Разрезаны бессмертные страницы. Помолчали. Потом Саша остановился, положил Алику руки на плечи. — Я не сломанный, Алик. Был мутный рассвет в тихих переулках. Покойно было, безлюдно. Саша гулял в эту пору. Он миновал школьный двор, вышел на пустырь и, фланируя, направился к бывшей трансформаторной будке. У раздрызганного проема, в котором когда-то, видимо, существовала дверь, он остановился, закурил, старательно закрывая спиной спичечный огонек от возможного ветра, и одновременно осмотрелся вокруг. Никого не было. Он проник в будку. Запустенье и грязь. Битый кирпич, битое стекло, ржавая проволока, человеческие испражнения, веревки прошлогодней картофельной ботвы. Но Саша не собирался отсюда уходить: покуривая, он тщательно изучал помещение. Чуть возвышавшийся левый угол, в котором и ботвы было поболее, привлек его внимание. Носком сапога отбросив ботву, он, широко расставив ноги, покачался из стороны в сторону, резко перемещая центр тяжести справа налево и слева направо. Почувствовав нечто, он ногами раскидал неопрятный песок… Под песком была обитая жестью крышка. За край рванул ее. Под крышкой лежали аккуратно сложенные, плотно набитые чистые мешки. Рывком Саша поставил один из них на попа, растянул узел. В мешке был рис. Так же, не торопясь, Саша проделал всю операцию в обратном порядке: завязал мешок, уложил его, прикрыл крышкой, набросал песок и засыпал ботвой. Выйдя из будки, он снова закурил. Пусто, как в Сахаре. Прогулочным шагом он удалялся с пустыря. В своем дворе он побежал. Подбежав к дому два, Саша по пожарной лестнице поднялся до второго этажа, твердым указательным пальцем раскрыл створки ближайшего окна, легко ступил с лестничной перекладины на подоконник и, усевшись на него, распахнул плотно сдвинутые занавески. И тут же раздался отчаянный женский крик. Забившись в угол кровати и прикрываясь одеялом, на Сашу смотрела круглыми глазами хорошенькая румяная девушка. — Ларка! — шепотом обрадовался Саша, но сейчас же обеспокоено поинтересовался: — А Алик где? — Что там происходит, Лариса? — раздался из-за стены встревоженный и сонный могучий женский голос. — Таракана увидела! — криком ответила Лариса и скорчила Саше рожу. — О, Господи, какая дуреха, — сказали за стеной и слышно было, как взвизгнули кроватные пружины. Лариса и Саша помирали от беспричинного и беззвучного смеха. Высмеялись, наконец, и стали рассматривать друг друга. Уже взрослые, совсем взрослые. Лариса провожала на фронт мальчишку, а Саша тогда расставался с девчонкой дружком-приятелем, которую два последних предвоенных года защищал и оберегал как старший брат. — Санька, ухажер ты мой прекрасный! — тихо-тихо сказала Лариса, выпросталась из-под одеяла и, как была в одной комбинации, подошла к Саше, взяла за уши, поцеловала в губы. Он ласково погладил ее по волосам, откинулся, рассматривая, и вдруг страшно возмутился: — Да прикройся ты, наконец! Мужчина же я все-таки! — Какой ты мужчина! — возразила Лариса, но в халатик влезла. — А хороша, чертовка! — восхитился Саша. — Выходи за меня замуж. — Опоздал. У меня жених есть. — Вот такие вы все. Не дождалась! — А ты мне предложение делал? Они шипели как змеи. — Сейчас сделаю предложение. В ресторан со мной пойдешь отметить нашу встречу? — Замуж не пойду, а в ресторан пойду. — Тогда буди Алика. Я его внизу жду. До вечера, чужая невеста. Он исчез, как и появился, в одно мгновение. А Лариса легла в кровать, закинула руки за голову и медленно, долго улыбнулась. То было сестринское счастье: вернулся дворовый атаман, вернулся живым солдат, победил смерть ее старший брат, воевавший за нее. Алик вышел мрачный, обиженный, заспанный. — Выспаться не дал, — забурчал он, — а у меня сегодня тренировка. — Какая еще тренировка? — удивился Саша. — По боксу. И вообще, поосторожней со мной. Имеешь дело с чемпионом Москвы среди юношей. — Да ну! — восхитился Саша, сделал молниеносную подсечку, и чемпион Москвы оказался на земле. Алик встал, тщательно отряхнулся, сказал безразлично: — Имей в виду — в следующий раз отвечу. — Мы с рогами, — понял Саша. — Ну ладно, прости. Мне помощь твоя нужна. Штуку одну донести. Была бы левая в порядке, сам справился, а то… Он продемонстрировал левую. Сгибалась она, действительно, плохо. — О чем речь, Саша! — Тогда пошли. У будки Саша сказал: — Подожди меня здесь. И смотри. Когда увидишь — свистни. И скрылся в проеме. Алик прогуливался, посматривая. Светило низкое-низкое солнце, воздух был неподвижен и по-летнему тепл. В близких зарослях полураспустившейся акации чирикали неизвестные пичуги. Томно было, прекрасно. И безлюдно. Вышел Саша. — Никого? — Никого. Тогда Саша вытащил из будки тугой мешок. — Закинь мне его на плечо. — Что это, Саша? — Рис. — Откуда? — Отсюда. — А сюда откуда? — Оттуда, — раздраженно окончил диалог Саша. Саша брал чужое, Саша присваивал не свое. Это было ужасно, отвратительно, противоестественно. Алик хотел сказать все это вслух, но вдруг поймал мутный Сашин взгляд — как бы сквозь и мимо. Ничего не говоря, Алик ухватился за нижние углы мешка. Держась правой рукой за горловину, Саша подсел, и они вдвоем ловко вскинули увесистый мешок на сашино плечо. — Порядок! — одобрил Саша. — Я тебе больше не нужен? — холодно осведомился Алик. Саша через левое плечо серьезно посмотрел на него, ответил: — Нужен. Пока до рынка дойду, раза три плечо менять придется. А у рынка вовсю шуровал народ: воскресенье, базарный день, барахолка. Раздвигая мешком плотные ряды, порядком взмокший, Саша и идущий следом Алик прорвались наконец к ряду, где царствовал Петро. Саша скинул мешок, достал носовой платок, вытер лицо, высморкался. — Я тебе больше не нужен? — опять спросил Алик. — В баню пойдем. — У меня тренировка, — сказал Алик, повернулся и пошел. Саша рассматривал его осуждающую спину, когда подковылял Петро. — Привет, Сашок, что это у тебя? Саша лихо хлопнул по упитанному мешочному торсу: — Почем сегодня рис? — Красненькая стакан… — Весь мешок оптом за сколько возьмут? — Любая половина. — Зови перекупщика, Петро!