* * * Опрос Тобина проводится на следующее утро в комнате для уязвимых свидетелей в Кидлингтоне. Это помещение обычно используется для жертв жестокого обращения. Бледно-голубые стены, темно-синий ковер; игрушки, шторы, манеж; коробка со специальными куклами, которые применяются для того, чтобы заставить детей говорить о частях тела и о том, что члены их семей делают с ними. При взгляде на все это Эв непроизвольно ежится. Она вместе с остальными членами команды находится в соседней комнате и наблюдает по видео. Тобин Фишер забился в угол дивана, как можно дальше от двери. Колени он подтянул к груди и из-под челки смотрит на специально обученную женщину-офицера. Женщина уже минут пятнадцать болтает без умолка. Эв и раньше сталкивалась с ней и всегда была под впечатлением. Она выглядит заботливой и уютной, она не настолько эмоциональна, чтобы дети пугались и замолкали. Однако Тобин Фишер, вероятно, стал для нее тяжелым испытанием. Они уже обсудили «Историю игрушек»[60] и «Форнайт»[61], предметы, которые нравятся ему в школе, но все это время она по большей части говорит сама, а не с ним. Даже когда Тобин отвечает, он сначала очень долго думает, и нередко кажется, что он вообще промолчит. Складывается впечатление, будто мальчик ищет подвох в самом безобидном вопросе, будто его предупредили (и Эв не удивилась бы, если б это сделала его мать), что повсюду прячутся драконы. Кстати, о драконе… – Тобин, у тебя действительно отличные рисунки, – говорит офицер, открывая раскраску и листая страницы. – Особенно мне нравится дракон. Он хлопает глазами, ерзает. – Должно быть, ты и раньше видел картинки с драконом, если так здорово его раскрасил. Тобин пожимает и что-то бормочет насчет «Хоббита». Женщина переворачивает раскраску и показывает ему картинку. – Другая тетя, с которой ты разговаривал, Эрика, она сказала, что ты раскрашивал эту картинку в последнее время, правильно? Он медленно кивает. – Красный цвет – это фантастика. Очень страшно. Почему ты выбрал его? Нет ответа. – Ты раньше где-нибудь видел такого? На этот раз снова кивок. Однако он все еще не смотрит на нее. – Когда видел, Тобин? – мягко спрашивает она. – У Калеба такой. На спине. – Понятно. Помнишь, когда ты видел его? Мальчик упирается лбом в колени. Его волосы падают вниз, и ей приходится наклониться, чтобы расслышать. – Это было на кухне. – В тот вечер, когда он сидел с тобой? Он кивает: – Я спустился вниз, чтобы попить. – Понятно. И что ты увидел – ну, на кухне? Ответа нет. Она протягивает к нему руку, но он отпихивает ее. В соседней комнате все затаили дыхание. Это пятьдесят на пятьдесят – решит ли она давить на него, хотя он уже вот-вот… Когда Тобин заговаривает, его голос звучит не громче шепота, и они даже на экране видят, что он плачет: – Я больше не люблю Калеба. Он сделал маме больно. Я убью его. Я убью его большим мечом, как Георгий убил дракона. * * * – Ну, что у тебя? Дэйв Кинг стоит позади Фэрроу и через его плечо смотрит в экран. Сгорая от нетерпения, он переступает с ноги на ногу. Фэрроу оглядывается на него: – Я по камерам на их парковке проверил, в какое время детектив-инспектор Фаули покинул тренажерный зал в Хедингтоне. В восемь сорок три. И на нем точно была белая футболка и темные шорты; он был одет так же, как видела свидетельница в Шривенхэм-Клоуз. – Да, – говорит Кинг, – но он и не скрывал, что поехал туда, так что это ни к черту не годится. Его адвокат нас за это засмеет. Что еще? – Мы также проверили путь от тренажерки до дома Смит, но там одни жилые дома – ни системы распознавания госномеров, ни камер видеонаблюдения, ничего. – Проклятье… – начинает Кинг. – Детектив-констебль Дженкинс проехал по этому маршруту, и это заняло у него двенадцать минут, что полностью соответствует тому времени, что назвал Фаули. Это уже кое-что. – Ничего это не кое-что, черт побери, – говорит Кинг. – Все это шаг вперед, два шага назад. – Я также проверяю систему распознавания госномеров по «Хонде» Клиландов… Кинг выпрямляется: – Кажется, я сказал, чтобы ты не заморачивался с этим дерьмом. Фэрроу краснеет: – Но нам же надо исключить его… – Нет, – говорит Кинг, тоже краснея, – не надо. У нас нет никаких улик, связывающих этого придурка с преступлением, а улик, выдвигающих Фаули на первое место, навалом. – Он пристально смотрит на Фэрроу. – Если ты никак не можешь смириться с этим, я буду рад заняться твоим переводом… – Нет, – поспешно говорит Фэрроу. – Нет. Нет надобности, босс. Я в игре. Я полностью в игре. * * * – И где они были, твоя мама и Калеб, когда он делал ей больно? Мальчик садится прямо. Он шмыгает носом и вытирает глаза. Трудно понять, что именно так неожиданно изменилось, но то, что что-то изменилось, это точно. – У мойки. Мама была у мойки, а Калеб был позади нее, толкал ее. Она выглядела смешно. – Серьезно? А почему смешно? Он пожимает плечами. – Не знаю. Шаталась из стороны в сторону. Как будто спала. – А Калеб был совсем без рубашки? Тобин смотрит на нее, потом качает головой. – Значит, она просто сползла с его плеча? И ты увидел татуировку? Он кивает. – А как же твоя мама? На ней была одежда? Мальчик отводит взгляд: – У нее платье было задрано. Как когда ходят в туалет. – Тобин, мама видела тебя? – осторожно спрашивает офицер. – Она или Калеб знали, что ты там? * * * – Господи, – говорит Куинн, глядя в экран. – Как будто у нас и так мало сложностей… У Эв озадаченный вид.