Куинн хмурится: – Просто не верится… ну должно же быть хоть что-то… Бакстер морщится: – Нет. Ближайшие камеры на Уолтон-стрит. Он запросто мог попасть на мост, а потом уйти с него, минуя эти камеры. Куинн продолжает хмуриться: – Ты полностью уверен, что на самом мосту нет камер? Бакстер тяжело вздыхает: – Видишь ли, я знаю свое дело. – Что насчет Шривенхэм-Клоуз? Бакстер качает головой: – Ближайшая запись – со съезда на кольцевую. Я бросил считать темные седаны, когда перевалил за шестьдесят. Не зная фирму и модель, мы утонем до того, как начнем. И это если допустить, что он ехал в этом направлении. А поехать он мог куда угодно. – Да-да, – бормочет Куинн. – Нет смысла даже браться за это. * * * – Мистер Клиланд? – Да, что вам надо? Мужчина на крыльце одет в белые, сшитые на заказ шорты и ярко-розовую полосатую рубашку навыпуск. Позади него виднеется здание, вычурное, тщательно ухоженное и по размеру больше, чем необходимо. Если б проводился конкурс «Самый любящий владелец», этот тип точно вышел бы победителем. Асанти протягивает удостоверение. – Детектив-констебль Энтони Асанти, – говорит он с произношением лучшего ученика частной школы. Он считает, что здесь, в престижном районе ОХ2, это помогает. Мужчина хмурится. – И что? – Он бросает взгляд на подъездную дорожку и с облегчением видит, что «Рейнджровер» стоит на месте. – В чем дело? – Могу я войти? Вопрос непростой. Мужчина колеблется, оглядывая Асанти с ног до головы, но потом решает, что безопаснее впустить его. Вероятно, играет свою роль галстук от «Барбери». Гостиная напоминает Асанти дом родителей в Холланд-Парке. Дорогая мебель, старинные гравюры в рамках, книги для журнального столика[46]. Но в доме родителей присутствует легкость, естественность, здесь же этого не чувствуется. Асанти оглядывается, пытаясь понять почему. Возможно, из-за того, что здесь слишком много графинов (кажется, три? или пять? кому нужно пять?), или из-за того, что на гравюрах люди кого-то убивают; а может, из-за того, что вокруг слишком прибрано, слишком правильно расставлено. Ему трудно представить ребенка в этой комнате. В саду под зонтиком сидит женщина – без сомнения, Клиланд называет это место террасой. – Это ваша жена? Клиланд опять хмурится: – Да, а что? – Она могла бы присоединиться к нам? Мне не пришлось бы повторять все дважды. Клиланд хмурится еще сильнее, но ничего не говорит и подходит к французскому окну. – Марианна… зайди, пожалуйста. На женщине белый халат, накинутый поверх бирюзового бикини. У нее такой же процветающий вид, и она тоже хорошо сохранилась. Только она тощая как жердь, и Асанти за ее макияжем и ужасно дорогой стрижкой с мелированием чувствует горечь. Клиланд стоит в центре комнаты, заполняя собой пространство. Его руки в карманах. – Так в чем дело? – говорит он. – Как я понимаю, вы являетесь клиентом службы по усыновлению при местном совете? Глаза женщины расширяются, она бросает быстрый взгляд на мужа. – Это конфиденциальная информация, – говорит он. – И вас это не касается, черт побери. – Могу вас заверить, мистер Клиланд, что мне неизвестна ни суть вашего заявления, ни ваши обстоятельства. Мне просто известно, что вы недавно наведывались к ним. Марианна Клиланд подается вперед; она сама нерешительность. – Если речь о… – Позволь, я сам разберусь, – говорит Клиланд. Он чуть-чуть вздергивает подбородок. – Да, мы были там пару недель назад. Вся эта процедура – дерьмовое шоу. А ведь можно было подумать, что они нуждаются в таких людях, как мы, ведь так? Асанти удается сохранить нейтральное выражение лица. – В каких именно людях, сэр? Клиланд обводит комнату рукой: – Ну, взгляните. Какой ребенок в здравом уме не захотел бы получить то, что мы можем ему предложить? Асанти в качестве ответа достает свой блокнот: – Как я понимаю, вас принимала мисс Смит, верно? Клиланд не скрывает раздражения: – Зачем спрашивать, когда вы и так знаете ответ? – Мне просто нужно все уточнить, сэр. Так это была мисс Смит? – Она была нашим куратором, – говорит женщина. – Она очень милая… – Полная некомпетентность, как и остальные! – рявкает Клиланд. – Послушайте, что случилось? Поступила какая-то жалоба? Асанти качает головой: – Нет, сэр. Мисс Смит не подавала жалобу… – Тогда… – Мисс Смит была убита. Женщина тихо вскрикивает, и в то же мгновение ее взгляд мечется к мужу. Клиланд таращится на Асанти, лицо у него пунцовое. – Если вы, черт побери, предполагаете… – Я ничего не предполагаю. Я задаю вопросы. Именно это и происходит при расследовании убийства. Слово падает как зажигательный снаряд. – Послушайте. Я не знаю, что случилось с этой женщиной, но мы не имеем к этому никакого отношения. Такие люди, как мы… мы не убиваем всех направо и налево. Даже когда… – Клиланд замолкает, отводит взгляд, сжимает губы. – Даже когда? – ровным голосом произносит Асанти. Клиланд вздыхает. – Ладно, очевидно, вы знаете, что мы обменялись парой ласковых. Ведь вы поэтому здесь, верно? В общем, да, мы поругались. Я без проблем признаю это. Она сказала, что нас отклонили. Что мы не, – он пальцами изображает кавычки, – подходим. Вероятно, мы не удовлетворяли всем требованиям «либералов с кровоточащим сердцем»[47]. Слишком богатые, слишком аристократичные, слишком, черт побери, белые. – Он берет себя в руки, краснеет, потом проводит пальцами по волосам. – Я расстроился, понимаете? Разозлился. Так было бы с любым на моем месте. Очень может быть, думает Асанти, но не все отреагировали бы так же. – Вы виделись или контактировали с мисс Смит после той встречи? Клиланд краснеет сильнее: – Ну, может, я написал ей по электронке… под влиянием момента. Вы же понимаете, каково это…