– Это не имеет к тебе никакого отношения, София. – Она хорошая мать. И то, что ты это отрицаешь, ничего не изменит. – А кто же тогда я?! Она – идеальная мать, а я – монстр. Монстр, от которого Эйдену пришлось убегать. Вот как вы все думаете, не так ли? Не так ли?! – Я сказала Эйдену, – говорит Хелен, – что самое безопасное место для Фрейи – как можно дальше от тебя. Ее слова полны яда. Я чувствую, как этот яд пульсирует в моей крови, проникая в организм. И слова Эйдена, сказанные им в тот день, когда он ушел, отзываются эхом глубоко в моем сердце. Фрейе опасно оставаться с тобой. – Ты украла мою жизнь, – шепчу я, и едва слова срываются с губ, как их поглощает рыдание. Моя голова опускается на грудь, а плечи начинают дрожать. – Там нечего было красть. Ты сама уже все разрушила. – Хелен, хватит! – София встает между нами. Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на нее поверх плеча Софии – на эту женщину, которая когда-то была моей лучшей подругой. В ней ничего не осталось от той девушки, которую я знала. Ничего не осталось от моей веселой, всегда готовой поддержать, самой близкой и лучшей подруги. Но она наверняка думает обо мне то же самое. Как и остальные. Я – призрак той, кем была, когда они любили меня. – Убирайтесь, – бормочу я. – Все вы. Хелен качает головой и выходит из комнаты. София бегом следует за ней, уставившись себе под ноги. Люси колеблется, громко шмыгая носом, затем отступает к двери. – Мы не хотели, чтобы так все вышло, – шепчет она с порога. – Мы просто желали убедиться, что с тобой все в порядке. Тебе не нужно было снова отталкивать нас. Закрываю глаза и слушаю, как она бежит по коридору. Дверь за ними захлопывается. Я встаю и надуваю щеки, задерживая дыхание. Затем в ярости взмахиваю руками, опрокидываю кофейный столик, сметаю на ковер кружки с еще горячим чаем, и фарфор разлетается на куски. Хватаю ближайший ко мне предмет – приставной столик, – тяну его на себя, и он падает на пол. Оторванная от стены лампа мигает и гаснет, но звук бьющегося стекла останавливает мою ярость. – О, нет! – шепчу я, опуская взгляд на разбитые рамки. Во всех вставлены фотографии Фрейи – воспоминания. Все, что у меня осталось. Беру в руки ближайшую ко мне рамку, и осколки стекла падают к ногам. С фотографии смотрит мое лицо: я сижу на земле, прислонившись спиной к иве, и баюкаю Фрейю на коленях. Эйден сделал этот снимок вскоре после ее рождения. Он сказал, что нам нужно запечатлеть это воспоминание: я и Фрейя в моем любимом месте. Это была его идея переехать сюда. И я знаю, что иногда – в те моменты, которые у всех нас бывают, когда разум блуждает во тьме и отказывается выходить на свет, – Эйден задается вопросом, обошли бы нас беды стороной, если б мы просто остались в Лондоне. Если б он не вернул меня сюда. Иногда я задаюсь тем же вопросом. 18 Четырьмя годами ранее… Июль – Думаю, нам следует переехать на ферму, – проговорил Эйден, уставившись в телевизор. – Что?! – подняла я взгляд. Моя голова покоилась на коленях у Эйдена, его пальцы гладили мои волосы. – Ну… Ребенок должен родиться практически через месяц. На самом деле в квартире недостаточно места… – Но мы же не планировали переезжать отсюда, – пробормотала я и села. Страх скрутил мой желудок. – И ребенок родится очень скоро. – От тебя не потребуется никаких усилий. Я сам все упакую, или можно нанять людей для перевозки… – Здесь достаточно места. – Но это не идет ни в какое сравнение с фермой. Ребенку там будет так вольготно расти. – Эйден запустил руку в мои длинные волосы и начал массировать мне затылок сильными и успокаивающими движениями пальцев. – Ты так не думаешь? Тебе же там нравилось жить. Смогу ли я действительно снова там жить? После всего? После смерти папы? – Не думаю, что… – Послушай, я знаю, что это будет нелегко. Это был дом твоих родителей. И то, что случилось с твоим папой… Но ты была счастлива там. – Но как я смогу быть счастлива там теперь? Мне все вокруг будет напоминать о папе. – Твой папа любил этот дом и оставил его тебе. Он был бы рад узнать, что ты вновь поселилась там с семьей… – Знаю, – перебила я. И Эйден был прав. Именно этого хотели бы мои родители. Наша семья жила на ферме на протяжении нескольких поколений. И это так много значило для папы. После того как и мой прадед, и, в конечном счете, мой дедушка погибли на войне, моему отцу было запрещено вступать в армию, и вместо этого он целыми днями трудился на ферме. Это была его жизнь… И моя. И я понимала, что нам следует туда вернуться. Но я была напугана. А Эйден… Эйден любил Лондон, и для него было бы кошмаром переехать за город, где вокруг одни обширные поля, фермерские угодья и маленькие деревни с любопытными и наблюдательными жителями. Я знала это. – Но ведь скоро ты там все возненавидишь, – напомнила я. – Ну, мне потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть, – это да. Но я сделаю это ради тебя, если ты действительно этого хочешь. Всего на мгновение его глаза, его всегда сияющие глаза потускнели и затуманились внезапной печалью. – Что такое? – прошептала я. – Послушай, я знаю, что смерть твоего папы стала худшим ударом для тебя, и понимаю, что прошло еще совсем мало времени, но… Я не могу потерять и тебя тоже. И я знаю, что если мы вернемся к той жизни, которую ты так любила – которую любил твой папа, – это пойдет тебе на пользу. Мне придется привыкнуть к перемене обстановки, но это мелочи. Я готов на это ради нас. Ради нашего ребенка. Подумай о той жизни, которая у нас могла бы быть. Перед моими глазами поплыли волшебные картины детства, похожие на старые черно-белые фотографии: череда долгих летних дней, проведенных на улице, чтение, прогулки, помощь папе, приготовление обеда с мамой, посещение старомодной деревенской школы. На ферме моим родителям не приходилось беспокоиться о городских пробках, преступности или плохой экологии. Каждый день я играла с Хелен, которая жила чуть дальше по дороге… Невинная, беззаботная жизнь. Сидя на диване, я обхватила ладонями лицо Эйдена, медленно подалась вперед, сокращая небольшое расстояние между нами, и поцеловала его. – Ты уверена? – спросил он. Я покатала ответ на языке. Вернуться будет нелегко, но если Эйден готов пойти на это ради нас, то и я смогу. Эйден – все, что у меня есть. Он и наш ребенок – я сделаю это ради них. – Да. – Я скажу домовладельцу. И спустя каких-то две недели я вошла в фермерский дом, волоча за собой большой серый чемодан. – Эй, эй, я же просил не трогать чемоданы, они слишком тяжелые для тебя! – воскликнул Эйден. – Почему бы тебе просто не осмотреться, снова не почувствовать себя дома? А таскать вещи предоставь мне и ребятам. Он вышел наружу, туда, где грузчики начали разгружать фургон, а я обнаружила, что меня тянет к лестнице, где сотни покрытых пылью фотографий украшали стены, поднимаясь до самых стропил. Там были запечатлены мои родители, крепко обнимающие друг друга. И мы с Хелен в детстве, блондинка и брюнетка, склонившие головы близко друг к другу и скорчившие смешные рожицы, сверкающие белозубыми улыбками. И мой дедушка в военной форме. И мы с Эйденом в день нашей свадьбы – наши лица светились радостью. В последний раз я приезжала сюда, чтобы выбрать одежду для похорон папы. Тогда мои ноги буквально вросли в пол у подножия лестницы, и на меня напали воспоминания. Но теперь все ощущалось по-другому. Мои родители были бы так счастливы, что я вернулась домой. Нужно будет повесить тут фотографии малышки. Им бы это понравилось. Я прошлась взглядом вдоль по лестнице и вздрогнула, заметив дверь наверху. Комната моих родителей. Эту дверь пока не нужно открывать. Я направилась к приставному столику, расположенному по правую руку. Порылась в ящике в поисках большой связки ключей. Металл звякал о металл, когда незакрепленные ключи ударялись друг о друга, – бесчисленные запасные комплекты, которыми мои родители обменивались с соседями и друзьями, – пока пальцы не нащупали железное кольцо. Сжимая ключи в руках, я пошла в маленькую комнату. Папино кресло по-прежнему стояло перед камином, через подлокотник был перекинут плед. В корзине все еще оставались поленья. Все выглядело так, будто однажды жизнь здесь внезапно остановилась. Что, полагаю, так и есть. Когда-то этот дом был полон смеха и любви, ведь папа изо всех сил старался сохранить радостную память о моей маме, и вдруг – никого не стало. Смаргивая слезы, я опустила руку в карман пиджака, достала распухшую связку и перебрала ключи. Я и забыла, сколько их там. Наконец, вставила медный ключ в замок балконной двери и повернула ручку, но она не открылась. Я толкнула створку плечом, и она с громким скрипом распахнулась. Я вышла на улицу, и под ногами захрустел гравий дорожки, ведущей в сад. Деревья сгибались под тяжестью плодов, ветви низко свисали, зеленые листья сияли в лучах утреннего солнца. Я протянула руку и сорвала красное яблоко, которое, казалось, готово было упасть. Вытерев его о свою футболку, я глубоко вдохнула аромат сельской местности: аромат моего детства. Трава, свежие фрукты, очень слабый запах навоза и чистый воздух. Поднеся яблоко ко рту, я откусила большой кусок. Сок выплеснулся и потек по подбородку. По мере моей прогулки по саду яблони начали редеть, деревца попадались то тут, то там, а потом их вообще не стало. Впереди простирался заросший травой участок, и я почувствовала, что меня тянет вперед, к иве и реке. На мое любимое место. В детстве я перечитывала свои любимые книги снова и снова, пока страницы не становились светло-коричневыми, как будто их макали в чай, а уголки не истирались. Я заходила в маленькую комнату и целую вечность просматривала томики на полках. Затем, определившись с выбором, протягивала руку и выхватывала книгу, выбегала через балконную дверь и мчалась по дорожке, топая по гравию, через траву и фруктовый сад, петляя между деревьями, пока не достигала реки. Запыхавшись, я садилась, прислонившись спиной к стволу ивы, открывала книгу и проваливалась в сюжет. Я сидела там часами, позабыв обо всем, и только прикосновение чьей-то руки к моему плечу возвращало меня в этот мир. – А я зову и зову тебя, – говорила мама, улыбаясь мне, когда я отрывала взгляд от страницы. – Ну и как тебе? – Ты о чем? – подыгрывала я ей. – Тот мир, куда ты провалилась. – Она указывала на книгу. – Как тебе он? – Это было здорово! – Я с трудом поднималась на ноги, и мы вместе шли обратно к дому, держась за руки. Я постоянно держала маму за руку, даже будучи подростком. Особенно под конец. Я посмотрела на чистое голубое летнее небо. Пара красных воздушных змеев парила над рекой, нежный теплый ветерок удерживал их от падения, наполняя силой их крылья. Я опустилась на землю, помогая себе одной рукой, а другую положив на свой огромный живот, и села, как в детстве, прислонившись спиной к стволу ивы. Сквозь свисающие до самой воды ветви открывался вид на реку и фермерские угодья, и это дарило мне ощущение комфорта, которого я давно не испытывала – с тех пор, как умер папа.