Папа потирает бороду. — Почему ты так в этом уверен? — Потому что такие парни, как он, не сидят на Крейгслисте. — Такие парни, как ты, тоже не сидят на Крейгслисте, — отвечает мама. — Не хватало только, чтобы на тебя открыл охоту какой-нибудь маньяк с мачете. Я фыркаю от смеха. — Ну, это вряд ли. Фотки членов? Еще куда ни шло. Но маньяк с мачете… — О-о. Тогда на правах твоей матери забегу вперед и наложу вето и на фотки членов тоже. — Да не собираюсь я ни у кого просить фотки членов! — Если ты размещаешь объявление на Крейгслисте, ты на них напрашиваешься. Папа бросает на маму быстрый взгляд. — Мара, тебе не кажется, что ты немного чересчур… — Что, Майкл? Что я чересчур ? — Слегка эмоционально реагируешь? Самую чуточку? — Если я не хочу, чтобы наш шестнадцатилетний сын шлялся по задворкам интернета… — Мне почти семнадцать! Папа улыбается. — Ну, я бы не назвал Крейгслист задворками интернета. — Что ж, тебе лучше знать, — отрезает мама. На папином лице проступает растерянность. — Что ты… — Хватит, — перебиваю я. — Пожалуйста. Я очевидно не буду этого делать. Глупо тратить время на поиски парня, с которым проговорил пять секунд на почте. Окей? Теперь все могут немного остыть? Я перевожу взгляд с мамы на папу и обратно, но они меня даже не замечают — чересчур заняты тем, чтобы подчеркнуто не смотреть друг на друга. Поэтому я выхожу из комнаты и хватаю с обеденного стола ноутбук. Экстренное отступление. Сердце так колотится, будто сейчас выпрыгнет из груди. Ненавижу все это. Раньше они так себя не вели. Да, временами грызлись — мы живые люди, в конце концов. Но прежде каждый спор разрешался шуткой, а теперь даже шутки ощущаются затишьем во время войны. Я падаю на диван в гостиной и закрываю глаза — хотя могу поклясться, что они все равно за мной наблюдают. Лошади. Особенно тот конь с огромного полотна маслом, которое висит на противоположной стене. Если это не портрет БоДжека [16] , написанный лично Леонардо да Винчи, я ничего не понимаю в живописи. Из спальни доносится мамин голос: — …рано прихожу. Прошу прощения? Я перенесла две телеконференции, чтобы… — Да-да. Как я и сказал… — папины слова едва можно разобрать, — …рано. — Да ты смеешься, наверное. Это не… — Ты видишь подтекст там… — Знаешь, чем тебе действительно стоило бы заняться, Майкл? Не просиживать весь день в трусах за компьютерными игрушками, а потом упрекать меня… Я откидываю крышку ноутбука и запускаю iTunes. «Весеннее пробуждение» [17] , альбом с оригинальным кастом. Я методично жму на F12, пока звук не достигает максимума. — Мара, прошу тебя… Джонатан Грофф привычно обволакивает меня, заглушая все остальное. В конце концов, именно для этого и нужны симпатичные мальчики. ГЛАВА ШЕСТАЯ БЕН Хотел бы я чувствовать себя пуэрториканцем на улице в той же мере, что и дома. В средней школе некоторые ребята твердили мне, будто я не настоящий пуэрториканец — потому что слишком белый и знаю по-испански только десяток простейших фраз, вроде te amo и cómo estás [18] . Я в тот же день попросил папу обклеить предметы в квартире стикерами с их испанскими названиями. Он с радостью исполнил мою просьбу, но попутно объяснил, что пуэрториканское происхождение не имеет ничего общего с цветом кожи или знанием языка. Дело в семье и крови, сказал он. Мне это тогда жутко понравилось. (Только не надо думать, что я из тех сумасшедших патриотов, которые при знакомстве сразу заявляют: «Привет, я Бен. Я из Пуэрто-Рико».) В нашей семье папа самый темнокожий — хотя все равно довольно светлый, как обычный белый человек с загаром. Глядя на него, люди ожидают от меня похожей внешности. Уж в папином-то пуэрториканстве никто не сомневается. И в моем тоже не сомневались бы — если бы застали, как сейчас, за готовкой софрито, когда я лихо смешиваю под Лану Дель Рей кинзу, перцы, лук, чеснок и свежий майоран, пожертвованный нам маминой коллегой. Папа сперва наполняет тарелки салатом, а затем выкладывает сверху рис и каян. Мне достается двойная порция: я еще в детстве полюбил жареный рис, по-видимому, хрустевший на зубах, совсем как мои любимые леденцы. Мама ставит в духовку кокосовый пудинг. Остаются последние приготовления. Мама стучит меня по плечу и что-то говорит, но я ничего не слышу из-за музыки. Тогда она выдергивает у меня из уха наушник. — Да что с тобой такое? Грива ее черных волос переброшена через плечо и благоухает огуречным шампунем. Мама работает бухгалтером в фитнес-зале, но, хотя и сидит весь день в офисе, царящий там запах пота увязывается за ней, как пьяница за бутылкой. Поэтому, вернувшись домой, она всегда первым делом отправляется в душ. — Нелегкий выдался день, — отвечаю я. — Хадсон? — спрашивает папа. — Бинго. Папа качает головой, не отвлекаясь от мытья кастрюль и сковородок. Этому секрету его научил дедушка: сидя за столом с набитым желудком, особенно грустно смотреть на высящиеся в раковине горы. По смуглым ладоням бегут пенные струйки. — Диего, давай скорее, я с голоду умираю. — Мама протягивает мне приборы. — Бенито, накрой на стол. Расскажешь всё после молитвы. Я раскладываю ножи и вилки по обеденным коврикам, спонтанно купленным в магазине на углу, когда наши финансовые дела шли чуть лучше нынешнего. Мамин — в форме совы, ее любимой птицы. Папин — льняной, в черных и белых полосках, которые он вечно ковыряет ногтем, дожидаясь, пока мы закончим с едой. А на моем красуется тираннозавр, пьющий из фонтана. Вот только он не вызывает у меня улыбку с тех самых пор, как я порвал с Хадсоном. Наконец мы усаживаемся вплотную друг к другу. Не припомню, чтобы кто-то из родителей когда-либо сидел во главе стола. Мама находит это чересчур пафосным — словно мы пируем в тронном зале замка, а не ужинаем в тесной квартирке с двумя спальнями. А папа просто не хочет сидеть далеко от мамы. Мы беремся за руки, и мама приступает к молитве. Для моих родителей вера — не пустой звук, но при этом у нас здоровое отношение к религии. Мы не из тех кондовых католиков, которые размахивают Библией, но при этом выборочно игнорируют заповеди, мешающие им изрыгать ненависть. Нет, мы из тех католиков, которые считают, что люди не попадают в ад из-за ориентации, отличной от традиционной, — и так было еще до моего рождения. Родители молятся более-менее постоянно, а я — в основном за ужином. Этим вечером мама благодарит Бога за еду на нашем столе, просит здоровья бабушке, которая недавно упала, выходя из машины, молится о прибавке папе в его аптеке, а также о том, чтобы у всех все было хорошо. — Итак. — Мама хлопает в ладоши. — Хадсон. Что у вас с ним? Мне нравится, что родители не брезгуют обсуждать со мной подобные темы, но и не лезут особо в душу. — Ну, я пытался помочь ему на уроке, а он дал сдачи. Папа щурится. — Ты вроде бы говорил, что он не любитель драк. — Абсолютно нет, — киваю я, и папа ощутимо расслабляется. Пару лет назад меня ограбили на выходе из супермаркета, после чего родители установили мне жесткий комендантский час — ужасно несправедливо, потому что наказали фактически жертву. В итоге то лето вылетело в трубу, хотя я знаю, что папа из лучших побуждений учил меня основам самообороны и гонял по стадиону с секундомером. — Он просто наорал на меня перед классом. И я ничего не ответил. — Вот и хорошо, — замечает мама. — Особенно хорошо, что при необходимости ты сможешь ему накостылять. — Это точно. Как-то раз я поднял Хадсона и прижал к стене с поцелуями, потому что мы видели такую сцену в фильме про гетеропару и решили повторить. Однако когда он попробовал провернуть такой же фокус со мной, то с трудом удержал в воздухе — хотя весим мы одинаково. — Ладно вам, варвары, — качает головой мама. Она не выносит разговоров о насилии и даже экшены не смотрит — чему мы с папой втайне радуемся, потому что она умудряется задать десять тысяч вопросов за фильм, пускай все и видят его в первый раз. — Надеюсь, скоро все наладится. — Я бы на это не рассчитывал. Я как могу стараюсь растянуть ужин, потому что оставаться одному невыносимо. Мама рассказывает про новый детективный подкаст, который сейчас слушает, — как напряжение в нем нарастает с каждой серией, так что ей уже не терпится добраться до финала и наконец вдохнуть полной грудью. Папа, в свою очередь, делится забавной историей про отца и сына, которые умудрились столкнуться в аптеке, покупая презервативы. — А как продвигается твоя история, Бенито? — спрашивает мама. — Я там больше не появлялась? О том, что я пишу роман, знают только Дилан, Хадсон, Харриет и мои родители. В этом году я не смог купить маме подарок на День матери и в качестве компенсации вывел ее в образе нестареющей чародейки, которая владеет магией умиротворения. Я даже распечатал эту главу, но в последнюю секунду пережил приступ неуверенности в себе и ограничился устным описанием. Боюсь, я продвинулся уже так далеко, что любой критический отзыв может заставить меня замолчать.