Вот их главный материал. – Прошу вас. Не оставайтесь в стороне, поступите правильно и верните ее нам. Мы не можем понять, зачем кому-то понадобилось это делать. Но нам важно лишь вернуть ее. Вот что сейчас имеет значение. Меня не волнует, почему она пропала, я просто хочу, чтобы она вернулась целой и невредимой. Пожалуйста. Пожалуйста, не причиняйте ей вреда. Просто верните ее обратно. Верните ее домой. Меня начинает трясти. Ладони взмокли и стали липкими, и я не могу нормально дышать, сколько бы раз ни повторяла свою мантру: вдох – затем выдох. Мне не хочется учащенно дышать или падать в обморок, но, по крайней мере, это избавило бы меня от необходимости говорить. – Наоми, ты в порядке? – Глаза Эйдена расширены от беспокойства. Я не могу этого сделать. Пожалуйста, не заставляйте меня это делать. Но все смотрят на меня, ждут, когда я заговорю. Ожидают, когда настанет очередь матери выплескивать печаль под ярким светом репортерских вспышек. И Эйден по-прежнему смотрит на меня, нахмурив брови, и мое лицо вспыхивает под жаром его взгляда. Больше не лги. Но скажи что-нибудь. – Я… я не знаю, что сказать, – шепчу я, и микрофон, прикрепленный скотчем к передней части стола, разносит мой голос по помещению. Слышать его странно – словно говорит кто-то другой. – Обычно люди не могут заставить меня замолчать, но сейчас… Мое дыхание учащается, и я чувствую, как маниакальная улыбка начинает преображать мое лицо. – У меня нет слов, – продолжаю я. – Слова… слов не хватает. Дыши, Наоми. Дыши. – Менее трех суток назад я читала дочери сказку на ночь и укладывала ее в постель. Пожелала ей спокойной ночи. Поцеловала в лоб и вдохнула ее запах. Моей малышки. А теперь я сижу здесь, перед всеми вами, а ее нет. Как это возможно? Я не понимаю. Не могу этого понять. Я оставила ее одну, а теперь ее нет. Внезапно. Она исчезла. Растворилась в тумане… Моя Фрейя. Я просто хочу, чтобы она вернулась. Пожалуйста. Я хочу ее вернуть. Верните мне дочь. Пожалуйста, верните мне дочь. Умоляю вас. Верните ее мне. – Я смотрю в потолок. – Верните ее обратно. Закончив говорить, я опускаю взгляд. Повисла тишина. Затем, когда я поднимаю лицо, по залу прокатывается быстрый вздох. И камеры начинают стрекотать вспышками. 17 Журналисты уже расположились в конце подъездной дорожки, выстроившись в ряд вдоль флуоресцентной полицейской ленты. Они горбят спины под падающим снегом, но, увидев, что машина сворачивает к дому, волной устремляются к нам. Их губы шевелятся, глаза широко раскрыты и полны нетерпения. Голоса приглушены стеклами окон автомобиля, но я слышу, как меня окликают по имени. Репортеры жаждут истории, какого-нибудь объяснения. – Точно не хочешь остаться пока у меня? – спрашивает Руперт, паркуя машину прямо у входной двери. Я кладу руку ему на колени, и он переплетает наши пальцы. – Точно, – отвечаю я. – Мне просто нужно немного побыть одной. – Я лишь… Мне не нравится мысль о том, что ты будешь здесь одна. Стресс… Это может навредить ребенку. – Пожалуйста, не надо. В любом другом месте я точно так же буду испытывать стресс и волноваться. – Я подношу его пальцы к губам и целую тыльную сторону его ладони. – Я знаю. Но я мог бы остаться с тобой? В его глазах столько беспокойства, столько мольбы, что я почти готова сдаться. Мне так отчаянно хочется любить Руперта так, как он желает, чтобы его любили. Впустить его в сердце. Не выстраивать между нами стен, не проводить границ. Но я не могу. Я даже не могу попытаться это сделать. – Мне действительно нужно побыть одной. И это правда. Или, по крайней мере, подобие правды. Не хочу, чтобы кто-то был рядом со мной, задавал вопросы, интересовался, как я себя чувствую, о чем думаю. Хочу отгородиться от всего мира, пока это не закончится. Так или иначе. Руперт подходит ко мне. Я целую его, и он обхватывает ладонями мое лицо, запуская пальцы в волосы. Прижимаюсь лбом к его лбу и с такого близкого расстояния вижу что-то еще в его глазах. Не тревогу, не сочувствие. Страх. Руперт напуган. Боится, что если я останусь одна, то могу сотворить какую-нибудь глупость. Снова целую его и шепчу: «Я люблю тебя, Руперт». Он кивает и притягивает меня в объятия, крепко сжимает своими большими руками. – Увидимся позже, – говорит он. – Я люблю тебя. Открываю дверцу автомобиля и в этот момент слышу, как Кейт выходит из машины позади нас. – Вы в порядке, Наоми? – спрашивает она. – В порядке, – отвечаю я, но тут раздаются крики репортеров, на моем лице выступает пот, и я чувствую, как от щек отхлынула кровь. – Мы не можем запретить им стоять в конце подъездной дорожки – это общественная территория, – но если что-нибудь случится, если кто-нибудь из них пройдет мимо оцепления или подберется к дому сзади, тут же зовите полицейского, хорошо? Я отступаю спиной к входной двери. Мне нужно убраться подальше от их голосов, от их любопытных, вопрошающих глаз. – Поговорим позже. – Кейт потирает мое плечо в знак поддержки. – Спасибо за все, что вы сделали для нас сегодня, – торопливо говорю я и вставляю ключ в замок. Войдя в дом, бросаю на Кейт последний благодарный взгляд и захлопываю дверь. Отгораживаюсь от них. От каждого из них. От всех до одного. Лежа на диване в гостиной и сотрясаясь от дрожи, я поворачиваюсь на другой бок лицом к камину, который больше не согревает мне спину. Огонь погас, угли светятся теплым оранжевым светом, пламя уже не обдает жаром. Никогда не захожу в гостиную, всегда предпочитая маленькую комнату, но когда я спустилась туда сегодня утром и устроилась в кресле, чтобы посмотреть на улицу через балконную дверь, лес смотрел на меня в ответ. Деревья выстроились в ряд, как журналисты перед входом, плечом к плечу. Их толстые ветви тянулись к дому, корявые пальцы указывали на меня. Этот лес знает мой секрет. Знает правду. И те люди снаружи хотят добиться правды. Я окружена. А Фрейя где-то там. Так близко, но я не могу до нее дотянуться… Когда они все уйдут? Я думала, все уже ушли. Думала, что могу наконец-то к ней вернуться. Но люди еще здесь, ведут поиск. Наблюдают за мной. Скатываюсь с дивана, но стоит подняться на ноги, как на меня обрушивается новая волна тошноты. – Все в порядке, малыш, – шепчу я, положив руку на живот. – Мамочка рядом. Делаю пару глубоких вдохов, и тошнота отступает. Но лоб пульсирует болью, напоминающей мигрень. Я уже несколько дней не принимала таблеток. Неужели это ломка? Так мое тело мстит за отказ от лекарств? Жаль, что я не могу позвонить своему врачу. Мне нужна помощь. Но что, если разговор со мной вызовет у врача какие-то подозрения? Будет ли она обязана рассказать полиции обо всем, что произошло? Что, если врач уже поговорила с ними? Подношу руку к виску, но пальцы дрожат. Корзина, которая стоит сбоку от камина, пуста. Мне хочется свернуться калачиком на диване перед очагом и не покидать его, пока не отправлюсь спать в постель, оставив после себя вмятину на тонком материале. Но нужно принести дров. Я засовываю ноги в тапочки, которые сбросила на пол, пока лежала на диване, и шаркающей походкой выхожу в прихожую. Когда я прохожу мимо входной двери, раздается слабый стук. Кто-то стоит у двери? Я прижимаюсь к ней спиной и жду. Вот он снова – очень тихий стук в бойком ритме, который мне знаком. Одна моя старая подруга всегда стучала точно так же. Но этого не может быть… Прикусив губу, я поворачиваю голову, так что мое ухо прижимается к двери. Слышу приглушенный шепот, – там не один человек, – но не могу никого узнать по голосу. Подкрадываюсь к окну, но в этот момент кто-то заглядывает в него с улицы, и карие глаза женщины вспыхивают удивлением, когда мы оказываемся лицом к лицу. София. – Люси, она здесь, – сообщает она, жестом подзывая женщину справа от нее. Люси появляется в окне. С момента нашей последней встречи она успела подстричь волосы, и боб длиной до подбородка подчеркивает ее миндалевидные глаза и лицо в форме сердечка. – Можно нам войти? – спрашивает она с робкой, любопытной улыбкой. Отделенная от них стеклом, я киваю и делаю шаг в сторону, скрываясь из их поля зрения. Волна жара окатывает мое лицо и грудь. Что они здесь делают? И как мне заставить их уйти, уехать прочь? Они будут задавать вопросы… Что, если они обо всем догадаются, взглянув на меня? Раскусят мою ложь? Дрожащей рукой тянусь к дверной ручке, и сердце сжимается от страха, когда пальцы зависают в воздухе, не желая впускать в дом кого-то из внешнего мира. Я догадалась, что это София, по характерному стуку. Мне следовало не высовываться – в конце концов, они бы отступили, сдались. Открываю дверь, и некоторое время мы стоим и разглядываем друг друга, охваченные воспоминаниями о прошлом. Знаю, что могла бы пригласить их войти, улыбнуться, распахнуть объятия, но я не в силах, – все, что я могу делать, это стоять и смотреть. Мы не виделись много лет, и вот они здесь, у моей двери. – Привет, – говорит София, теребя помпоны на конце своего шарфа. – Я знаю, ты очень удивлена, но можно нам войти? Здесь холодно. Отступаю назад, пропуская их в дом. София всегда была более прямолинейной, чем Люси. Если б не она, мы с Люси так и топтались бы на пороге, и ни одна из нас не знала бы, с чего начать, как преодолеть барьер, отделяющий старых подруг от случайных визитеров. Но, войдя в дом, Люси оглядывается через плечо, и из-за двери показывается еще один человек. Хелен. – Что она здесь делает? – спрашиваю я, свирепо глядя на Люси. – Я просто хочу поговорить с тобой, – сообщает Хелен. – Ты не ответила на мое сообщение, а потом мы поссорились… – Вот именно, так с какой стати я должна видеть тебя в своем доме?! – Наоми, – вмешивается София. – Брось, она же пытается помириться. Я поворачиваю голову, разглядывая каждую из них по очереди. Эти девушки когда-то были для меня целым миром. Мы росли вместе, поддерживали друг друга. Они всегда были рядом в трудную минуту. Но потом исчезли. Когда мы с Хелен еще дружили, ей даже стучать было необязательно. Я просто слышала, как ее ключ поворачивается в замке, и ждала, что ее сияющее лицо появится из-за двери. Вот когда до меня по-настоящему дошло, что нашей дружбе пришел конец: не тогда, когда Эйден рассказал мне, что встречается с Хелен, и не тогда, когда она перестала отвечать на мои звонки, и даже не тогда, когда я увидела, как она ждет в машине, когда Эйден привез ко мне Фрейю. Это случилось, когда ее ключ упал в почтовый ящик, и она больше не могла войти в мой дом. Она была заперта снаружи, а я была заперта внутри, в одиночестве. Впусти их.