– Он никогда ни о чем меня не просил, и единственный раз, когда я ему понадобилась, я ему не помогла. Мне следовало быть здесь. Я… Я повалилась вперед, уткнувшись головой в грудь Эйдена и сотрясаясь в рыданиях. Закрыла глаза и позволила темноте поглотить меня, не обращая внимания на шаги парамедиков, которые подкатили носилки и поднимали тело папы. Но один звук я не смогла проигнорировать. Жужжание застежки-молнии, когда закрывался мешок для трупов. 16 Мы сидим в тесной комнатушке, вызывающей чувство клаустрофобии. От Эйдена меня отделяет пустой стул. Эйден машинально пролистывает что-то в телефоне, его лицо ничего не выражает. Время от времени он бросает взгляд в мою сторону, а затем быстро отводит глаза. Я щелкаю пальцами, и это единственный звук, который нарушает тишину помимо негромкого тиканья часов. Знаю, это наверняка сводит Эйдена с ума – он всегда ненавидел, когда я хрустела костяшками пальцев. Мой взгляд прикован к окну, и я вглядываюсь в серый пейзаж внешнего мира. Снова падают снежинки, крупные и быстрые, они кружатся по земле на сильном ветру. Снег идет каждый день, постепенно все больше и больше заметая бункер. Звонит телефон Эйдена, и мы оба подпрыгиваем – громкая, радостная мелодия звучит зловеще неуместно в этом тесном помещении. Покосившись на меня краем глаза, Эйден встает, поворачивается ко мне спиной и выходит из комнаты, пока я провожаю его взглядом. Он закрывает за собой дверь, но, к счастью, замок не защелкивается, и створка чуть-чуть приоткрывается обратно. Этого достаточно, чтобы расслышать его голос. – Алло? – шепотом отвечает Эйден. Его голос хриплый, надтреснутый от беспокойства и напряжения последних сорока восьми часов. Я немного сдвигаюсь вбок на своем стуле, чтобы оказаться как можно ближе к приоткрытой двери. Это, должно быть, Хелен. Приехав, я ожидала увидеть, что она выйдет из машины, но Эйден захлопнул дверцу и запер автомобиль. Он попросил ее не приезжать? Или она сама решила остаться дома? Он молчит, и я слышу приглушенный лепет ее слов. Поворачиваю голову, чтобы заглянуть в дверной проем, – Эйден прислонился к стене, шаркает ногой по тускло-серому ковровому покрытию и прижимает трубку к уху. Его глаза потускнели, плечи поникли. – Я в порядке, клянусь. Просто очень устал. – Он снова делает паузу, откидывает голову к стене и закрывает глаза. – Нет… Нет, мне действительно не нравится эта идея. Я придвигаюсь еще ближе к двери, медленно, чтобы он меня не услышал. – Знаю… Да, я знаю, что ты хочешь быть здесь ради меня и Фрейи, и я ценю это, правда ценю, но… Это просто очень деликатный момент, особенно сейчас. Ты же это понимаешь, да? Он попросил ее не приезжать. Эйден молчит, и, пока она продолжает бубнить что-то в трубку, открывает глаза и вдруг замечает меня. Его взгляд вспыхивает. – Ладно, мне нужно идти. Да… Нет, мне действительно нужно идти. Нет. Не приезжай. – Не попрощавшись, он кладет трубку. Он толкает дверь и снова садится, но на этот раз – на стул рядом со мной. Близость нервирует – находиться наедине с ним нервирует. Я все та же Наоми, а он все тот же Эйден. Все, чем мы когда-то были, все, что у нас когда-то было, тесно связывает нас вместе. – Все в порядке? – спрашиваю я, пока Эйден ерзает на неудобном пластиковом стуле. – Ага, хорошо, как… – Он умолкает, не закончив предложение. – Где Хелен? Она приедет отдельно? Знаю, что не следует спрашивать, но ничего не могу с собой поделать. – Я сказал ей не приезжать. Я поворачиваюсь к Эйдену. – Почему? – Потому что, несмотря на то, что ты очень разозлила меня тем, как вчера обошлась с Хелен, я понимаю, как все это тяжело для тебя, – отвечает он, продолжая смотреть в пол. – И как несладко тебе пришлось в прошлом. Я сейчас не только о Фрейе. Обо всем. О Хелен. О том, как ты о нас узнала. Как я узнала. В прошлом году Эйден позвонил мне одним декабрьским утром и попросил встретиться с ним в Монтеме. Это важно, сказал он. Я так сильно прижала телефон к лицу, что после разговора на коже остался красный прямоугольник, горячий на ощупь, – визуальное напоминание о словах Эйдена. Мне нужно тебя увидеть. Прошу. В деревенском пабе я села за угловой столик, откуда открывался лучший вид на большие двойные двери. Каждый раз, когда они открывались, я пыталась предугадать, как пройдет вечер. После расставания Эйден не просил меня о встрече с глазу на глаз, и это слово – «нужно» – заставило мое сердце выпрыгнуть из груди в небо. Вот оно, подумала я, то, чего я так долго ждала. Он хочет вернуться домой. Пока я смотрела на дверь, сжимая пальцами ножку бокала, в моей голове возникла картина, как Эйден пробирается ко мне через толпу посетителей паба. Я представила его нерешительную улыбку и уже почти ощущала его поцелуй на своей щеке. В последний раз, когда я приезжала навестить Фрейю, Эйден обнял меня на прощание, и я съежилась в его объятиях, растворяясь в них. Исчезая. Как бумага, погруженная в воду. Я так сильно скучала по нему. Дверь скрипнула, открываясь, и я вытянула шею, чтобы рассмотреть вход за спинами людей, сидящих за соседним столом. И тут воображаемая картина стала реальностью. Ко мне шел Эйден. Я улучила момент, чтобы понаблюдать за ним, исподтишка окинуть его взглядом, прежде чем он заметил меня. Эйден с такой легкостью пробирался сквозь толпу: осторожно коснулся чужого плеча, пытаясь протиснуться мимо, по-дружески бросил «извиняюсь» большой компании молодых фермеров, которые загораживали одну сторону бара. Эйден был одет в костюм, но снял галстук, кончик которого торчал из переднего кармана. Воротник его рубашки был расстегнут, и меня насквозь пронзило воспоминание о сотнях раз, когда я утыкалась лицом в это самое место. – Наоми! – окликнул меня Эйден, и я перестала слышать разговоры окружающих, чужой свист и хохот, словно кто-то нажал кнопку отключения звука у всех, кроме него. С улыбкой на лице он направился с противоположной стороны бара к моему столику. С полуулыбкой, при которой только один уголок рта был приподнят. Мне следовало сразу понять по одной этой улыбке, что Эйден явился не для того, чтобы сообщить мне хорошие новости: сказать, что он все еще любит меня и хочет вернуться домой. Он так улыбается только тогда, когда чувствует себя неловко. Это защитная улыбка. Она призвана обезоружить противника. Наблюдая, как Эйден приближается ко мне, я попыталась собраться с мыслями. Как нам лучше возобновить отношения? Стоит ли мне встать? Я задумалась. Поприветствовать его? Но как? Поцелуем в щеку? Или лучше обнять? Я гадала, как мы умудрились стать чужими друг другу после всего, что так тесно нас связывало, и как нам теперь преодолеть эту стену недопонимания. Эйден – по-прежнему тот мужчина, которого я давно знаю, дружелюбный, забавный, умеющий любить, убийственно честный. Тот самый мужчина, с которым я познакомилась в баре у реки, тот, кто откидывал мои волосы, когда меня рвало каждое утро на протяжении первых пяти месяцев беременности, тот, кто фальшивил вместе со мной в караоке, хотя он ненавидит петь. Мужчина, который самоотверженно заботился обо мне, когда я была на это не способна. Он – по-прежнему тот мужчина, за которого я вышла замуж. Но он также и тот мужчина, который ушел. – Привет. – Эйден наклонился и запечатлел дружеский поцелуй на моей щеке, поближе к уху, подальше от губ. – Как дела? – Отлично, – ответила я, перекидывая волосы через плечо. – А у тебя как дела? – Все хорошо, все хорошо… – Эйден умолк, его взгляд метался по пабу, избегая меня. Помню, я решила, что он тоже волнуется. Я подумала, что это хороший знак. – Спасибо, что согласилась встретиться, – продолжил он. Я улыбнулась. – Не за что. Я заказала тебе выпить. Эйден взял пиво, сделал глоток и, наконец, посмотрел мне в глаза поверх края бокала. – Спасибо. – Пожалуйста. – Я ждала, когда Эйден начнет разговор, пустится в разглагольствования, помогая себе широкими жестами. Но он ничего не сказал. Просто сделал большой глоток из своего бокала, и между нами повисла неловкость. – Итак, о чем ты хотел со мной поговорить? Он поставил свой бокал на стол. Удар вышел тяжелым – и так оно и было. Это положило начало натиску. Гильотина с глухим стуком опустилась вниз. – Мне нужно тебе кое-что сказать, – заговорил Эйден, встретившись со мной взглядом. Его пальцы лежали совсем рядом с моими, и я смотрела, как они слегка потирают деревянную столешницу, испещренную бесчисленными круглыми отметинами – следами бокалов, которые годами поднимали за здравие и за упокой. И во время разговоров, подобных нашему. Пальцы Эйдена перестали двигаться, и он вытянул их вперед так, что они коснулись моих. – Тебе это не понравится. Я не хочу причинять тебе боль, но ты заслуживаешь услышать это от меня. Лично. Я поджала пальцы, чтобы не ощущать его прикосновений, и сжала их в кулак. – Говори уже, – прошептала я, по-прежнему ощущая, будто мир вокруг нас погрузился в тишину, хотя мой голос, вероятно, потонул в криках и смехе. – Я кое с кем встречаюсь. Уже некоторое время. Все замедлилось, губы Эйдена двигались с запозданием, когда он произносил мое имя, и жужжание заполнило мои уши. – Кто она? Он помедлил, разглядывая мое лицо. От этой небольшой заминки у меня по спине пробежали мурашки. Эта женщина явно нам не чужая. И тогда я все поняла. – Это Хелен. Слова были произнесены быстро. Грубо. Будто острым ножом чиркнули по сердцу, р-раз – и все. – Х… Хелен? – запинаясь, переспросила я. – Моя Хелен?! – Да. Прости. Я жалею, что не ответила взвешенно, с достоинством, или – что было бы еще лучше, – не высказала ему все, что о нем думаю. Не показала ему свой гнев. Боль предательства. Любая гамма эмоций была бы лучше, чем то, что я сидела истуканом, не в силах выдавить ни слова. Я перестала существовать. Эйден попытался меня разговорить. – Скажи что-нибудь, – прошептал он, – что угодно. Но я не могла. – Прости, – повторил он. – Я не хотел тебя ранить.