И он ушел. Я посидела несколько минут, пока мир снова не обрел четкость. Затем порылась в сумке в поисках телефона и открыла перечень с последними совершенными звонками. Как и всегда, увидела там ее имя. Я осторожно нажала на него пальцем, словно оно могло укусить, и поднесла динамик к уху. Гудки шли и шли, а потом включилась голосовая почта. Я снова нажала на ее имя, но на этот раз прозвучал лишь один гудок. Она отклонила мой звонок. Очевидно, все, что она мне задолжала, – все, что я заслужила, – это механический голос робота, предлагающего оставить сообщение после гудка. Оглушительный шум эхом отдается в моих ушах, и я трясу головой, чтобы избавиться от воспоминаний. – Я также хочу извиниться за вчерашнее, – говорит Эйден. – Вчерашнее? Он прикусывает пухлую нижнюю губу. – За то, как я набросился на тебя. Я не хотел. Просто… – Эйден проводит рукой по лбу, где кожу глубоко прорезали морщины от напряжения. – Мне хотелось кого-то обвинить. А обвинить тебя проще всего. Чувство вины сдавливает мое сердце. – Знаю… Возможно, я это заслужила. Эйден тянется через мои колени и сжимает мою руку. От его прикосновения по всему телу пробегает жар. Он не прикасался ко мне с тех пор, как… Это было слишком давно. – Не говори так. – Его большой палец потирает тыльную сторону моей ладони. – Ты не сделала ничего плохого. Я пристально смотрю на Эйдена, выискивая подозрение в его глазах. Неужели он действительно верит, что я говорю правду? – Почему ты не винишь меня? – шепотом спрашиваю я. – Как ты можешь не винить меня после всего, что произошло? Он опускает взгляд на наши руки, сплетенные у меня на коленях. Обручальное кольцо, которое Эйден подарил мне, трется об обручальное кольцо, которое она выбрала для него. – Знаю, это может показаться странным после… всего, но… Ты хорошая мама. Я знаю, как сильно ты ее любишь. Я знаю, ты бы не причинила ей вреда. Мои губы дрожат, и какое-то время никто из нас не произносит ни слова. – Эйден?! – Что такое? – Он хмурится, различив тревогу в моем голосе. Я оглядываюсь через плечо на дверь. Мы по-прежнему одни. – Ты им рассказал? – шепотом спрашиваю я. – О том, что произошло? Обо… мне? Он смотрит на меня, приподняв брови и открыв рот. Я замираю и задерживаю дыхание в ожидании, что Эйден как-нибудь подтвердит или опровергнет мои подозрения. Пожалуйста, пусть он ничего им не говорил! Эйден качает головой, и я выдыхаю. Перед глазами все кружится. – Нет, – шепчет он, поглядывая на дверь поверх моей головы. – Я им не сказал. И не скажу. Я быстро и благодарно киваю, не в силах поверить своим ушам. – Знаю, мы прошли через целую тонну дерьма, но я всегда буду заботиться о тебе. Ты ведь понимаешь это, да? – Он наклоняет голову. – Я бы никогда добровольно не причинил тебе боль. – Да. Мы сидим в уютной тишине, похожей на забытую в глубине шкафа пижаму, которая вдруг нашлась и без труда налезла по фигуре. Я бы все отдала, чтобы бесконечно сидеть вот так, в этой приятной, противоречивой, мучительной тишине. Ее здесь нет. И он все еще держит меня за руку. – Простите, Эйден, Наоми? – Кейт открывает дверь, и мы с Эйденом отпрыгиваем друг от друга. Ощущая пустоту на месте прикосновения его пальцев, я сжимаю кулак. Мне нравится Кейт. Легко понять, почему она выбрала такую работу: полную эмоций, ту, от которой нелегко отрешиться, уходя домой в конце дня, такую, что никакая забота о себе или личная радость не смоют с души пятно чужого горя. Кейт добрая и сразу вызывает доверие. Она тщательно подбирает слова. Она… неравнодушна. Мне жаль, что в моем случае она сопереживает напрасно. Сопереживает лжи. И мне. Жаль, что я заставила ее заботиться обо мне. – Извините, что прерываю, но мы готовы. – Ее взгляд перескакивает с меня на Эйдена и обратно. – Вы оба в порядке? Начнем? Не забывайте, вы не обязаны этого делать. Детектив-сержант Дженнинг может выступить сам. Эйден хмурится. – Нет, мы хотим это сделать. Нам нужно это сделать. Он сказал, что это поможет. Она кладет руку ему на плечо. – Ну, люди гораздо чаще откликаются, когда слышат призыв о помощи от родителей, а не только от представителя полиции. – Да. Мы хотим это сделать. – Эйден оглядывается на меня, решительно поджав губы. – Мы готовы. Я послушно киваю, и мы встаем. Момент близости ускользает. Пресс-конференция. Та самая травмирующая психику передача, которую вы видите по телевизору и сразу испытываете желание переключить, но просто не можете оторвать глаз от ужаса родителей, рыдающих на коленях от горя, пока полиция сообщает подробности о ребенке и просит откликнуться всех, у кого есть какая-то информация. И вот теперь это мы. Эти родители – я и Эйден. Всякий раз, увидев в новостях сообщения об исчезновении детей, я анализирую поведение родителей, язык их тела, то, как они говорят. И, как и многие другие люди, я всегда задаюсь одними и теми же вопросами. Стараюсь не… Этих бедных родителей терзает самая страшная боль в их жизни, а мы осуждаем их, гадая, на что они способны. Они что-то знают? Они как-то замешаны? Что им известно? Теперь кто-то другой, удобно расположившись на диване, будет изучать меня, пока я умоляю с экрана. Они будут задавать себе те же самые вопросы. Держась рядом, мы с Эйденом следом за Кейт выходим из комнаты и идем по длинному коридору. Пока мы идем бок о бок, наши руки соприкасаются, и знакомая дрожь поднимается к моему плечу, а затем покалывает спину. Сейчас я чувствую, что мы с Эйденом стали ближе, чем до расставания. Он тоже это чувствует. Я вздрагиваю. Если б он знал правду… Но в чем заключается правда? Я резко вдыхаю, когда Кейт придерживает дверь и пропускает нас вперед. На нас обрушивается стена шума и яркого света. Зал битком набит, стулья тянутся от стены к стене, фотографы стоят на коленях перед первым рядом, готовые сделать идеальный снимок. Репортеры жаждут выдать самый сенсационный заголовок, раскрыть секреты, вывести меня на чистую воду. Разве не этого они всегда хотят? На самом деле им на нас наплевать. Их волнует лишь сюжет истории. Но при нашем появлении первые ряды умолкают, шум и суматоха постепенно стихают, тишина волной распространяется к задней части помещения. На небольшом возвышении установлен стол, за которым стоят три стула: один для Дженнинга, один для Эйдена и последний для меня. Фотографию Фрейи, которую я передала полиции, превратили в два больших плаката, которые установили по обе стороны стола. При виде дочери перед моими глазами все плывет. Но Кейт выходит вперед и загораживает собой плакаты, и я переключаюсь на то, как она улыбается нам и кивает в знак поддержки. Я поднимаюсь на возвышение и попадаю в ослепительный луч, который освещает нас и наше горе: темные круги под глазами, изможденные желтоватые лица, расширенные безжизненные зрачки. Мы втроем одновременно садимся, и я закидываю ногу на ногу. Смотрю на море людей. Неужели они вглядываются в каждое мое движение? Неужели кто-то будет смотреть эти кадры и анализировать язык моего тела, жесты рук, выражение лица? Поворачиваю голову в поисках Кейт и ее утешающей улыбки, но за ее спиной маячит еще более нужная мне поддержка: Руперт. Он улыбается мне и кивает. – Ты сможешь, – одними губами произносит он. Я киваю и кладу руки на стол. Пальцы сами начинают привычную процедуру – щелк, щелк, щелк, – но я останавливаю себя и вместо этого принимаюсь крутить кольца, потирая их одно о другое, и сосредотачиваюсь на дыхании. Вдох – затем выдох. Вдох – затем выдох. В это мгновение, пока никто не успел нарушить молчание, десятки пар глаз устремлены на меня и Эйдена. Полиция надеется, что пресса превратится в армию собак: высокоэффективных гончих, которые будут вынюхивать правду. Но я вижу стаю волков – рычащих и обнажающих ослепительно белые зубы. Они разорвут меня на куски. Кейт выходит вперед и останавливается перед возвышением. – Спасибо вам всем, что пришли. – Ее обычно поставленный голос тонет в огромном помещении. – Детектив-сержант Дженнинг готов ответить на вопросы, но родители сегодня на них отвечать не будут. Уголки ее рта опущены, мешки под глазами – набухшие и серые. Похоже, она не спала с тех пор, как прибыла на ферму. Сидящий рядом со мной Дженнинг начинает говорить. – Меня зовут детектив-сержант Майкл Дженнинг, я работаю в составе команды, расследующей исчезновение Фрейи Уильямс. Фрейе четыре года, она живет со своим отцом, Эйденом Уильямсом, в Лондоне. Однако в последний раз ее видела мать, Наоми Уильямс, утром двадцатого ноября в своем доме, расположенном близ Ройстона. – Он делает паузу, и несколько вспышек освещают темное пространство перед возвышением. – Мы провели тщательный обыск дома и прилегающих земель и собираем улики для судебной экспертизы, которые помогут в дальнейшем расследовании. Однако нам нужна помощь общественности. Вы – наш самый эффективный инструмент. Дженнинг смотрит прямо в объектив телекамер и показывает на плакат с изображением Фрейи. – Вглядитесь в ее лицо: видели ли вы этого ребенка за последние сорок восемь часов? Поделитесь ее снимком в социальных сетях, держите ухо востро, и если у вас есть какая-либо информация о девочке, пожалуйста, позвоните на выделенную линию, которая отображается на экране. Теперь предоставляю слово ее родителям. Дженнинг откидывается на спинку стула, и Эйден поднимает брови, глядя на меня. Я слегка поворачиваю голову слева направо, движение почти незаметное. Он понимающе кивает и смотрит на море журналистов. Вспышки камер напоминают автоматные очереди. – Мы с Наоми хотели бы поблагодарить всех полицейских, которые в настоящее время прочесывают местность в поисках нашей дочери. – Эйден смотрит на меня, и я добродушно улыбаюсь. Не знаю, что делать с лицом. Каждое незначительное движение кажется излишне подчеркнутым, словно кто-то смотрит на меня под микроскопом. Моргание век, подергивание мимических мышц, попытка наморщить нос, опустить брови: я болезненно осознаю их все. Пытаюсь расслабить лицо, придать ему безразличное выражение. Но что, если выражение моего лица покажется кому-то слишком безразличным? Что, если я кажусь лишенной эмоций? Как монстр? Или люди подумают, что я просто оцепенела? Прекрати это, Наоми. – Мы хотели бы поблагодарить всех до одного жителей Истхэмптона и прилегающих районов, которые сплотились вокруг нас за последние сорок восемь часов, чтобы поддержать и помочь в поисках Фрейи. Эйден умолкает, его взгляд прикован к огромным плакатам с фотографией Фрейи, висящим по обе стороны от нас. Он глубоко вдыхает, затем, изогнув губы в форме буквы «О», медленно выдыхает, прежде чем снова посмотреть на толпу. Камеры стрекочут вспышками. – Нашу дочь зовут Фрейя Грейс Уильямс. Шестнадцатого августа ей исполнилось четыре года. Она довольно маленькая для своего возраста и в момент исчезновения была одета в пижаму с единорогом и розовое пальто с серой отделкой. Она красивая маленькая девочка. Счастливая, добрая, умная… Она очень робкая и не любит, когда с ней разговаривают незнакомцы. Так что, если вам покажется, что вы ее видите, постарайтесь не выпускать из виду и позвоните в полицию. Пожалуйста. – Эйден откашливается. – Но причина, по которой мы боимся худшего, заключается в том, что… мы знаем, что Фрейя не стала бы уходить из дома. Ничто не заставило бы ее сделать это. Так что, пожалуйста, если вы знаете, где Фрейя, если она у вас или вам известно, у кого она, пожалуйста, помогите вернуть ее в целости и сохранности домой, к нам, ее родителям. Мы так сильно ее любим. Мы не знаем, как будем жить без нее. Прежде я была не в состоянии смотреть на Эйдена, не в состоянии наблюдать за тем, как он так открыто изливает свое горе. Но теперь я отважилась взглянуть на него и вижу, что по его лицу непрерывным потоком текут слезы. Я подаюсь вперед и беру его за руку, не в силах сопротивляться инстинктивному желанию утешить его. Может, это неуместно? Хелен вряд ли такое понравится. Эйден смотрит на мою ладонь, колеблется всего секунду, а затем накрывает ее другой рукой. И вот он: образ идеальной, разбитой горем семьи. Эту картину я увижу на каждом новостном канале, на первой полосе каждой газеты с заголовками: «Отчаявшиеся родители умоляют вернуть их пропавшую дочь».