Амадо показал на пустую рюмку и предложил еще по одной. Робби встал. — Мне пора домой. Меня ждет жена. — Это хорошо, — улыбнулся Амадо. — Увидимся, эрмано. К середине дня девочки совсем обалдели от солнца. Песок в купальниках кололся, они проголодались и устали, но домой было нельзя. Они столько проехали, небо сверкало и не кончалось. При всех их несчастьях, день на море все равно казался подарком. Лэйси-Мэй и Хэнк купили Маргарите воздушного змея, чтобы подлизаться. Она кружилась под ним, когда его подхватывал ветер, устраивала представление, даже если никто не смотрел. Ноэль сидела в воде, каталась на волнах и болтала с компанией мальчиков постарше, лет четырнадцати на вид. Только Диана держалась поближе. Она накладывала песок в ведерко — копала ров. Хэнку надо было ее отослать. Лэйси-Мэй опрокидывала одно пиво за другим, и если он не наберется храбрости сейчас, скоро она будет слишком пьяной. — Тебе не жарко, ласточка? Сидишь и жаришься на солнце. Пойди лучше поиграй с Дженкинсом под причалом, в теньке. Диана, по натуре послушная, вскочила и убежала с псом. Хэнк повернулся к Лэйси и схватил ее за руку. — Давно собираюсь тебя спросить. Ты не найдешь побольше места для меня в своем сердце? Лэйси залпом допила пиво и потянулась за другой бутылкой. — Ты и так в моем сердце, Хэнк. Она смотрела на море. Волны разбивались о берег. Вдали слышался лай. — Я в том смысле, что… — начал Хэнк, копаясь в рюкзаке под креслом. — Вот черт. Он услышал крик Дианы, обернулся к пирсу и увидел, что вокруг нее и Дженкинса кружит большая ржаво-рыжая собака. Диана стояла между собаками, путаясь в поводке, а Дженкинс срывался. Бурая собака зарычала и бросилась. И вот Хэнк уже несется по берегу, а за ним Лэйси-Мэй. Хэнк отбросил собаку одним ударом в грудь. Другой рукой он оттолкнул Диану, и она упала на песок. Он отцепил Дженкинса, который тут же удрал подальше от клацающих челюстей рыжей собаки. Он дал собаке в нос, потом еще раз, а потом и Лэйси-Мэй добежала и обхватила Диану. Обе во все глаза смотрели на Хэнка. Вальяжно, куда медленнее, чем надо, подошел мужчина в авиаторах. Он схватил рыжую собаку за ошейник и ударил ее по носу. Хэнк завелся. — Сукин сын! С ума сошел с такой собакой сюда прийти, тут же дети! Да он чуть мою дочь не загрыз. Лэйси-Мэй вздрогнула при этом слове. Мужчина стал бормотать какие-то извинения, но Хэнк только показал ему кулак. — Разберись со своей собакой, или я вызову полицию. Диана прошептала на ухо Лэйси-Мэй: — Дядя Хэнк меня спас. Лэйси-Мэй поцеловала ее и унесла, ощупала живот, убедилась, что девочка цела, но думала все время о Хэнке, как он бросился защитить ее дочь от собаки. Как настоящий отец. Она никогда не видела его таким злым, таким сильным. Он раньше нее заметил, что что-то не так. Она была занята другим, следила за Ноэль и мальчишками. Пока она мечтала о тех временах, когда они с Робби были подростками, какая-то псина чуть не съела ее малышку. Остальные девочки собрались вокруг них, а Дженкинс втерся к Лэйси-Мэй между ног. Ноэль дрожала и кричала: — Ди, ты в порядке? А Маргарита, онемевшая от шока, стояла, прижав к груди змея. Когда Хэнк вернулся, он приобнял Лэйси-Мэй и Диану, которая вся раскраснелась, стараясь не заплакать. — Пойдем купим газировки и успокоимся, — сказала Лэйси-Мэй, и девочки пошли вперед с Дженкинсом, прижавшись друг к другу своими худенькими телами. Они редко мирились, эти девочки, но в такие моменты как-то сближались и сплачивались, как единый организм. Забравшись на дюну, Хэнк прислонился к Лэйси-Мэй и прижал губы к уху: — Надеюсь, это не знак свыше, не дурное предзнаменование. Потому что я собирался сделать тебе предложение. Я бы еще подумал, но ты пойми, я слишком тебя люблю. У Лэйси-Мэй по шее пробежали мурашки. То ли остатки страха, то ли еще что. Она повернулась к нему. Глаза у Хэнка были мутно-голубые, кожа морщинистая, блестящая. Он сжал губы, пряча зубы, и получилось жалкое, просящее выражение лица. Он оказался совершенно безобидным. Так смотреть на нее мог бы ее ребенок. Хэнк поцеловал ее, и она почувствовала, как его руки на ее плечах дрожат. — Если ты скажешь нет, Лэйси, все может оставаться по-прежнему, — сказал он. — Я тебя не выгоню. Но я молю Бога, чтобы ты сказала да и стала моей женой. Когда они подъехали к дому, уже стемнело. Фары осветили гостиную, где Робби расставил на столе все, что приготовил: рис с бобами, жареные бананы, карне мечада[6]. В последний момент он сбегал в магазин за тортом-мороженым — клубничным с бисквитной прослойкой, Дианиным любимым. Торт уже начал подтаивать, но Робби не решался его убрать. Он хотел, чтобы они вошли и увидели торт, захлопали в ладоши и полезли к нему на колени. Он знал, что в конце концов вернет девочек. Он их отец: у них в ДНК заложено всегда выбирать его. С Лэйси будет сложнее, но он готов биться за нее. Иногда, чтобы сохранить то, что принадлежит тебе, приходится бороться с миром, с неправильным порядком вещей, с собственным телом и мозгами. Взять хоть его друга пекаря. Хороший человек, талантливый. Рассудительный, никогда не лез в неприятности, и все равно Вселенная порвала его мечты на кусочки. Жизнь — только порыв ветра, облачко дыхания, больше ничего, — Робби должен это помнить. Ему нельзя терять ни минуты. Девочки ворвались в дом, обгоревшие, все в песке. Они окружили его, серьезно поцеловали в щеку, и Робби тут же понял, что что-то не так. Лэйси-Мэй и Хэнк стояли в дверях, держась за руки. Улыбка у Хэнка была слишком довольная. — Что тянуть, скажем сразу, — сказал он. Глаза Робби инстинктивно метнулись к руке Лэйси-Мэй. — Но мы с Лэйси еще женаты, — сказал он. — Я ничего не подписывал. А она и не просила. — Я пойду поставлю торт в морозилку, — сказал Хэнк и позвал девочек в другую комнату. Лэйси-Мэй вытащила Робби за руку на крыльцо, но он не чувствовал ее прикосновения. Ночь была влажная. По лужайке летали светлячки. — Зря я запретил тебе меня навещать, — сказал Робби. — Мы врали девочкам, а они все равно узнали. Может, если бы они со мной виделись, все было бы иначе. Может, ты бы не забыла, что любишь меня. — Робби, не в любви дело. Ее голос был как иголка ему под кожу. — Он тебе больше не нужен, Лэйси. Я тут. Я встану на ноги. — И не в деньгах. — Ой, еще скажи, что это физическое влечение. — Он хороший человек. Я могу на него рассчитывать. — Он водил старшеклассниц в подсобку, чтобы потискать. Он изображал, как щиплет тебя за задницу, когда мы работали в ресторане. С чего тебе ему доверять? Ноэль через пару лет будет уже совсем девушка. — Это просто слухи. К тому же тогда ему было одиноко. Теперь все иначе. — Как ты могла надеть это кольцо при мне? Я только вышел. — Я больше не верю в сказки, Робби. Не верю, что любовь все решает. Мы по-прежнему семья, хорошо? Я никогда не разлучу вас с девочками. Но я не могу оставаться твоей женой. Робби вдруг представил, как забегает в дом, замахивается на Хэнка, вмазывает кулаком по его щуплой башке и бьет, пока она не превратится в мясо. Он отбросил эту фантазию; надо было действовать быстро. Кольцо еще ничего не значит; обещание — не то же, что прожитая жизнь. Он мог предложить ей больше: будущее, да, но еще и их прошлое. Свои корни не изменишь, а он и есть ее корни. Лэйси выросла из него, как Ева из Адамова ребра. Они не существовали по-отдельности. Он должен заставить ее понять. — Лэйси, помнишь, когда мы вместе пошли на карьер? И ты учила меня плавать? — Робби, я могу много чего хорошего вспомнить. Но это было давно. — Ты помнишь? — спросил он снова. Они тогда рано ушли из «Хот уингз». Лэйси отвезла их на пустую стоянку, к заросшей тропе. Отвела на заброшенный карьер. Там были другие подростки. Пили, ныряли со скал. Озеро, утопленное в кольце деревьев, теплая зеленая вода, шестьдесят футов глубины посередине. Сначала купались поближе к краю, на мелководье. Робби заплыл слишком далеко, и когда перестал чувствовать дно, запаниковал и ушел под воду. Ему казалось, что он видел ее там, наверху, как она скользила над ним по воде, взмахивая бледными руками. Она обхватила его подмышками и вытащила на берег. Они так хохотали, как будто Робби и не тонул. Он уже открыл рот, когда она повалила его на траву. Земля липла к их мокрым телам; повсюду ползали муравьи. Они долго целовались. У Робби в шортах было горячее, тягучее ощущение, а в голове пустота. Это было лучшее ощущение в жизни, лучшее, что он испытывал, пока не попробовал кокаин. — Пока я сидел, я прокручивал в голове разные картинки. Чтобы не унывать. Чтобы правильно все сделать. И даже когда я знал, что ты с ним, я все время вспоминал эту картину, как ты меня вытаскиваешь. Я видел себя, с головой ушедшего под воду, а потом тебя, мое спасение. — А ты не думал, что спасать надо не тебя одного? — Это заболевание, — сказал Робби. — Я болен. — Если ты болен, то я тоже больна. — Так будем болеть вместе. — Два больных не могут вести хозяйство. Робби, я уже решила. Она обняла его, но не так, как ему хотелось. Похлопала его по плечу, но не прижалась всем телом, чтобы не коснуться бедрами. Это было хуже, куда хуже, чем совсем к нему не прикоснуться. Они установили ритуал: каждые выходные Робби приезжал на старом синем шевроле, сигналил, и девочки выбегали ему навстречу. Для собственных детей он стал звездой, увозившей их в торговый центр, или в боулинг, или пить молочные коктейли. Когда он привозил их обратно, девочки мрачнели и грубили Лэйси-Мэй, как будто это она нанюхалась, угнала полицейскую машину и испортила им всю жизнь. Она уже носила кольцо Хэнка, хотя он и пообещал дать ей время разобраться с делами. Он имел в виду развод, дом. Хэнк не просил его продать, но и так было ясно, чего он хочет. Он дулся всякий раз, когда она уезжала заниматься домом, как будто она ехала к любовнику. Она чистила водостоки или косила газон, а по возвращении Хэнк ее игнорировал, пока они не оказывались в постели, и он был грубее, чем обычно, хватал ее за волосы, переворачивал и прижимал к кровати — не убежишь. Не злобно, но и не ласково.