Эйден прикусывает нижнюю губу. Мне хочется броситься к нему. Хочется раствориться в его объятиях и попросить прощения, умолять, чтобы он не уходил, заверить, что я готова на все, лишь бы вернуть все обратно. – Я поеду, – шепчет он и разрывает наш зрительный контакт, моргая. – Мне нужно уехать… Не могу так. Не могу находиться здесь. И уже через несколько секунд его машина с визгом шин стартует с места, а полицейские резко расступаются с дороги. Я смотрю ему вслед, не в силах пошевелиться – что-либо сделать или сказать. Что тут скажешь? Ко мне направляются Дженнинг и Кейт, но я опускаюсь на землю. Эйден всегда был прав, но сейчас истина в его словах стала просто невыносимой. Мне не выдержать такое тяжелое бремя. Я кладу голые руки на холодную землю и растопыриваю пальцы, оставляя отпечатки на снегу. Фрейя любила снег. Из носа у меня течет, и я вытираю его рукавом пальто, но слизь лишь размазывается по лицу. Кто-то тянет меня за руку. Кейт присела на корточки рядом со мной, ее лицо искажено беспокойством. – Пойдемте, Наоми, – произносит она. – Давайте зайдем внутрь, и я приготовлю вам чай. Она помогает мне выпрямиться и встать на ноги. Это забирает остатки моих сил. Мы заходим в дом, и я сажусь за стол, пока Кейт возится на кухне, роется в ящиках и шкафчиках в поисках нужной посуды. Я могла бы подсказать ей, где что взять, но молчу, чувствуя себя обессиленной. Усталость и горе окутали меня, придавили к земле. Тихий скрежет фарфора привлекает мое внимание к Кейт, которая достает посуду из буфета. Она потянулась мимо моей кружки к другой, вмещающей почти пинту, которую я поставила сзади всех и никогда не достаю. Эта кружка бледно-голубая и изготовлена вручную, с небольшим сколом на ободке, оставшимся после того, как ее стукнули о раковину. Я просила его больше не пить из нее, но он упрямо брал ее снова и снова. Папина кружка. Я наблюдаю, как Кейт наливает кипяток в обе кружки, но словно смотрю на нее сквозь густой туман: ее силуэт искажается и дрожит, когда прошлое сливается с настоящим. – Сахар класть, любовь моя? Не могу вспомнить, пьешь ли ты чай с сахаром. – Голос папы доносится эхом сквозь дымку, и внезапно она рассеивается. Папа стоит у чайника, его рука занесена над банкой с сахаром, брови вопросительно приподняты. – Н-нет, – заикаюсь я. – Больше нет, папа. – Правильно, ты и без того сладкая, – говорит он, а затем смеется над собственной шуткой. Улыбаясь мне, папа достает молоко из холодильника. – Как тебе на новой работе? – На новой работе? – Да, ты же теперь преподаешь. Тебе это нравится? – Да, – шепотом отвечаю я. – Я горжусь тобой, Наоми. Кружку со стуком ставят на стол, и я подпрыгиваю… Папы больше нет. Кейт села напротив меня и пододвигает ко мне горячий чай. Я обхватываю кружку руками. Обжигаюсь, но сжимаю ее еще сильнее, наслаждаясь ощущением жара в кончиках пальцев. – Простите, – бормочу я. – Что вы сказали? – С Эйденом все в порядке? Я делаю глоток и сосредотачиваюсь на напитке, обжигающем язык и нежную кожу на небе. – Простите за это. Мы поссорились. И мы с Эйденом… – Все в порядке… – Нет, не в порядке. Но мы трое… Это сложно. – Все в порядке, правда. Пожалуйста, не переживайте об этом. Поверьте, я видела ссоры и похуже. – Спасибо. – Я пытаюсь улыбнуться. – Не за что. Может, вы хотите меня о чем-то спросить? Рыжие волосы падают Кейт на лицо, когда она наклоняется вперед, опираясь на локти и сокращая расстояние между нами. Я уже поняла, что эта женщина – подобие Руперта. Добрая. Чуткая. Прекрасно умеющая расположить к себе людей. Она с легкостью нравится другим. – Я не знаю, о чем спросить, – отвечаю я. И это действительно так – я не могу больше лгать. Так что у меня нет вопросов. Моя ложь – это домик из карт, поставленных одна на другую, и он может в любой момент рухнуть. – Сколько лет Фрейе? Бедняжка. Она наверняка все это уже знает, ей сообщили все подробности дела, но она хочет поговорить со мной, наладить отношения. – Четыре. – Когда у нее день рождения? – В августе. – Вы его отмечали? – Праздник устраивал ее отец. Мы отмечаем ее день рождения по отдельности. Я видела фотографии. Фрейя просила, чтобы на празднике у нее были единороги. Я предложила устроить его на ферме, представляя, как ее маленькие друзья проведут этот летний день в саду, который я бы украсила лентами в пастельных тонах. Я бы одолжила несколько пони из соседней конюшни. Мы бы играли в игры, и я вышла бы из дома, распевая «С днем рождения», и вынесла бы детям торт, украшенный рогом единорога из помадки и четырьмя зажженными бенгальскими огнями. Поначалу Эйден согласился. Но потом сказал, что арендовал помещение в Лондоне, и нам не следует менять привычный порядок празднования торжественных событий. Другими словами – мне нужно отмечать праздник отдельно от них. Я была уверена, что это ее заслуга. Хелен. Иначе почему он передумал? – А как вы отпраздновали ее день рождения? – Я взяла ее покататься верхом. Ей это не понравилось. Фрейя пришла в ужас. Она плакала все время, пока делала круг по полю, хотя пони был маленьким и шел не быстрее человека. Я умоляла Эйдена позволить Фрейе остаться у меня на ночь, – в конце концов, настал мой черед отмечать ее день рождения, – но он отказался. Ответил, что не готов. – Простите. – Я убираю руку с кружки, чтобы вытереть скатившуюся по щеке слезу. – Мне нужно в туалет. Кейт кивает, ее глаза полны сочувствия. Я выхожу в прихожую и останавливаюсь у лестницы. Больше не могу говорить о Фрейе. Любой вопрос, который задаст Кейт, вызовет воспоминания, а каждое воспоминание понемногу лишает меня способности жить дальше без нее. Но мне придется жить дальше без нее. В доме так тихо. Он кажется пустым. Даже более пустым, чем в те бесконечные дни, которые я провела здесь без них. Без Фрейи. Без Эйдена. Но сейчас здесь царит полная тишина. Дом покинула его душа, вылетела наружу через крышу. Теперь в нем нет жизни. Входная дверь приоткрыта. Я подхожу к ней и тяну за железную ручку. Дженнинг стоит на посыпанной гравием дорожке с кофточкой Фрейи в вытянутой руке. Он подает кому-то знак выйти вперед. Мускулистый полицейский шагает к нему с двумя собаками по бокам – немецкой овчаркой и лабрадором. Животные принюхиваются к ткани. Но рядом стоят еще три собаки, которым не дают понюхать одежду, хотя они натягивают поводки. Это не их работа – выслеживать по запаху живого человека. Нет… О таких собаках можно услышать в новостях, когда рассказывают о нашумевших случаях пропажи детей, которых не могли найти в течение многих лет. Эти собаки находят по запаху мертвые тела. Они уже полагают, что Фрейя, возможно, мертва. Я отступаю от открытой двери, и крадущийся холод протягивает свои пальцы в дом. Мои легкие, кажется, вот-вот разорвутся. Мне хочется закричать так громко, чтобы эхо неслось вверх, вверх, вверх, пробило крышу и взорвало огромное пространство неба. – Наоми? Я разворачиваюсь. Кейт вышла из кухни. – Вы в порядке? Не хотите поговорить? – У ее глаз залегли морщинки, как будто она из тех, кто часто улыбается и смеется. – Думаю, мне лучше подняться наверх и прилечь. – Ладно. – Она кладет ладонь на мою руку. – Как я уже говорила, вы можете обратиться ко мне в любое время дня и ночи. – И вы ко мне тоже, – отвечаю я. – Если что-то узнаете, пожалуйста, сразу сообщите мне. – Обещаю, что так и сделаю. – Благодарю вас. Я смотрю, как Кейт выскальзывает из открытой двери и закрывает ее за собой, отсекая холод. Поднимаюсь по лестнице, но ноги отяжелели, и каждая ступенька кажется круче предыдущей. Мне никогда не вернуть Фрейю обратно. Никогда больше не прижать ее к себе, не почувствовать, как ее маленькие ручки гладят мои волосы, а ее голова покоится на моем плече. Я никогда не услышу ее голос. Никогда больше она не прочтет мне книгу, не попросит поиграть и не скажет, что любит меня. Хуже всего то, что я никогда не узнаю, что произошло на самом деле. Кладу руки на живот. Если б не беременность, я бы уже сдалась. Рассказала бы им все. Но что тогда стало бы со мной? Я должна держаться ради ребенка. Моего будущего малыша.