— Садитесь. Саша взобрался в высокую кабину и перед тем, как захлопнуть дверцу, обратился к одинокому Семенычу: — До свидания, старичок! У Шебашевского он сошел. Темень стояла в переулке. Саша держался ближе к заборам безмолвных домиков и уверенно шагал знакомой с детства дорогой. Сзади негромко зашумел автомобильный мотор. Саша обернулся. От Ленинградского шоссе, мирно светя кошачьими зрачками прорезей в затемненных фарах, небыстро догоняла его полуторка. Саша остановился, чтобы проводить взглядом машину, но полуторка вдруг дико взревела и, резко выворачиваясь, ринулась на него. Она промахнулась на несколько сантиметров: дыша бензинным перегаром, нос машины скользнул по Сашиному бедру и с треском сокрушил забор. Выигрывая время, Саша кинулся в обратную от автомобильного разворота сторону — картофельным полем к Инвалидному рынку. Полуторка ненавистно взвыла, развернулась и помчалась за ним. Саша успел добежать до рядов. Петляя между ними, он стремился к кирпичным палаткам, которые не так просто сокрушить. Полуторка разломала один ряд, отодвинула другой, пошла на третий, мучительно воя. Саша стоял, прижавшись к глухой кирпичной стене. Мотор полуторки заглох. Подождав несколько секунд, Саша осторожно двинулся, скрываясь в тени палаточных крепостей. Полуторка безжизненно стояла среди раскрошенных рядов. Быстрыми незаметными перебежками Саша приблизился к ней и замер. Тишина была всюду, тишина. Резким движением Саша распахнул дверцу. В кабине, упав головой на рулевое колесо, сидел человек. Саша осторожно тряхнул его за плечо, и тот откинулся на сиденье. С ножом в горле лежал перед Сашей мертвый Пуха-Артур. — Я же предупреждал тебя, Артур, — грустно сказал Саша и нажал на клаксон. Машина пронзительно заплакала. Саша спрыгнул на землю и, услышав трель далекого сторожевого свистка, зашагал к Кочновскому переулку. — Да заходи ты, заходи! — говорил Сергей. Он стоял на крыльце старого неказистого домика, по ночной прохладе зябко перебирая босыми ногами. Был он в белой рубашке и подштанниках — в исподнем. — Руки бы помыть, — сказал Саша и двинулся в свет. Сергей вошел за ним в крохотную переднюю, увидел сашину окровавленную правую руку и спросил спокойно: — Ты кого-то убил? — Меня чуть не убили, — ответил Саша, заметив в углу подвесной рукомойник и таз под ним, потянулся туда и торопливо забренчал металлическим соском. — Но ты убил того, кто хотел тебя убить? — Нет! — злобно заорал Саша и потише: — Полотенце где? — Ну, и слава Богу! — успокоился Сергей и, сняв с гвоздика висевшее перед сашиным носом полотенце, протянул ему. Саша вытер руки, попросил: — Водки дай. — От тебя и так несет. — Водки дай! Поняв, что спорить бесполезно, Сергей толкнул дверь в комнату. Невеселый, но по-своему богатый посадский уют: буфет с темно-зелеными в пупырках стеклянными дверцами, громадный диван с надсаженной полочкой и зеркальцем, комод красного дерева, явно приобретенный по случаю, и массивный дубовый стол под зеленым в оборках абажуром. Стоя у стола, их ждала сожительница Сергея Клава, одетая уже, прибранная. — Готовь на стол, — приказал ей Сергей. — И Саше: — Садись, рассказывай. Сам стал неспешно одеваться. Саша рассказывал: — В Шебашевском меня хотели машиной задавить. Сантиметров на пять промахнулись. Потом, как за зайцем, по всему Инвалидному рынку гонялись. Только там меня хрен догонишь. Когда они это поняли, машину бросили. А в машине паренька с ножом в горле. Шофера. — Дела, — констатировал уже одевшийся Сергей, следя, как Клава ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки. — Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут. — Как же. Холуй Семеныча. — Сергей в догадке вскинул голову. — Семеныч? — Вряд ли. Я его у «Астории» обрубил, а сам на попутке добрался. — Ну, а если его машина поблизости ждала? — Все может быть, — согласился Саша. Помолчали. — Хаз-Булат удалой! Бедна сакля твоя! — раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница. Песня звучала как волчий вой, вой смертельно раненого волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все и выплескивающий в этой странной русской песне последнее свое человечье. Певцу хотелось быть зверем перед неминуемой смертью. Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил: — Кто там? Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава. — Клавдия, иди успокой его. — Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: — Батя ее там. Приехал сегодня из Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся. — Всего-то я бояться стал, — Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу. — Руки тебе оторвать за тот мешок с рисом! — коротко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава. — Водки просит. — Прямо как ты, Саша, — Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки запитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. — Отнеси. — А мне пить что-то расхотелось, — признался Саша. Клава пошла наверх. Сергей проводил ее взглядом. — Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабят. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшней жизни — вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом — оттуда. В милицию обратиться надо. Саша поднял голову, криво усмехнулся. — То-то и оно, — продолжил Сергей. — Замазался ты. — Артура жалко, — вдруг сказал Саша. — Какого еще Артура? — раздраженно удивился Сергей. — Ты себя жалей, Сашок. — Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты Пуха, Пуха! — Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? — ядовито поинтересовался Сергей. — Нет, Семеныча мне не жалко, — рассеянно ответил Саша. — Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь. Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой — не пересчесть. А жизнь — одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай! — Ну, я пойду, — Саша поднялся. — Я провожу? — предложил Сергей. — У тебя заночевать могу. — Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега. Да и здоровье твое не богатырское. — Это точно, — горько согласился Сергей. Сверху опять понеслось: — Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою! А за это за все ты отдай мне жену! — Живут же люди! — сказал Саша и направился к дверям. Дорога от Кочновского по Красноармейской до Мало-Коптевского переулка коротка. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками, с большими остановками, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не целятся ли. Как на войне. Как на фронте. У себя в комнате Саша закрыл на задвижку окно, закрыл на ключ дверь, потушил свет и поднял бумажную штору. Не раздеваясь, плюхнулся на диван, закинул руку за голову и стал слушать ночь. Проблеяла на путях одинокая «овечка». Зашумел где-то рядом автомобиль и, недолго поурчав на холостых оборотах, снова зашумел и удалился. Тишина. Саша лежал с открытыми глазами. В темной синеве окна незаметно появилось едва различимое пятно. И слабый звук возник. Кто-то пытался открыть окно. Саша беззвучно вскочил, осторожно повернул ключ в двери, приоткрыл ее и метнулся в коридор. Он обогнул угол, прижимаясь спиной к стене, угрем вывернулся к палисаднику и увидел неясную фигуру, которая громко барабанила в стекло его окна и звала аликовым голосом: — Саша! Саша! Саша бесшумно приблизился к Алику и спросил прямо в ухо: