Пространство под театр оказалось перестроенной старой церковью недалеко от Сорбонны. Высокие потолки, стены с позолотой, пыльные кресла с бархатной обивкой. Джемайма не преминула заметить, что здесь пятьсот мест, а значит, за первую неделю его работы увидит больше людей, чем за всю его карьеру. Когда они вышли, Джемайма выглядела довольной. Она надела солнечные очки, помахала ему и зашагала прочь совершенно спокойно, как будто знала, что еще увидит его, никуда не денется. Он присел на ступени церкви, чтобы прийти в себя. Было тепло, ветрено, ему стало жарко. Прокрутив историю на телефоне, он увидел список пропущенных звонков от Ноэль, а потом, в последние несколько дней — ничего. Слишком она гордая, чтобы гоняться за ним, когда он ясно говорил своим молчанием: оставь меня в покое. Он знал, что прятаться от нее — малодушно, но, ответив, лишил бы всю поездку смысла. Ее печаль зацепит его, утащит обратно. Он не позвал ее с собой именно из-за этой ее одержимости выкидышем. Ее присутствие больше не успокаивало; все его попытки найти равновесие проваливались из-за нее. Когда он возвращался с пробежки, она набрасывалась на него со своими теориями: ванны были слишком горячими; у нее слишком высокий кортизол. Надо было пить больше рыбьего жира, надо было отказаться от кофеина. Когда он выходил из темной комнаты после вечерней медитации, спокойный, без мыслей, она сидела с пустым взглядом перед телевизором во вчерашней одежде. Когда в постели он поворачивался к ней и касался талии, она дрожала от беззвучных рыданий. Он каждый день боялся потерять Ноэль, но почему-то ему никогда не приходило в голову, что можно потерять ребенка. Это только показывало, насколько извратила его сознание хорошая жизнь, которой он не заслужил, — он был уверен, что все будет в порядке. А ведь это в первую очередь и привлекло его в Ноэль: она понимала, что жизнь несправедлива, жестока, и остается только лелеять все хорошее, что есть, пока оно есть. И все равно он принимал их судьбу как должное и представлял, что все легко разрешится. Она раздастся, потом родит; они полюбят ребенка и станут его защитой. Он не фантазировал, каким будет отцом; он был уверен, что у него не будет получаться. Но расти с Ноэль, меняться с ней, отправиться в это приключение казалось так естественно, как будто эта жизнь им причитается. Может, он куда больше похож на Джемайму, чем мог признать. Нельсон убрал телефон в карман. Он пока не был готов ей звонить и насчет пьесы еще не решил. Он не знал, готова ли Ноэль его принять, или он вернется домой и обнаружит все то же самое. Она осталась в Золотом Ручье — этому он сочувствовал. Невозможно находиться дома и не горевать, не вспоминать. А здесь, здесь столько красоты, столько всего, на что можно отвлечься. Мосты, реки, узкие мощеные улочки, вино и бенье, сады и луна, и секс, Le Génie de la Liberté. Он пошел в сторону метро до Бельвилля. Ему хотелось найти парк, где он гулял один раз студентом. Там были одни темнокожие и небелые парижане, и он чувствовал, как сливается с толпой, исчезает. В этом была прелесть его цвета кожи в путешествиях. В некоторых уголках мира он мог быть кем угодно, откуда угодно. Мог быть бразильцем, доминиканцем, мог быть с Ямайки, мог быть черным лондонцем, эмигрантом из Африки в Париже. В других местах это было невозможно: в Австрии, на юге Франции, даже в Бостоне и кое-где в Северной Каролине, как раз где жила семья Ноэль. В тех местах, где еще больше чувствовалось, что его разглядывают, за ним следят, ждут, когда он оступится. Но не здесь, не сейчас. Он поднялся из метро и стал спрашивать, как пройти к парку Дебутт-Шамон. По дороге зашел в магазин, купил персиков, бутылку вина, хлеб с семечками и камамбер. Он быстро нашел парк — зеленые склоны, мутный пруд, острые белые скалы, заплетенные виноградом. С вершины холма он смотрел на десятки парочек, которые разлеглись на пледах и, сплетясь телами, целуются, или читают, или дремлют на солнце. Такой картины он и желал. Нельсон вынул пробку из бутылки. Налил несколько капель в пластиковый стаканчик и отставил, не пробуя. Склонил голову. Затем вылил вино на траву и снова наполнил стаканчик. В первое его лето тут стипендия покрыла курс истории искусства, билеты на самолет, общежитие, то есть все, кроме повседневных нужд. Он так и питался — багетами и сырной нарезкой. Вино и травку стрелял у однокурсников. Чтобы не платить за метро, он проходил много миль в день. Ему еле хватало на билеты во все музеи, но он твердо решил гулять и фотографировать, когда в музей было не попасть. Его однокурсники ходили в рестораны, заказывали утку и улиток, ужинали на сорок евро и считали это обязательным элементом их пребывания в Париже. Нельсон ел фалафели с острым соусом, блины с маслом, ветчину в нарезке, которые запивал белым вином. Он ел на берегу Сены, ел на скамейках в парках, ел на бордюре тротуара в Марэ. Он посылал Ноэль открытки на ломаном французском. Он мастурбировал, думая о ее груди, и пытался намекнуть на это всякий раз, когда одалживал у соседа телефон и созванивался с ней — она вернулась обратно, в Северную Каролину, и страдала под материнской крышей. Иногда она запиралась в ванной, и они трогали себя в тандеме. Когда она кончала, он принимался громким голосом рассказывать про все, что видел за день, в основном про книжные магазины и сады — где вход бесплатный, а потом вытирал руки и отдавал телефон соседу, не глядя на него, и один уходил в ночь, снимал на долгой выдержке птиц и граффити, детей в фонтанах, витражи соборов, плеск реки о набережную. В то лето он чувствовал себя человеком без прошлого. Он жил анонимно, и эта жизнь казалась ему шикарной. Он выскользнул из собственной кожи, он стал новым собой, он был в Европе. Ему казалось, что он так далеко от своих первых шагов. От дома ему хотелось оставить только одно — Ноэль. Ему не хватало ее; он представлял, как поведет ее в Же-де-Пом смотреть фотографии. Воображал, как покупает ей мороженое, как они гуляют по Тюильри и Ноэль любуется красными цветами и уговаривает его сделать совместную фотографию. Она приглаживает его брови, облизнув палец. Он ведет ее через Пер-Лашез, и они не говорят о мертвых, о том, что потеряли; они держатся за руки, крепко, и становятся ближе. Прохожему они покажутся веселыми, беспечными. Даже тогда он ее обожал; любовь к ней возникла до всего, когда он еще ничего не знал о себе. Первый раз он изменил ей в выпускном классе. Ноэль ушла на поминки по своей знакомой, которая неожиданно умерла, исчезла с занятий. Она не сказала ему, куда идет, но он знал. Оставшись один, он пошел в общую комнату, гостиную на первом этаже общежития. Ни с кем на этаже он не общался, но не знал, куда еще себя деть. Все смотрели футбол, передавая по кругу огромную пачку чипсов. С ними была девушка с огромными глазами и челкой, закрывавшей пол-лица. Она сидела, сгорбившись, нога на ногу — худенькие коленки, сетчатые колготки. Поглядывала на него и угощала пивом. Когда он пил, она тоже пила, как его отражение. Так долго он старался вести себя хорошо — и теперь все испортить из-за нее. Наверняка она знала, что он с Ноэль. Ей было все равно. Он встал, чтобы уйти, и она пошла за ним. Они поднялись по лестнице, и она коснулась его ладони и переплела пальцы. Он сжал руку, и все кончилось. Скоро они уже оказались в его комнате, он — в ней, и она сильно прикусила его указательный палец, чего Ноэль никогда не делала и что возбудило его до крайности. Он кончил слишком быстро, чему был только рад, — ему хотелось, чтобы она ушла. Жаль, что нельзя прокипятить простыни, думал он, загружая стирку. А потом все подливал и подливал отбеливатель. Когда той ночью Ноэль зашла к нему в комнату, у нее были красные глаза, но про поминки она ничего не сказала. Пока она спала, он обнимал ее и с отвращением думал о том, что сделал. Но шли дни, и никто ничего не узнал; большеглазая девушка больше не объявлялась. Он сумеет сохранить еще один секрет — еще одну жизнь, которую он спрячет и будет доставать, когда надо. Он все повторял про себя, что от этого он Ноэль оградит. До сих пор он держал эту другую жизнь в узде. Он решил позвонить. Услышит ее голос и в нем найдет ответ. Услышит свою Ноэль, придет в себя, поедет домой. Или услышит, что она по-прежнему в трясине, — тогда привезет ее сюда. Покажет ей пекарню, Сену. Телефон звонил, звонил. Она не отвечала. Так ему и надо. Он подлил себе вина. А затем его телефон завибрировал — ее имя на экране, Ноэль, его жена, ее фотография. Снятая на телефон, с мокрыми волосами, скрестив ноги, сидит на полу в их старой квартире и держит в руках газету с рецензией на ее новую постановку. Критик назвал спектакль блистательным. И она, Ноэль, действительно блистательна. Нельсон взял трубку. — Малыш, — сказал он. — Никак не совпадем. — Намекать, что он тоже звонил, было не совсем честно. — Как ты? — Смотрите-ка, кто это у нас пропал и нашелся. Голос его тещи, слишком высокий и слабый. — Мой блудный зять. Он возвращается домой? И ждет праздника в свою честь? Упитанного тельца? Нельсон услышал глухой кашель. Тишину наполнило ритмичное пиканье. Он старался не подать виду, как удивлен, что Ноэль навещает мать. После стольких лет. — Где моя жена? — Они с Дианой пошли кое-что мне купить. Я хотела кока-колы и лакрицы. Я в больнице. Но Ноэль ведь тебе уже об этом сказала. — Она оставила вам свой телефон? — В больнице не работает телефон, а я жду звонка от Маргариты. Или Робби. Они оба пропали. — Пропали? — Не подходят к телефону, а мы не знаем, где они. Значит, пропали. А ты что? Тоже пропал? — Я работаю. — Мне звонила твоя мама. Очень мило с ее стороны. Ноэль, наверное, говорила ей, что я болею. Я ей сказала, что не доживу до внуков, что очень грустно. Она меня поняла. Я бы хотела с ними познакомиться. Я бы их любила до безумия, представь себе. Да, несмотря ни на что. Несмотря на то что мне не нравится, как повернулась жизнь Ноэль. Нельсон поморщился. Как всегда, причины ее неприязни к нему были яснее ясного. Теща расистка. Если она умрет, он не будет скучать, но лучше бы она не умирала, ради Ноэль. Потерять родителя — это как потерять часть себя, даже если эту часть вы предпочли бы забыть. — Но что все обо мне, — сказала Лэйси-Мэй. — Ей что-нибудь передать? — Передайте ей, что мою поездку продлили. Я ей объясню позже, когда она позвонит. — А она позвонит. Ты же знаешь мою девочку — она всегда держит слово. — Надеюсь, мы успеем увидеться до того, как вы умрете. — Никогда еще он не был так груб с тещей, но не смог удержаться. Она с ним так разговаривала, как будто — как будто знала, чем он занимается. — Хм-м, — протянула Лэйси-Мэй. — Что ж, поживем — увидим, так ведь? Я теперь понимаю, что мы не всегда получаем то, чего хотели, а некоторые получают больше, чем заслужили. — Попросите ее мне позвонить. — Обязательно, — сказала Лэйси-Мэй. — Но ты не торопись. Развлекайся. Тут никто тебя не ждет, а если я умру, не увидев твоего лица, меня это вполне устроит. 8. Сентябрь 2018 года Лос-Анджелес, Калифорния Маргарита ушла до рассвета. В дни, когда она работала, она любила ехать по 405-й трассе, выезжать из Черритос и смотреть на рассвет. В это свободное время она любила прочищать голову и представлять, как купит все, что ей нужно. Она опустила окна, посмотрела на прическу в зеркальце и стала напевать про себя: «Это лицо на тебя работает, заработаем лицом». На этот раз они снимали рекламу банковского приложения, которое держит все ваши деньги онлайн. Работа приличная, клиент сам ее выбрал. До приезда в Лос-Анджелес она считала себя симпатичной. Она побеждала на конкурсах красоты, засветилась в журнальной рекламе тюбиков для йогурта. Теперь, проведя тут много лет, она знала, что это не совсем правда. У нее была необычная, интересная внешность, но никак не потрясная, не сногсшибательная, как у ее партнерки Селест. В каком-то смысле ей повезло — хуже быть заурядной. Тут все сногсшибательные, причем не только модели. У нее была одна проблема — слишком широкий подбородок. Из-за него лицо казалось квадратным. Такой овал ей достался от Робби, и она бы все отдала, чтобы ее лицо заканчивалось остреньким подбородком сердечком (как у Дианы), или аккуратной горизонтальной гранью, как у алмаза (как у ее матери и Ноэль). Но лицо приносило ей заказы, так что нечего жаловаться. День намечался неплохой. Пока машина скользила по шоссе, она представляла, как блеснет на работе. Исполнительный продюсер протягивает ей чек. Она подъезжает к дому Селест в Венис-Бич с коробкой шоколадных капкейков, бутылкой розового вина и закрученным пакетиком кокаина. Они запостят селфи, где они вдвоем слизывают глазурь с пальцев, и луп, как они чокаются. Потом они поедут в эту кафешку с кирпичными печами на Аббот-Кинни, закажут вместе тарелки со свеклой, баклажанами и сердечками артишоков — только не трогать бесплатный хлеб. Маргарита расплатится сама, пофлиртует с официантом, переспит с ним в кровати Селест. А утром вернется на машине в Черритос и отдаст все долги менеджеру здания. Потом выпьет кофе на балконе с видом на огромный магазин «Хоум депо» и придумает контент на следующий день. С таким количеством налички она может все. Приближаясь к центру, она еще раз прослушала свои сообщения, чтобы проверить, не оставил ли ее агент каких-нибудь советов в последний момент перед съемкой. Все три сообщения оказались от Дианы. Я тут с мамой в больнице, — говорила она, как будто Маргарита не знала. — Ноэль тоже тут. — Естественно. — Слушай, я понимаю, что у тебя много дел, но скажи хотя бы, приедешь ли. Ноэль говорит, раз ты не отвечаешь, можно считать, что нет, но вдруг ты меня неправильно поняла. Похоже, все очень плохо. Мама про тебя спрашивает. Думаю, сейчас мы должны быть вместе, хоть раз… Маргарита все удалила. Диана расчувствовалась — это Лэйси-Мэй ей мозги промыла. Поэтому-то у бедняжки и нет своей жизни. А Ноэль — лицемерка; плевать она хотела на всех них, просто хотела сохранить лицо, не оказаться худшей из сестер. Если они думают, что она уедет из Лос-Анджелеса, сами дуры. У нее тут вся жизнь. У них есть ее телефон. Пусть напишут, когда получат снимки мозга. Наконец стало видно город: пожухлые холмы, сверкающая флотилия небоскребов в центре. Прекрасный фон. Маргарита подняла телефон над головой и улыбнулась крошечной картинке себя на экране. Волосы развевались на ветру. Одним глазом она посматривала на дорогу, пока писала подпись: соскучилась по дому. Потом поставила геолокацию — Лос-Анджелес — и подобрала фильтр, чтобы осветлить кожу. И отправила подписчикам. Она въехала на стоянку и ухом не повела, когда служащий сказал, что парковка стоит сорок долларов. Сегодня никто не испортит ей настроение, никто. По дороге к складскому зданию она заметила стену приятного персикового цвета и остановилась, чтобы снять еще одно видео. Так круто, сегодня работаю с новым брендом! Она прижала палец к губам: ЭТО СЕКРЕТ! Не могу сказать с кем, но весь день буду выкладывать подсказки и картинки. Она проверила, сколько просмотров у предыдущей записи — уже больше двухсот, — и это ее подбодрило. Она восстановила в голове картинку: она на бикрам-йоге, и Селест снимает ее в позе танцовщицы: идеальный юзерпик (ее длинные ноги, крепкая грудь, и голова в профиль не такая квадратная). Когда зазвонил телефон, она по привычке хотела отклонить звонок Дианы, а потом увидела, что это ее домоуправляющий Гэвин. — Малыш, — сказала она как можно нежнее, — доброе утро. Чем могу помочь? — Маргарита, ты где? Я у твоей двери, стою стучу. Владелец хотел, чтобы я лично тебе сказал, что завтра он меняет замки. Он отправил тебе последнее предупреждение. — Но мне сегодня заплатят. Он что, не может один день подождать? — Он тебе больше не верит, Маргарита. Она сделала Гэвину столько минетов. Не в обмен на ренту, вообще не в обмен на что-то, а исключительно ради его хорошего отношения, чтобы, когда понадобится, она могла рассчитывать на его помощь. — Ты ничего не можешь сделать? Не можешь мне помочь? — Детка, не я придумал правила. Он мой начальник. И это он еще добрый. Ты уже столько должна, что он мог бы тебя давным-давно вышвырнуть. Маргарита сделала пару глубоких океанических вдохов, пока поднималась на грузовом лифте. Все будет хорошо. Кому вообще нужно жилье в Черритос? Океан далеко, все как везде. Как будто и не Лос-Анджелес. На ресепшене ее ждал мужчина в растянутой футболке, в дорогих замшевых ботинках, с планшетом в руках. Она включила улыбку. — Марго? — спросил он, оглядывая ее с ног до головы, как будто немного задержавшись на подбородке. — Ты вовремя. — Разумеется, — засмеялась Маргарита. — А что в этом такого? — Она опять засмеялась и подумала, не перебарщивает ли с веселостью. — С вами никогда не знаешь, вы же талантливые, — сказал он. Она просияла при этом слове. Он оказался продюсером, Олли, и когда они вошли, он представил ее команде. Красивый темноволосый режиссер, не совсем белый, может, из Колумбии или из Ливана. С продолговатым лицом. Маргарита помахала ему ручкой, он снова уставился в телефон. Операторка — женщина с невыразительным лицом, в черной футболке, с копной грязных волос под кепкой «Лэйкерз». Одной рукой она держала стаканчик кофе и отхлебывала. Маргарита не сомневалась, что у них нет ничего общего. Стилистка больше подходила Лос-Анджелесу — клоги, льняное платье, высокий пучок рыже-золотистых волос. Маргарита решила, что возьмет у нее инстаграм к концу дня. Съемочная площадка была крошечная: дубовая кровать со светлыми простынями, соломенная циновка, медный прикроватный столик с композицией изящных предметов: хрустальное пресс-папье, синий будильник. Маргарита все это хотела себе. У нее в спальне был только матрас на железной основе с колесиками. Когда она занималась сексом, он ездил по полу. Когда начали съемки, она распласталась по кровати, как будто это конец рабочего дня. Она возвращает деньги подружке за ланч, заказывает цветы бабушке в дом престарелых и, наконец, кидает деньги красивому белому парню в толпе в Бангкоке. Он получает сообщение, въезжает в роскошный отель, врубает ноутбук и звонит ей. Она смеется в экран и посылает ему воздушный поцелуй. Конец. Начинали ровно в девять, так что с макияжем и прической пришлось поторопиться. Олли показал ей стол с завтраком: растворимый кофе и жирные сэндвичи. От такого бренда она ждала большего: колд-брю, тостов с авокадо, йогуртов и дынь. — Обалдеть, как вкусно! — сказала она, откусив кусок круассана с ветчиной и рыжеватым сыром. У визажистки были фиолетовые волосы и искусственные ресницы. Она явно скрывала, что ей уже не так мало лет, но ведь и Маргарита (а ей двадцать девять) делала то же самое. — Какая красотка, — сказала она. — Только посмотрите на эту кожу. Тебя вообще трогать не надо.