не выдержал и посигналил, а потом крикнул громко, не оборачиваясь, глядя на них в зеркало заднего вида: — Девчонки, вы чего застыли?! Шевелитесь, давайте! Мне тоже домой надо, восьмое марта праздновать. Саша шла последней, и дядя Толя, так обрадовавшись, что две красавицы наконец-то вышли, чуть двери перед ней не закрыл и не уехал. Но ничего не сказал, даже не заругал. Сашу сегодня тоже в школе поздравили, не мальчики сами, конечно, мамы из родительского комитета. Принесли торт, конфеты, сок вкусный и еще раздали каждой девочке по красивой чашке. Чашки были белые, но с рисунком, Саше досталась принцесса, а они мало кому достались, в основном у всех были пони с цветными гривами и лошади с рогом на голове. Принцесса была у нее и у Костиной, но мама Костиной главная в родительском комитете, она шла первая и несла торт, а остальные мамы за ней с пакетами. Многие девочки сразу стали Сашу уговаривать поменяться. Ага, нашли дуру! Тогда стали предлагать меняться «с доплатой», но все, что они предлагали, меркло рядом с девушкой в пышном блестящем платье на чашке. Наконец Саше это надоело, и она твердо сказала им всем: «Нет!». Теперь эта кружка, завернута заботливо кроме тонкой, а значит никак не защищавшей ее от случайных ударов, бумаги, еще и в несколько листов, вырванных из тетради по математике. — Идешь?! — это Вера вспомнила о младшей сестре, уже порядком отставшей. Саша бросилась их догонять. — Быстро переоделись! — скомандовала Вера, когда они вошли в дом. Матери там не было, ушла еще утром помочь соседям с кабанчиком, которого вчера закололи. Лучшее свезли на базар, а из остатков хозяйка варила тушенку и делала колбасу, сокрушаясь, что надо было его такого тощего еще на Новый год зарезать, ну или уже до Пасхи держать. Мать, провожая их утром, шепнула оживленно Вере, что и им перепадет вкусностей, полакомятся домашней колбаской на праздник. Вера разогрела суп, который мать сварила, пока они еще спали, и налила им по тарелке. — А ты не будешь с нами? — спросила ее Саша, но Вера ничего не ответила, была без настроения. — Идешь сегодня в клуб? — все не унималась младшая. — Может и пойду! — с вызовом ответила старшая. Витька доел, вытер рот тыльной стороной ладони и предложил Саше: — Айда с нами картошку печь! Вот это дело! Завтра все равно выходной, да и не задали им ничего, только немного из Букваря почитать, но это Саша успеет, потому вскочила в секунду, даже суп не доела. — Эй! Куда это ты?! — на правах старшей командовала Вера, — а ну сядь, доешь, помой посуду, а потом беги! — Но Витька…, — начала Саша, на что Вера отрезала: — Витька — пацан! Помоешь, тогда пойдешь! Только и успела Саша крикнуть вслед: — Вы где будете? У старого склада? Витька, обуваясь у двери, ответил: — Не знаю! Или там, или у Игната! — и убежал. «У Игната» — это было вполне конкретное место. Игнат Сорин в деревне Счастливой родился и прожил всю свою жизнь, за исключением тех двух лет, когда год служил в армии, а потом еще год лежал в госпитале с черепно-мозговой травмой. Вернулся он в деревню инвалидом, перекошенным на одну сторону и с висящей плетью левой рукой. Соседи головой покачали, но что же делать, у каждого своя судьба. Мать Сорина, которая была в Счастливой директором школы, ну, когда еще школа эта тут была, поначалу вела себя так, будто с ее сыном ничего не случилось, и даже устроила его в свою школу сторожем, пока не вышла одна некрасивая история. Что там было на самом деле, уже и не скажет никто: потому что одни померли, а другие — уехали, но вроде как Сорин этот оголял свое хозяйство перед школьницами, ну и одна пожаловалась отцу, а тот пошел и хорошенько инвалида этого приложил. Мать Сорина в милицию заявлять, понятно, не стала, забрала сына с работы и посадила дома. Потом на пенсию вышла, а потом и померла. И остался Игнат сам, пенсия от министерства обороны идет, инвалидские капают, хочешь пей, хочешь гуляй, но он не делал ни того, ни другого, водился исключительно с ребятней, но больше ни в каких проказах замечен не был. Разрешал у себя во дворе, когда-то крепкого, солидного, а ныне обветшалого дома, делать местной детворе что угодно: хотите — костер палите, хотите — картошку пеките. Это и называлось «у Игната». Саша, давясь, быстро дохлебала сколько могла суп, а когда Вера наконец-то ушла в их комнату, быстро вылила остатки Тарзану в миску. Тарзан привередничать не стал и в два взмаха своим огромным языком вылакал всё. — Не собака, а прорва! — сказала Саша ему, потому что так обычно говорила мама, насыпая Тарзану в миску кашу, и как можно быстрее бросилась обратно. Надо же еще воду вскипятить и помыть посуду побыстрее, а то эти всю печёную картошку съедят. Вытерла тарелки и расставила на полке, вот вроде бы всё, можно идти. Слышно было как Вера в комнате говорит с кем-то по мобильному, тоже оставшемуся от более сытой жизни — отец отдал свой, когда на работе ему выдали. Как Вера сейчас платила за него, было непонятно, но Саше и такого уже не будет. Стараясь не шуметь, чтобы Вера не выдала ей новых заданий, она тихонько пробралась к двери, надела старые Витькины резиновые сапоги, Верину куртку, которую та заносила до дыр, и выскользнула из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь. Надо было бы вынуть чашку из ранца, размотать все слои бумаги и поставить ее на полку, пускай все любуются, но пить из нее только Саша будет. Но так Вера точно услышит и выйдет на кухню посмотреть, что там такое. Тарзан не выдал ее, проводил молча взглядом, даже не гавкнул. Часов в пять вечера начало темнеть, сумерки навалились на деревню, закрыли дома друг от друга, не горят больше уличные фонари в Счастливой, все разбито, срезано, оборвано, некому починить, нет тут больше хозяина, а народ привык, чего ж мы, до дома не дойдем, так рассуждают. Сегодня в деревне, да что в деревне, во всей нашей огромной стране праздник, седьмое марта, называется. Скажете, что нет такого праздника, и будете неправы. Есть он! Это день, когда женщины идут с работы с цветами, и девочки с цветами, а мужики все уже такие как надо: кто «теплый», а кто и «в дрова». Вот и возле магазина, последнего островка цивилизации в Счастливой, стоят, пошатываясь во все стороны как от ветра, главные участники праздника, пока жены их дома, праздничный стол готовят, только кому за ним завтра сидеть, непонятно. — Мам, а Сашка где? Витька вбежал в дом, рожа все черная, как у кочегара, руки в золе. Мать, которая только уставшая вернулась от соседей, выкладывала принесенные от них честно и тяжко заработанные богатства: две литровые банки тушенки и три кольца резко пахнущей чесноком и перцем, еще теплой, домашней колбасы, обернулась на его голос и тут же страшно испугалась: — А разве она не с тобой? Тут же бросилась во двор, потом на улицу, Витька за ней. Начала кричать страшно, звать дочку: — Саша! Саша! Санечка! Выглянула соседка, у которой кабанчика вчера резали: — Что случилось, Таня? — Сашка пропала! — И чего ты так сразу «пропала»?! Может играет где! Вспомнили, что Витька тут: — Где вы были? — У Игната картошку пекли! — Когда она ушла? — Вроде бы недавно, — неуверенно отвечает Витька. — Светло было или темнеть начало? — Светло было. Она за чашкой пошла. — За какой еще чашкой? Куда? Зачем? — Домой за чашкой пошла, ей Ладка не верила, что им в классе чашки на Восьмое марта подарили, и что у Сашки с принцессой. Мать ничего не понимала, трясла Витьку за плечи и кричала: — Ты ее зачем одну отпустил?! Видишь, сколько кругом пьяных!? И тут же в подтверждение ее слов по дороге, пошатываясь, прошли два мужика, поддерживая друг друга. — Погоди, соседка! Чего уж теперь! Искать ее надо. Соседка забежала домой, переобулась, взяла фонарик, попробовала разбудить мужа, да где там. — Ничего, по дороге Никитишну захватим с собой! — и побежали они вдвоем по улице. Искали Сашу всей Счастливой. Ну, кто трезвый остался к шести вечера, конечно. Позвонили Вере на мобильный, сорвали ее с дискотеки, потому что какие тут танцы, раз сестра пропала. Некоторые судачили, что мол зря Танька так, мало ли, ребенок и заиграться мог, но сами же понимали, глупость это всё, слабые аргументы, как говорится, негде в Счастливой теперь заиграться. Позвонили даже отцу — изменщику, который может даже с разлучницей праздновал, но ничего, прервался, приехал, не сам за рулем, парнишка какой-то, стоял потому в сторонке курил. Бегали все, кричали до ночи, а потом позвонили в полицию, потому что стало понятно, не найдут они Сашу сами, нужна полиция. Ночью искать ее не стали. Старший полицейский сказал: — Без толку, потому что! У вас тут глаз выколи, не найдем! Танька зарыдала, уткнувшись мужу в грудь, а полицейский ее начал успокаивать: — Зато утром с рассветом начнем, я уже и людей вызвал. К семи мы у вас! К семи не к семи, только к восьми приехали. Зато не обманул полицейский, народу аж на двух автобусах привезли, обшарили всю Счастливую, до последнего закоулка. У Игната тоже побывали. Правда, деревенские к нему еще вчера наведались. Отец Сашин вытащил инвалида из кровати за шкирку, и только бабы смогли его спасти, закрыли в сарае, чтобы не убил никто. А тот кричит: