— Самая замечательная задумка у них была — пустить груз через Союз, а потом через Афганистан, страны, где Интерполу в принципе невозможно проследить подпольную цепочку, — с удовольствием размышлял важняк. — А все же специфики нашего российского бардака до конца не учли; как им, европейцам, представить, что чужой автомобиль можно без спроса взять для поездки за водкой? Но, Александр Иванович, в том, что произошло здесь, масса неясностей… — Разберемся, — успокоил его Смирнов и предложил: — Пойдемте, посмотрим, что там… Они вышли из кабинета, а их место занял омоновец Рахимов с автоматом. На земле, прикрытые брезентом, лежали у глухой стены три трупа. — Иностранца вам придется взять с собой, — решил важняк, обращаясь к командиру. — Да, знаю, — командир махнул рукой и зашагал к самолету. Опять Смирнов и важняк остались вдвоем. — Ну, ладно, — сказал важняк, — иностранца он удавил, была у него такая возможность, хотя до конца понять не могу, как опытный детектив подпустил его к себе… Но вот с нашим-то пареньком как он смог? Ведь судя по показаниям, он все время был с ремонтной бригадой. — А ты сечешь, — поощрительно переходя на «ты», с удовольствием отметил Смирнов и, взяв важняка под руку, повел его к аэропорту. Они завернули за угол и увидели привалившегося плечом к стене одинокого Дэна, — то ли сильно пьяного, то ли не в себе. — Ты что, Дэн? — согнав улыбку с лица, обеспокоился Смирнов. — Думаю, — вяло ответил Дэн, но вдруг завелся: — Ни с того, ни с сего — три трупа, которые — я видел их, я разговаривал с ними, — совсем недавно были живыми людьми. Три трупа нипочему, три трупа просто так! А ты весел, даже рад чему-то. Ты похож на добермана-пинчера после удачной охоты! Я не люблю тебя, папик. — А пошел ты… — злобно огрызнулся Смирнов и двинул к выходу. Важняк догнал его: — Это что за волосатик? — Мой дружок хороший, — грустно пояснил Смирнов. В зале были только местные. Хотя посадку еще и не думали объявлять, пассажиры международного рейса после отмены запрета дружно вывалили на летное поле. — Кто их выпустил? — спросил Смирнов. — Я, — гордо ответил важняк. — Неудобно как-то держать их взаперти. Галина Георгиевна стояла к ним спиной, засунув руки в карманы и зябко подняв плечи. В одиночестве. Чутко уловив чье-то приближение, резко обернулась, увидела Смирнова и жалко улыбнулась ему. — Замерзли? — серьезно поинтересовался Смирнов. — Не знаю, не знаю, — быстро сказала она, — вероятно, просто колотит от всего этого ужаса. — Пойдемте в аэропорт, — предложил он. — Не хочу. — Пойдемте, — повторил он, двумя руками за запястья осторожно вытянул ее обе руки из карманов роскошного пальто, и наручники защелкнулись. — Что это?! — безголосо спросила она, держа перед собой намертво скрепленные руки. — Наручники, — объяснил Смирнов, — во избежание эксцессов. — Снимите их немедленно, — приказала она. Пришла в себя сильная дамочка. — Это беззаконие! — Вот товарищ следователь совсем недавно недоумевал, — не собираясь вступать в дискуссию о правах человека, начал Смирнов о другом, — почему опытный детектив подпустил к себе убийцу. А все просто: он был опоен вами сильнодействующим снотворным. На бутылке с остатками этого пойла — отпечатки ваших пальцев. — Ложь! Там не может быть никаких отпечатков! — Тоже любопытный факт, — отнюдь не смутился Смирнов, — на бутылке, из которой наливали, никаких отпечатков. А еще товарищ следователь удивлялся, как один человек может действовать в двух местах одновременно: ремонтировать двигатель и убивать доверчивого сыскаря. Но удивляться не надо: второму пилоту в одном деле помогли. Сыскаря убили вы. — Ложь! Ложь! — зайдясь, кричала она. Смирнов подождал и продолжил: — Вас вдвоем видели уголовники, когда вы вели сыскаря на свалку, и очень ему завидовали. Дать ему, что ли, пообещали? — Ложь! Ложь! — других слов она теперь не знала. — Когда вы влезали в «ЗиМ», то слегка зацепились, вероятнее всего рукавом, за оторванный кусок железа и оставили там пару ниток. А матерьяльчик-то у вас на пальто весьма редкий, не найдешь здесь ни на ком такого. — Ложь! Ложь! — Сейчас вы пойдете в аэропорт и под протокол расскажете обо всем этом в подробностях. И еще о связях и структуре вашей банды. А я полечу в Сингапур. 28 Господи! После Хаби — Сингапур. Уставшие пассажиры и тропикам не были особо рады: без интереса смотрели на далекие пальмы, на белые здания супераэропорта, на маленьких полуобнаженных людей. Сначала из багажного отделения перегрузили в санитарную машину тщательно запеленутое нечто, затем в сопровождении двух полицейских с автоматами прошел к бронированному автомобилю командир с сумкой в руках. И только когда обе машины уехали, пассажирам разрешили выйти. Истомившимся встречающим было позволено выйти на летное поле. Смирнов сошел с трапа одним из первых, и поэтому его сразу увидела Ксюша. Она вырвалась из толстых спиридоновских рук и кинулась ему навстречу. Смирнов, повесив трость на сгиб руки, остановился, ожидая ее. — Саня! — кричала Ксюша на бегу. — Дедушка! Дедушка Саня! Он подхватил ее и поднял, а она подхватила падающую трость и в восторге подняла ею над головой. И вдруг от самолета зазвучал «Беззаботный» Элвиса Пресли. Смирнов обернулся. Рок-группа, расчехлив инструменты и кинув футляры на асфальт, самозабвенно наяривала. Не опуская Ксюшу на землю, он подошел к ним и закричал: — Козлы! Дэн поднял руку, музыка замолкла и он сказал: — Вот таким ты должен быть всегда. С внучкой на руках. Таким мы тебя любим, папик! — Козлы, — повторил он растроганно, поклонился всем этим длинноволосым дурачкам и направился к толпе встречавших. С внучкой на руках. Под «Беззаботного». В последнюю очередь Повесть Тот апрель был чудесен в Москве. Теплый, беспрерывно солнечный, он все свои тридцать дней жил в напряженном предчувствии небывалого майского счастья. Уже дымились набухавшими почками старые деревья вечно молодых московских бульваров для того, чтобы вскоре вместе с победными салютами взорваться ослепительной зеленью листьев. А теперь быстрей — через улицу Горького на просторы самого знаменитого российского тракта. Со второго этажа сине-голубого троллейбуса армейский капитан рассматривал набегавшее на него Ленинградское шоссе весны 1945 года. Рассматривал с отвычки незнакомый и щемяще родной путь своего детства, своей юности и своей мужской решимости, с которой три года тому назад в последний раз совершил этот путь от дома к войне. У остановки «Протезный завод» две веселые тетки помогли ему сойти: капитан был при чемодане и здоровенном вещмешке, а левая его рука действовала плохо. — Спасибо, сестрички! — крикнул он в уплывающую и закрывающуюся дверь и озабоченно осмотрел себя. Он был франт. Хорошего тонкого сукна коротенький китель с выпуклой ватной грудью и прямыми ватными же плечами, той же материи, роскошные, до ощущения спадающих, бриджи, смятые в гармошку маленькие сапоги дорогого хрома и фуражка, основанием блестящего козырька привычно сидевшая на лихой брови. Закинув вещмешок за правое плечо и взяв в правую руку чемодан, капитан, скособочась немного, побрел по Шебашевскому переулку. У четырехэтажного красного кирпича здания школы подзадержался. — Шестьсот сорок вторая, — произнес он с удовольствием знакомые цифры и удивленно дочитал: — женская! Обидно было: он, Александр Смирнов, учился в этой школе, а сейчас вот, глядите, женская! Но настроение не испортилось: присвистнув, пошел дальше, прищуренными счастливыми глазами рассматривая и узнавая забытое и вдруг знакомое: маленькие дома, большие деревья, волнистую булыжную мостовую. Справа беспокойно существовал Инвалидный рынок. Палатки с непонятным товаром, ряды со скудной снедью — картошка, соленые огурцы, соленая капуста, семечки — и люди, торгующие с рук всем, чем можно было торговать обнищавшему за четыре страшных года человеку. Капитан свернул к торгующей толпе. У крайнего ряда заметил мешок с семечками, подошел, спросил: — Почем? — Двадцать рублей, — сурово ответил красномордый спекулянт.