Засыпая, представляю свою малышку – еще одну дочку – с темными волосами и зелеными глазами. Я прижимаю ее к своей груди, ее ручка хватает мой палец, другая разжимается и сжимается на моей ладони. Я так сильно тебя люблю, говорю я ей. Все, что я делаю, – ради тебя. Каждая темная, мерзкая, кошмарная вещь. Все ради тебя. 24 Четырьмя годами ранее… Август – О, Наоми, она такая красивая! – воскликнула Хелен, глядя на Фрейю в моих руках. – Я так рада за тебя. – Спасибо, Хелли. Она была первой, кто пришел навестить нас. Мы с Эйденом сказали всем, что не хотим видеть никаких посетителей в течение первой недели. Нам просто нужно было привыкнуть к тому, что теперь наша семья состоит из трех человек. Но я не смогла удержать Хелен на расстоянии. На пятый день она приехала без предупреждения. Даже не постучала в дверь, просто открыла ее, как обычно, своим ключом. Мы устроились в маленькой комнате, и я положила Фрейю себе на грудь. Фрейя зевнула, и ее глаза закрылись, когда она снова погрузилась в дремоту. Хелен поцеловала ее в макушку и глубоко вдохнула ее запах. – Она восхитительно пахнет, – сказала она. – Почему младенцы так вкусно пахнут? – Это точно, – пробормотала я. – Она просто великолепна, да? – Да. А как насчет тебя? Тебе так же сильно нравится быть мамой, как ты думала? – Я люблю ее больше всего на свете, – ответила я. Это было правдой, но не совсем прямым ответом на вопрос. Хелен прищурила глаза, внимательно разглядывая меня. Она знала меня слишком хорошо. – Ты в порядке? – спросила она. – Что ты имеешь в виду? – Я просто спрашиваю, все ли с тобой в порядке. Ты кажешься… – Устала, вот и все. – Я не спала несколько дней. Лишь дремала урывками, но страх заставлял меня проснуться. – Наоми? – Ты что-то сказала? Хелен потянулась, взяла меня за руку и сжала мои пальцы в своих. – Я спросила, ты уверена? – Уверена в чем? – Что с тобой все в порядке? – Совершенно уверена. – Я улыбнулась ей, но в голове у меня стучало. – Можно мне подержать ее? Я помедлила. Все мысли вылетели из головы, а паника охватила тело. Мне не хотелось выпускать Фрейю из рук. Хотелось обеспечить ее безопасность. – Э-э… Она только что уснула, так что лучше я подержу ее. Может, приготовишь нам что-нибудь выпить? – Хорошо, – легко согласилась Хелен и вышла из маленькой комнаты на кухню, но я чувствовала на себе ее взгляд. Она пристально наблюдала за мной. – Эйден? – позвала я. – Хочешь чаю? – О-о, где там молодой папочка? – оживилась Хелен. – Мне нужно поздравить его. – Я здесь, – ответил Эйден, появляясь в дверях кухни. – И я сам приготовлю чай. А ты, Хелен, можешь поздравить меня с тем, что я сотворил самого милого ребенка на свете. – Поздравляю, Эйден. – Она обняла его и поцеловала в щеку. – Я очень рада за вас обоих. – Спасибо, Хелли! – просиял он. Она вернулась в маленькую комнату, и, пока Эйден готовил напитки, мы сидели вместе в тишине и обе смотрели на ребенка. Перед глазами у меня то и дело все расплывалось. Я погладила темные волосы Фрейи, мягкие и пушистые после вчерашнего первого в ее жизни купания, и она вздохнула во сне. – Такая милашка, – прошептала Хелен. – Держите, дамы. – Эйден выставил две кружки на стол. – Не буду вам мешать. Позовите, если я вам понадоблюсь. Он наклонился и поцеловал меня. Его губы казались такими мягкими на моих губах, которые все еще были сухими после сильной жары в родильном отделении. – Спасибо, – ответила я, провожая Эйдена взглядом. Я встала, ощущая боль в пояснице, одной рукой подтащила к себе кроватку-корзинку, затем осторожно положила туда Фрейю и взяла свою кружку, наслаждаясь ощущением горячего фарфора в ладонях. – Так приятно выпить чашечку горячего чая. По-моему, в последнее время мне еще ни разу не удалось выпить горячий чай, он все время успевает остыть. На мгновение я позволила улыбке сползти с лица. На фасаде образовалась трещина. – Тебе очень трудно? – спросила Хелен, поймав мой взгляд, когда я посмотрела на нее сквозь пар, поднимающийся от моей кружки. Ее голубые глаза не отпускали мои. Требовали ответа. Она поняла, что со мной что-то не так. Я отхлебнула чаю, затем поставила кружку обратно на кофейный столик. Мне хотелось все рассказать Хелен. И я знала, что мне нужно ей рассказать все. Нужно объяснить, поведать кому-нибудь – кому угодно, – что я чувствую себя не в своей тарелке. Что я изо всех сил упираюсь, но сильный прилив все равно тянет меня под воду. Что я еще держусь на плаву, но боюсь, что могу утонуть. Но я не хотела, чтобы Хелен посчитала меня плохой матерью. Как я могла признаться ей, что мне трудно? «Хорошие мамы не испытывают трудностей, – подумала я. – У них все получается само собой, они плавают, как утки в воде. Не тонут». Существует ли вообще такое? Женщина, чей материнский инстинкт настолько развит, что она идеально удовлетворяет все потребности ребенка? Мать, которая никогда не совершает ошибок, не мечтает о свободном времени, не молится о том, чтобы стать лучше? Или все матери страдают от мучительной тревоги, что им никогда не достичь совершенства и что рано или поздно кто-нибудь поймет правду? Их терзает глубокий, подсознательный страх, что однажды они совершат настолько ужасную ошибку, что потеряют самое желанное на свете? Как я могла признаться Хелен, что даже в больнице вид акушерки, держащей Фрейю на руках, вселил страх в мое сердце? Что вид синей униформы акушерок и лица Фрейи, прижавшейся к чужому плечу, породил у меня в голове тысячу вопросов. Наблюдают ли акушерки за мной? Следят ли они за тем, чтобы я справлялась с обязанностями, была хорошей матерью? А я хорошая мать? Достаточно ли хорошая? Буду ли я когда-нибудь достаточно хороша? Что произойдет, если не буду? Кто-нибудь заберет ее у меня? Я не могла позволить этому случиться. Только я могла уберечь ее. Я заставила себя улыбнуться. – Тяжело, – ответила я с фальшивой открытостью. – Я устаю так, как не уставала никогда в жизни. Но я люблю ее. И она того стоит. Хелен улыбнулась. – Конечно, стоит. Просто пообещай, что если тебе что-нибудь понадобится, – вообще что угодно, – ты обратишься ко мне. – Обещаю. – Хорошо. – Она потянулась и взяла свою кружку со стола. – За Фрейю! Я тоже подняла свою, и мы чокнулись кружками, и пока мы потягивали чай, небольшая брешь в моем фасаде была залеплена штукатуркой, под которой скрылись любые проблески истинных эмоций. Не видать им больше солнечного света. Я возвела вокруг себя стену, кирпич за кирпичом. И я не собиралась позволять кому-либо разрушать ее. Ни Хелен. Ни Эйдену. Ни даже себе самой. Так что мне пришлось притворяться. Я изображала прежнюю Наоми: уверенную в себе, общительную хохотушку. Но она была ненастоящей. Больше нет. Но даже когда я не притворялась, – когда я сбрасывала шкуру себя прежней и обнажала нежную, чувствительную кожу под ней, – оставалось что-то еще. Словно я, подобно Фрейе, переродилась, смотрю на совершенно новый мир, и яркие цвета и новые звуки атакуют мой разум. Мысли быстро проносились в голове – полет идей – и не успокаивались, даже когда наваливалась усталость, словно кто-то открыл кран и забыл его закрутить обратно. Обычное непрерывное «кап, кап, кап» сознания теперь стало потоком, и никакая стена или плотина, какими бы высокими или прочными они ни были, не могли его остановить. И все мысли возвращались к Фрейе. Деревья. Листья. Трава. Фрейя. Кухня. Приготовление еды. Отдых. Чай. Молоко. Фрейя. Комната. Книги. Чтение. Слова. Сумбурный – мое любимое слово. Любимое. Фрейя. Фрейя. Фрейя.