— Не дождешься. Ноэль пошла в гостиную, где ее сестры смотрели по телевизору сериал про вампиров. Маргарита сохла по бледному главному герою, у Дианы на коленках разлегся вверх пузом Дженкинс. Хэнк пил пиво в своем кресле и морщился от каждого удара и вскрика на экране. Ноэль присела на пол, чтобы завязать шнурки. — Уходишь? — спросил Хэнк. — Уже поздно. — Вернусь до утра. — Очень смешно, — сказал он и повернулся к телевизору. Он давно понял, что Ноэль лучше оставить в покое, а она поняла, что может этим пользоваться. Снаружи раздался гудок, и Лэйси-Мэй влетела в гостиную. — И куда это ты намылилась? Ноэль спокойно завязывала шнурки. — Ты думаешь, я какая-то расистка, но я просто реалистка. Знаешь, что это значит, Ноэль? Это значит внимательно следить за настоящим, чтобы быть готовым к будущему. — Спасибо за нравоучение. — Ноэль зашагала вон, а Лэйси-Мэй — за ней. — Думаешь, ты такая особенная и все у тебя будет хорошо, что бы ни случилось? Ну так я тебе скажу: у нас тут не страна изобилия. Когда вырастешь, придется бороться за все, что ты считаешь своим, и никто за тебя этого не сделает. Никто не поможет. За меня бы моя мамочка так боролась! Ты себя ведешь так, будто тебе гарантировано будущее. Ноэль резко развернулась к матери лицом. — За мое будущее не волнуйся, мамочка. Мне не грозит кончить замужем за Хэнком. Опять гудок. — За мной приехали, — сказала она и ушла в ночь. Дьюк ждал ее в машине, и Ноэль быстро пересекла лужайку. Ее трясло от ярости и стыда. Ее матери никогда не было дела до школы — хоть бы раз испекла печенье для ярмарки. Но вот уже много недель она принимает у себя на кухне других мамаш, угощает их кофе и заклеивает конверты. Она даже подписалась под заметкой в газете. Ноэль была рада, что ее мать сменила фамилию, и в печати не было ничего, что могло бы связать ее с Лэйси-Мэй. Она села в машину, и Дьюк протянул ей пиво. Пока они катили по западной стороне к трассе, она зажала открытую банку ногами. Когда они оказались под защитой темноты и скорости на 85-м, она сделала глоток. Дьюк скользнул рукой по ее бедру и потер пальцами между ног. Она не шевелилась в ответ. Она пила, пока не выпила всю банку, а потом смяла ее и сунула в бардачок. — Ты пойдешь на шествие? — спросила она. — Не знаю. Мы собирались пойти после церкви. — Прогуляешься с моей мамой. — А что такого? — Это просто кино. Все делают плакаты, пытаются не пустить новых ребят. Как будто у нас шестидесятые. — Что ты драматизируешь, — сказал Дьюк. — Их цвет кожи тут вообще ни при чем. — Не строй идиота. Конечно, при чем. Дьюк повернулся к ней, оскорбленный, раскрасневшийся от пива. — Прости. — Ноэль потянулась, чтобы поцеловать его за ухом. — Не очень хорошо себя чувствую. Слишком много проблем. Дьюк смотре на нее с осуждением, но ничего не сказал. Он знал, когда лучше не спорить, и не любил разочаровывать — ни свою мать, ни Ноэль. В том числе поэтому из него получился вполне приличный бойфренд. Перед концертом он поставил свои светло-рыжие волосы стоймя, надел майку с «Блэк сэббат», которую Ноэль купила ему в музыкальном магазине на одном из свиданий. — Давай я извинюсь как следует, — предложила она и провела рукой у него между ног. Дьюк смотрел на нее оценивающе. Глаза у него были чисто-зеленого цвета сосны. Она расстегнула ему ширинку, расстегнула ремень, он приподнял бедра, и она поняла, что прощена. Она обхватила его, и он вздохнул, не успела она начать. Он поставил машину на автопилот. — Пристегни ремень, — велел он, а потом: — Быстрее. Он продолжал смотреть на дорогу. Клуб был в пятидесяти милях к западу. Дьюк заплатил за вход. В баре проверяли документы, так что он взял им по газировке с лаймом. Ноэль сжевала оба лайма, свой и его, отделяя мякоть от кожуры зубами. — Живот болит, — объяснила она, запивая кислотный привкус в горле. Сцена находилась в грязной комнатушке без окон, обклеенной афишами прошедших концертов и черно-белыми стикерами: «Есть мясо — значит убивать», «Поддержи полицию — избей себя сам!». Группа приехала из Нью-Джерси, Дьюк и Ноэль считали себя фанатами. Музыка у них была громкая и простая, с достаточно легкими гитарными партиями, которые Дьюк мог повторить на своей гитаре, и ором вместо пения. В их звучании была ярость и сила, под их басы хорошо было крутить бедрами, под барабаны — трясти башкой, на проигрышах тело парило, как будто музыка поднимала на воздух. В сетевом магазине в торговом центре не было их дисков, но Ноэль нашла все их альбомы в сети и скачала — каждый трек она ждала час. Начался первый сет, толпа двинулась к сцене приветствовать группу. Сталкиваясь с другими телами, Ноэль ощущала себя частью какого-то движения, компании изгоев, которых, наверное, не объединяло ничего, кроме того, что больше нигде им не было места. Из-за этого чувства тусовки она и стала носить черные резиновые браслеты — по дюжине на руке — и красить губы кроваво-красным. Поэтому отчасти она и выбрала Дьюка. Может, родители у него и служат в церкви, но сам он не такой уж зануда. Она в каком-то смысле понимала, почему чувствует себя подвешенной, лишней в Северной Каролине. Группа была из соседнего с Нью-Йорком штата, где наверняка легко найти других таких же веганов, анархистов и феминисток, других белых парней со слишком длинными волосами. Она орала и бесновалась вместе с мальчиками с подведенными глазами, с девочками с титановыми кольцами в хрящиках ушей. Они перекидывались надутыми, как воздушные шарики, презервативами. Они сталкивались телами и поскальзывались на лужах пота. Первый сет почти закончился, когда Ноэль заметила кучку темнокожих ребят — мальчиков, не считая одной девочки — Ноэль не видела ее лица, потому что она повязала красную бандану до глаз. На ней была короткая белая рубашка, оголявшая длинный крепкий живот и большую синюю птицу, поднимавшуюся из ее спортивных штанов и взлетавшую к ребрам. Татуировка. Ноэль иногда представляла черную бабочку на косточке над бедром, ракушку в ложбинке на груди. Не хватало для этого только наличных, попутки в Шарлотт и мастера, который не станет смотреть, что ей еще нет восемнадцати. Но вот перед ней девчонка едва старше нее, которая не сидит и не мечтает, а делает. Ноэль смотрела, как она размахивает руками, хватает белых мальчиков за воротник и кружится с ними. Со своими друзьями девочка образовывала кружок безопасности в самом месиве у сцены, и Ноэль, оказавшаяся рядом, выставила руки, чтобы отпихнуть любого, кто подойдет слишком близко. Красивая девочка с птицей на теле так и не подошла. Дьюк крепко обнимал Ноэль за талию. А она так хотела бы дотронуться до этой девочки. Когда накатила тошнота, сет уже подошел к концу. Ноэль почувствовала, как жидкость скапливается в горле и побежала, расталкивая толпу. Когда она добежала до кабинки, ее вырвало. Она села на стульчак, чтобы перевести дух. Голова кружилась, было жарко. Она стояла у раковины и полоскала рот, когда вошла та девочка. Бандану она опустила на шею. У нее было широкое красивое лицо, макияж размазался вокруг глаз. Она кивнула Ноэль. Ноэль выпалила свое имя полностью, не успев моргнуть, и девочка снисходительно улыбнулась. Она сказала, что ее зовут Александра и она учится в Университете Северной Каролины, и они с друзьями всегда ходят на эти концерты. Они тоже собрали группу в стиле хардкорных групп из Чикаго и Лос-Анджелеса, хотя они все из Северной Каролины, плюс два мексиканца. Сама Александра из Сальвадора. — Ты тоже наполовину белая? — спросила Александра и протянула Ноэль жвачку. — У меня папа из Колумбии. — Круто, — сказала она. — Ну, приходи как-нибудь. Мы называемся «Мега фуэрза». Приходи на концерт. Девушка подправила макияж и ушла. И только тогда Ноэль призналась себе, что у нее проблемы. Рвота, как и вид Александры, блестящей от пота, сияющей, со стройным телом, только подтвердили то, что она уже и так знала. Ноэль выглядела не так. Что-то внутри нее переменилось. Дьюк ждал ее у выхода из туалета, сжимая стакан газировки с лаймом. Вид у него был напряженный. — Отвези меня домой, — сказала она, и они вышли на улицу в ночь. В ушах еще гудело. Дьюк вел машину по темному незнакомому городу. Может быть, однажды она будет здесь учиться, думала Ноэль, а может, она уедет куда-нибудь еще дальше. Дьюк с ней не поедет, это не про него. Он останется в своей церкви, найдет хорошую девочку, какую-нибудь работу, купит дом на западной стороне. Он снимет свои браслеты с заклепками, сострижет волосы и проживет ровно ту жизнь, какую и должен был прожить. Ноэль этого было мало. Она хотела уехать подальше от Робби, который то был рядом, то не был. Подальше от матери, которая расхаживала с полными ненависти плакатами и делала вид, что никого не ненавидит, которая вышла за Хэнка, но все еще давала деньги Робби и не продавала их старый дом. Такая маленькая, слабая. Ноэль хотела быть другой. Она хотела жить в большом городе. Она хотела, чтобы ее друзья говорили по-испански. Она хотела заказывать кофе в кофейне. Хотела что-то создавать, общаться с людьми, которые что-то создают. Прочь из подвала, в свою комнату, куда она сможет приводить мальчиков, а может, и девочек, таких как эта из «Мега фуэрза». Она не знала, что будет делать, где будет жить, но она может уехать куда угодно, стать кем угодно. Если бы она могла уехать сейчас, она бы так и сделала. Ей не хотелось смотреть, как будут развиваться события в Первой школе. — Ноэль, — Дьюк звал ее. Она очнулась, ощутила теплую ночь, его прохладную, мягкую руку. — Ты как? Ты же только одно пиво выпила. Такой милый мальчик. И пока ей хватало этого — с ним было легко и приятно. Прежде чем вернуться домой, они свернут куда-нибудь и поразвлекаются в машине. Будут касаться ушей кончиком языка. Они не остановятся, пока он так или иначе не кончит. Он был ее первым парнем, но она научилась, как это делается, — руками, ртом, сверху на нем. Она чувствовала себя умелой, властной. Она могла заставить его стонать, произносить ее имя. — Ноэль, — сказал он по-прежнему обеспокоенно. Она улыбнулась и поцеловала его в костяшки пальцев. — Все нормально, — сказала она. — Это так, пустяки. 7. Сентябрь 2018 года Париж, Франция Современное кафе странно смотрелось на этой улице в одиннадцатом округе. Бетонные стены и полы, яркое освещение — индустриальный стиль. Стеклянная стена отделяла переднюю часть кафе от задней, где пекари лепили, складывали, взбивали тесто, намазывали маслом круассаны. Нельсон сидел у окна и смотрел, как они задвигают противни в печи. У кафе было какое-то восторженное название вроде «Доброй надежды», и оно ютилось в уголке оживленного бульвара недалеко от Бастилии. Ноэль бы понравилось здешнее сочетание лоска и шероховатости. Он посмотрел в окно и подумал о ней. Этот район был не такой живописный, как районы ближе к Сене, рю де Риволи. Тут повсюду попадались автобусные остановки, ларьки с блинами за два евро, аптеки и магазины оптики, лужайки, где дети гоняли мяч. В четверти мили виднелся столп зеленого с золотом — колонна Бастилии. Обнаженная мужская фигура на верхушке с крыльями, факелом в одной руке и разорванной цепью в другой. И звездой над головой. Le Génie de la Liberté, Дух свободы. Нельсон достаточно помнил из университетского французского, чтобы знать — Génie в этом случае значит дух, а не гений, и ему это нравилось, поскольку в гениев он не верил. Верил только в удачу и социальный капитал, как и в капитал обычный. И для него, и для его карьеры это имело значение. Но какая разница? Он ведь тут. По слухам, владельцем кафе был черный. Он заказал бенье с кофе, отказавшись от эспрессо в пользу фильтрованного кофе, un café américain. Даже за океаном он не мог отказаться от своего происхождения. Бенье был пышный, жирный, припудренный сахаром. Он надкусил мягкое тесто с кислинкой малинового варенья, очищенного от косточек. Просто и идеально. Многие искусства не считаются искусством, а напрасно. Он ел, закрыв глаза. И не заметил, как влетела Джемайма, пока не услышал, как стул царапнул по полу. — Что с тобой? Ты плачешь? — Просто общаюсь с мертвыми, — сказал Нельсон и, когда она недоуменно наклонила голову набок, продолжил: — Это так, просто впал в медитативное состояние. — Ага, — сказала она, открывая меню. — Как скажешь. У них тут есть нормальная еда или только выпечка? Уже время обеда вообще-то. Джемайма одевалась как парижский подросток: шелковое платье в цветочек, белые кроссовки, короткая челка до середины лба. У нее были кофейные волосы и оливковые глаза. Телефон не отлеплялся от ее ладони. Каждый день, что он ее знал, и сегодня тоже, она подводила глаза фиолетовым. Ей было двадцать четыре, и Нельсон был почти уверен, что это ее первая работа. Она спросила, как прошло его утро, и Нельсон ответил, что ходил гулять в сады, а потом бегал. После душа он поймал такси в одиннадцатый округ на кофе и десерт.