– Наоми, вам разрешен телефонный звонок. На этот раз у открытой двери, положив руку на связку ключей, стоит женщина-полицейский. Я уже видела ее раньше. Эта женщина водила меня на обследование. Шаркающей походкой выхожу из камеры, и женщина-полицейский оставляет ее дверь открытой. Я следую за ней, а мой разум лихорадочно работает. Что я скажу Руперту? Что мне следует ему сказать? Как бы гладко я ни изъяснялась, как бы красноречиво ни описала свое душевное состояние в тот момент, он не поймет. Руперт слишком хороший, он никогда бы не совершил ничего подобного и не сможет сопереживать тому, кто способен на такое. Женщина подводит меня к зеркальной телефонной будке, расположенной у стойки охраны, объясняет, как пользоваться телефоном, и отходит в сторону, остановившись всего в нескольких шагах от меня. Снимаю трубку с крючка, и в зеркале отражается мой искаженный силуэт. Меня в нем невозможно узнать. Подношу трубку к уху, и в ней снова и снова звучат гудки. Позволят ли мне набрать номер еще раз, если Руперт не ответит или… – Алло? – Руперт. – Наоми? Почему ты звонишь с незнакомого номера? – Я в полицейском участке. Руперт… – Что-то случилось? Они нашли Фрейю? Я закрываю глаза и прислоняюсь головой к телефонной будке. – Ее нашли… Ее больше нет. – О, Наоми… – Руперт, мне нужно, чтобы ты меня выслушал. Пожалуйста. Я жду. Руперт не возражает, но его дыхание становится шумным. – Меня арестовали. – Что… – Полиция считает, что я убила ее, – перебиваю его. – Я этого не делала, клянусь. Он ничего не говорит. Не положил ли трубку? – Руперт… скажи, что ты мне веришь. – Конечно, я верю тебе, я знаю, ты никогда бы не причинила ей вреда. Не могу поверить, что это происходит… Нужно сделать это быстро и тихо. Сержант охраны смотрит в экран компьютера, но наверняка подслушивает мой разговор. Я не хочу причинять боль Руперту. Но придется. Давай, сделай это. – Но я не была честна с тобой. Обо мне и Фрейе. О том, что произошло на самом деле, когда она родилась. Прости меня. – Наоми, я не понимаю… – Мне так жаль, – плачу я. – Я просто хотела, чтобы ты увидел меня, а не… Прости. – Наоми, неважно, что происходит, я люблю тебя, ясно? Позволь мне помочь тебе. Будь жестокой. Будь доброй. – Ребенок не твой. Его дыхание замирает. – Ты лжешь. Скажи мне, что ты лжешь. – Нет. Прости. Просто забудь меня, ладно? Ты можешь найти себе девушку намного лучше. Ты заслуживаешь гораздо лучшего. Я отодвигаю телефон от уха, в то время как растерянный Руперт продолжает громко протестовать. Швыряю трубку на рычаг. Закрыв глаза, прислоняюсь лбом к холодному металлу. Моя грудь вздымается. Сержант охраны наблюдает за мной. Он слышал каждое слово. Но они и так все узнают достаточно скоро. Я собираюсь сказать правду. Я была напугана и солгала. Простите меня. Мне жаль. 34 Дженнинг возится с записывающим устройством, установленным на столе рядом со мной. Кажется, будто оно наблюдает за мной, ждет: раскрою ли я свои секреты или откажусь говорить? «Без комментариев, без комментариев, без комментариев». Разве не так отвечают преступники, тем самым как бы посылая полицию на три буквы и заявляя: «Попробуйте доказать мою вину!» Но я не преступница. Как только полицейские узнают правду о том, как я нашла и спрятала Фрейю и почему я солгала, они меня поймут. Не так ли? А что, если не поймут? Мне было семь лет, когда я провалилась в люк бункера. Я встала на первую ступеньку лестницы, но нога соскользнула, и я упала навзничь. Желудок подскочил к горлу, и на долю секунды мне показалось, будто я зависла в воздухе под воздействием какой-то фантомной силы. Но потом я резко полетела вниз и шлепнулась на бетонный пол. Именно так я чувствую себя сейчас: зависла в воздухе в ожидании падения. Дженнинг нажимает на кнопку, и раздается громкий писк. Долгий, унылый звук. – Сейчас три часа двадцать четыре минуты утра двадцать седьмого ноября. Я детектив-сержант Дженнинг, со мной здесь находится детектив-констебль Уокер. Наоми, мой долг еще раз проинформировать вас перед началом допроса о том, что вы имеете право на законного представителя. – Мне он не нужен. – Я скрещиваю руки на груди. Я просто хочу, чтобы это поскорее закончилось. Чтобы все осталось позади. – Тогда мы начнем допрос. – Я хочу кое-что сказать, прежде чем вы начнете задавать вопросы. Двое мужчин искоса смотрят через стол друг на друга, затем снова – на меня. – Хорошо, – соглашается Дженнинг. Я отвожу взгляд от Дженнинга – человека, которому я лгала с самого начала, человека, который всего лишь пытался выполнить свою работу: найти мою маленькую девочку и вернуть ее домой, – и вновь смотрю на диктофон. Красный индикатор горит, не мигая. Показывает готовность услышать мои слова. Говори. – В тот день, когда Фрейя пропала… в тот день, когда я позвонила в полицию и сказала, что она пропала… Я не могу этого сделать. Придется. – Я солгала. Эти два слова вылетели, как пули, быстро и неотвратимо. Брови Дженнинга приподнимаются, я буквально ощущаю кожей его шок от моего признания. Другой полицейский записывает мои слова в блокнот. Я вижу, что страница поделена пополам, – их вопросы, мои ответы, – и с правой стороны от разделяющей линии теперь написано: «Я солгала». – Но я не убивала Фрейю. Я проснулась, как уже говорила вам, но не обнаружила дочь в ее комнате. Я поискала ее наверху и не смогла найти. Но когда я решила спуститься вниз… Мой голос срывается, я запрокидываю голову и смотрю в потолок. Такое чувство, что я хранила этот секрет целую вечность. Неужели прошла всего неделя? Сказано так много лжи. И вся она имеет лишь одно объяснение. Я пытаюсь выровнять участившееся дыхание, но мои слабые попытки набрать кислород в легкие терпят неудачу. – Не торопитесь, – говорит Уокер, очевидно, решив, что лучше задобрить меня пряником, чем запугивать кнутом. Он играет роль хорошего полицейского. Но взгляд Дженнинга холоден и неумолим. Я вытираю нос, из которого течет, и смотрю на стол, а не на полицейских. Возможно, так мне будет легче завершить начатое. – Спускаясь вниз, я увидела ее. У подножия лестницы. Она была мертва. И как только эти слова срываются с моих губ, мир рушится, неровная трещина проходит по самому центру моей жизни. Я впервые произнесла вслух «она была мертва», и реальность этого факта сокрушает меня. Сидеть здесь, в этой комнате для допросов, говорить эти слова и знать, что Фрейя, вероятно, лежит в морге, упакованная в мешок на молнии… Рыдание вырывается из груди. Я заставляю себя сомкнуть губы, сжимаю их вместе, чтобы подавить крики, но горе невозможно сдержать. Я падаю на стол, мои плечи неудержимо трясутся. – Наоми, – монотонно произносит Дженнинг. – Наоми, нам нужно, чтобы вы сели ровно и рассказали нам, что произошло. – Или сделаем перерыв? – предлагает Уокер. Я поднимаю голову, успев увидеть выражение лица Дженнинга, прежде чем тот вновь натянул маску равнодушия. Он хочет услышать мое признание. А я хочу им все рассказать. Я должна им все рассказать. Прямо сейчас.