— Не гнуси и слушай меня внимательно, Артур. Сейчас я исчезну, а ты пойдешь и доложишь, что все в порядке… — А если доложу, что полный непорядок? — злорадно перебил Пуха-Артур. — Ты засветился, ты нож приметный отдал, ты про машину протрепался. За все это Семеныч тебя по уши в землю вобьет. Вобьет или нет, спрашиваю? — Вобьет, — тихо согласился Пух-Артур и вдруг обмер от ужаса: он проговорился, что Семеныч — хозяин товара. — Тогда делай, что я тебе говорю. Как мешки возьмете и разойдетесь, беги, Артур, от них без оглядки. Спрячься, забейся где-нибудь, а лучше тикай из Москвы. Потому что мне твой нож показывать придется. Ты все понял, дурачок? — Понял, — ответил Пуха-Артур, от страха мало что понимая, но силясь понять. Саша поднялся и, не оглядываясь, ушел. Покуривая, он сидел в школьном сквере на скамейке до тех пор, пока не услышал урчание автомобиля на пустыре. Тогда он ушел совсем. Проснулся Саша к вечеру, но до настоящего вечера, до девяти, еще далеко. Можно было не торопиться, и он, попив кипятку и пожевав хлеба с колбасой, вышел на свет божий. Недолго посмотрел, как на пустыре мальчишки гоняют тряпичный мяч, выдул кружку скверного пива у пивного ларька, у метро «Аэропорт» купил полпачки тридцатирублевого мороженого. Он шел бесконечным Ленинградским шоссе, на ходу расправляясь с царским яством. Время приближалось к семи, но вечернего оживления не было на московских улицах. Москва еще работала, продолжая двенадцатичасовой рабочий день военного времени. Как ни замедлял свой солдатский шаг Саша, все же на Пушкинской площади он оказался около восьми часов. Нужно было убить час. Он глянул на афишу кинотеатра «Центральный», где шла картина «В шесть часов вечера после войны», и узнал из нее, что на сеанс он опоздал. Тогда, перейдя улицу Горького, он свернул за угол Тверского бульвара и проник в кинотеатр «Новости дня», где крутили хроникальную непрерывку. Он вошел в темный зал и, еще стоя, увидел на стареньком неровном полотне небольшого экрана то, что было его жизнью последние три года. То, да не совсем. То, что ему не пришлось делать. Русские парни штурмовали Берлин. Бои на улицах. На площадях, в домах. Рушились стены, нарочито медленно оползая вниз. Содрогалась земля так, что содрогалась съемочная камера в руках оператора, снимавшего это. И через все это ровесники Саши деловито и умело шли к победе. И сашино сердце с болью приняло страдальческую его зависть и невольную вину вот хотя бы перед тем пареньком на экране, которого — живого ли, мертвого ли, — непосильно надрываясь, тащила на себе неистовая и решительная санитарка — девочка. К девяти он был у «Астории». Он постоял на малолюдной улице Горького, послушал, как глухо резвился за слепыми завешанными окнами оркестр, и свернул в переулок к ресторанному входу. После сумрака темных улиц по глазам ударил щедрый ресторанный свет. Саша зажмурился и услышал официанта: — Желаете столик? — Меня ждут, — твердо ответил Саша и открыл глаза. Его действительно ждали: от столика, стоявшего у окна, на него приветливо смотрел благообразный Семеныч. Смотрел и махал детской ручкой — приглашал. — Водку будешь пить, Сашок? — спросил Семеныч, добродушно наблюдая за тем, как устраивался в удобном кресле Саша. — Не сейчас, — из семенычевой бутылки Саша налил в чистый фужер минеральной воды и гулко, с видимым наслаждением выпил. — А сейчас что делать будем? — простодушно полюбопытствовал Семеныч. — Торговать. — Ты что — мешок с рисом прямо в «Асторию» приволок? — Сегодня у меня товар мелкий и очень дорогой. — Саша улыбался. — Золотишко? Камушки? — заволновался Семеныч. — Вот, — сказал Саша, из внутреннего кармана вытащил артурову финку и с силой воткнул ее в стол. — Купи. Финка твердо стояла. Семеныч не отводил глаз от наборной ручки, на которой отчетливо читалось — Пуха. — Гражданин, вы испортили скатерть и портите стол, — строго осудил Сашу подошедший официант. — Вам придется возместить ущерб… — Семеныч возместит. Возместишь, Семеныч? — Саша смотрел Семенычу в глаза, не отрываясь. — Иди, Гриша. Мы с тобой потом разберемся, — вяло приказал Семеныч, и официант удалился. — Ну, как? Покупаешь? — громко, как у глухого, спросил Саша. — Сколько? — Пятнадцать тысяч. Сейчас же. — Я с собой таких денег не ношу. — Здесь соберешь. Саша выдернул из стола нож и бережно возвратил его во внутренний карман. Семеныч проследил за этой операцией, подумал недолго и постучал вилкой о фужер. Официант возник, как из-под земли. — Слушаю вас, Михаил Семенович? — Гриша, Аполлинария Макаровича позови. — Будет сделано, — официант как сквозь землю провалился. Зато явился монументальный и суровый, как монумент, метрдотель. — Аполлинарий, мне пятнадцать тысяч нужно, — просто сказал Семеныч. — Когда? — невозмутимо осведомился вальяжный Апполинарий. — Сейчас. — Двадцать минут имеете? — Аполлинарий обращался только к Семенычу. Сашу он просто не замечал. — Сашок, двадцать минут потерпишь? — заботливо спросил Семеныч. — Потерплю. Только сотенными. Чтобы в карман влезли. — Не рублями же, — презрительно кинул Аполлинарий Макарович и направился за кулисы. Одновременно откинувшись в креслах, Саша и Семеныч молча смотрели друг на друга. Внезапно Семеныч исказился лицом и застенчиво признался: — Живот прихватило. — Без шуток, дядя, — предупредил Саша. — Да какие шутки? Обделаюсь сейчас! — с неподдельной искренностью завопил Семеныч. — Пошли, — скомандовал Саша, и они поднялись. В туалете Семеныч ринулся к кабине. Саша придержал дверцу. — Не запирайся. — Бога побойся, Сашок! Прикрой хоть слегка! — Ты меня за фраера не держи. Если в кабинке после тебя знак какой найду, все тридцать потребую, а в наказание пером пощекочу. Не до смерти. Саша полуприкрыл дверцу, постоял с отсутствующим видом. Через некоторое время спросил, глядя в потолок: — Все? — Все, — ответил Семеныч, зашумел водой и вышел, подтягивая брюки. — Господи, счастье-то какое! — Подожди здесь, — распорядился Саша, прошел в кабину и внимательно изучил стены, ящик для туалетной бумаги. Даже бачок осмотрел. Вышел, подмигнул Семенычу, предложил: — Ручки помыть не мешало бы. Вымыли руки, вернулись в зал и опять откинулись в креслах, изучая друг друга. Наконец подошел Аполлинарий Макарович и, по-прежнему игнорируя Сашу, почтительно положил перед Семенычем увесистый пакет. — Прошу вас, Михаил Семенович. — Благодарю, — Семеныч кивнул Аполлинарию Макаровичу, и тот достойно удалился. Саше: — Давай перо. Саша небрежно швырнул на стол нож и притянул к себе пакет. — Все? — спросил Семеныч. — Ну, тогда я пойду? Саша с трудом загнал пачку в задний карман бриджей и ответил благодушно: — Ты же водки предлагал выпить? Вот теперь в самый раз. Из ресторана они вышли в обнимку. Размягченный водкой, Семеныч признавался: — Вот ограбил ты меня, Сашок, а все равно я тебя люблю. Нравишься ты мне, потому что хорошо ограбил, весело. — Я все хорошо делаю, — согласился Саша, отпустил семенычевы плечи, шагнул в проезжую часть улицы Горького и поднял руку: от Охотного ряда шел грузовик. Могучий «Додж» затормозил рядом. Саша открыл дверцу, рассмотрел у водителя погоны: — До Сокола подкинешь, сержант?