Молниеносным движением Эллен забросила бинокль за спину, чтобы он не мешал, и бросилась к двери и вниз по винтовой лестнице. Она страшно боялась споткнуться в темноте, но еще больше боялась, что Хоффман успеет дойти прежде, чем она выберется из башни. Дрожащими руками толкнула дверь и выскочила. Площадка вокруг башни была пуста, но девушке уже было слышно его тяжелое дыхание на последних метрах крутого подъема. Она бросилась за башню и встала там неподвижно, прижавшись к стене. Услыхала, как входная дверь открылась и снова захлопнулась, а вслед за этим из башни эхом донеслись шаги, когда Хоффман начал подниматься по железной лестнице. Сейчас он будет наверху, на платформе у зубчатой стены, где только что стояла она… Эллен уже знала, какой потрясающий обзор открывается оттуда. От Хоффмана ничего не ускользнет. Сердце ее билось так сильно, что, казалось, застряло в горле, вызывая ощущение тошноты. Она должна стоять абсолютно неподвижно, совершенно тихо. Эллен помнила, как только что смотрела сверху во все стороны — но ни разу не глянула вниз. Ни разу она не нагибалась через парапет и не смотрела вдоль башенной стены вниз на землю. Девушка надеялась, что и Хоффман не станет этого делать. Потому что тогда он увидит ее. Но пока она не привлечет его внимания звуком или движением, ему не должно прийти это в голову. Эллен уставилась на можжевельник, так низко стелющийся по земле, что его можно было принять за мох. Значит, он сбежал! Что он делает в наблюдательной башне? Высматривает лодку, которая должна забрать его с острова?.. Надо немедленно вернуться на станцию так, чтобы он ее не заметил, и предупредить начальника карантина и охранников. Интересно, где он стоит сейчас… На западной стороне, прямо над ней, и смотрит на море? Или прямо над дверью и глядит в другую сторону — на залив, станцию и тропинку? Если б она знала, что он на западной стороне, то прокралась бы вдоль стены башни на противоположную сторону и побежала по тропинке, невидимая для него… Но Эллен и понятия об этом не имела. Она могла лишь стоять неподвижно и ждать, когда он покинет башню. Девушка бросила взгляд на море. На горизонте виднелись контуры судна. Со скоростью улитки оно перемещалось по прямой, как будто двигалось по колее театральной кулисы. Эллен следовала взглядом за судном, пока то не пропало за линией горизонта. Тянулись минута за минутой. Наступали сумерки. Поверхность морской воды стала холодного, матово-ртутного цвета, а маленькие шхеры казались черными полосками. Эллен не слышала из башни ни единого звука. Ремень тяжелого бинокля натер шею, но она не смела поменять положение. Малейшее движение могло привлечь внимание Хоффмана. Наконец ей показалось, что она слышит какой-то глухой мерный звук, идущий сверху вниз. Сразу после этого послышался стук двери, которую открыли, а затем закрыли, и вслед за этим — тяжелые шаги на площадке по другую сторону башни. Потом наступила тишина. Похоже, Хоффман ушел. Эллен неподвижно постояла еще минут двадцать, пока не осмелилась покинуть свое место и ослабевшими со страху ногами обошла вокруг башни, а потом спустилась к тропинке. Теперь было довольно темно. Она понятия не имела, где находится. Всю дорогу девушка была готова к тому, что Хоффман внезапно выскочит из-за куста можжевельника или какого-нибудь холмика. Страх не отпускал ее, пока она не оказалась на карантинной станции. В доме начальника на втором этаже горел свет, но внизу было темно. Эллен постучала в дверь колечком из меди. Никто не открыл. — Эй! Капитан Рапп! — крикнула она в сторону светящегося окна. Дверь оставалась закрытой. Эллен прекратила стучать и пошла прочь. Ей следовало бы пойти к корпусу для обследований и оповестить охрану. Но страх того, что Хоффман находится где-то рядом, в темноте, лишал сил. Надо как можно быстрее идти домой. 20 Никогда раньше она не была так рада видеть теплый желтый свет лампы в окне фру Ланге. Но пока не хотелось видеть ее саму. Эллен осторожно открыла дверь в прихожую, поднялась на цыпочках по лестнице и постучала в дверь Иона. — Да? — прозвучал его ворчливый голос. У нее не было времени ждать, пока Ион откроет дверь, и она сразу вошла. Молодой человек лежал в темноте на кровати. Когда появилась Эллен, он поднялся, зажег спичку и запалил лампу на прикроватной тумбочке. — Поздновато же ты пришла, — произнес он. — Я уже думал, не пора ли идти искать тебя… Эллен почувствовала запах алкоголя и заметила около керосиновой лампы пустой стакан. К счастью, пьяным Ион не был. — Ион, — тяжело дыша, сказала она. — Хоффман сбежал! Он изумленно посмотрел на нее. Щеки его покрывала темная щетина. — Что ты имеешь в виду? — Я его видела! Наверху, у дозорной башни. — Ты его встретила? Эллен решительно кивнула, сняла бинокль и положила его на столик рядом. — Он поднялся на башню, а я пряталась внизу. Потом спустился. Он где-то на острове. Охранники должны выйти на его поиски. Я стучала в дверь дома, где живет шеф, но никто не открыл. Ион слушал, уставившись на нее. Вдруг уголки его рта поднялись, и, к ее изумлению, он расхохотался. — Ты стучала в дверь шефа? — Покачал головой. — Эллен, ты просто бесподобна. — Но это правда! — возмущенно произнесла она. — Я отчетливо видела Хоффмана в бинокль. Это не мог быть никто другой. Окладистая борода и густые волосы, высокий и широкоплечий… — Вроде похоже на Хоффмана. — Он может уплыть на катере Артура! — продолжала Эллен. — Возможно, он уже удрал! — Ну нет, так плохо его дела не обстоят. Хоффман не уплывет. — Ион озабоченно потер лоб. — Похоже, мне надо тебе кое-что объяснить… Кажется, никто другой не подумал это сделать. — Ты о чем? — Сходи сначала к маме и скажи, что ты дома. Чтобы ей не надо было посылать парней на поиски. Если хочешь знать, она очень беспокоилась за тебя. — Поиски меня? — воскликнула Эллен. — Поиски нужны… — Делай, как я сказал. Потом снова поднимись ко мне, и мы поговорим. Она открыла рот, собираясь протестовать, но Ион махнул рукой. — Сначала сходи к маме. Фру Ланге сидела у себя в комнате и шила. Светлый круг от керосиновой лампы дрожал над ней на потолке, как дух-хранитель. Она подняла взгляд на Эллен, стоявшую в полумраке на пороге. Хозяйка действительно выглядела обеспокоенной. — А, это ты, — облегченно произнесла она. В следующее мгновение на ее лицо вернулось обычное строгое выражение, и Эллен приготовилась получить взбучку. — Я только хотела сказать, что уже дома, — быстро произнесла она. — Заблудилась среди утесов. Но теперь я вернулась, и вам не нужно беспокоиться. Я буду наверху у Иона, если понадоблюсь. Девушка вежливо сделала книксен и закрыла дверь, прежде чем фру Ланге успела что-либо сказать. Потом сразу поднялась в мансарду. Ион сидел на кровати. Фитиль у лампы был сильно прикручен. Молодой человек налил в стакан немного самогона. — Лекарство, — пояснил он, заметив ее взгляд. — Бедро сильно болит… Садись. Жестом показал на единственный стул в комнате. Эллен повесила пальто на его спинку и нерешительно села. — Сейчас расскажу, как обстоит дело. И не перебивай меня, чтобы я не потерял нить. Я не совсем трезв… Но сейчас мне нужно тебе все рассказать. Помнишь, я сказал, что Хоффман явился к нам как подарок? Эллен кивнула. — Он был дикий и сумасшедший, но мы без проблем с ним справлялись. И благодаря ему станция могла существовать еще какое-то время. Были даже произведены некоторые улучшения больничных зданий. Кронборг потребовал под это дело определенные условия. Он убедил Медицинское управление оплатить современный катер, чтобы сам доктор мог быстро приезжать и уезжать с острова. Затем переехал в город, но сохранил свою квартиру в доме шефа на втором этаже для временной ночевки. Эллен беспокойно поерзала на стуле. — Да-да, Ион, но не надо ли сказать охране… — Ты не можешь заткнуть свой болтливый рот хоть на секунду и дать мне говорить? — рявкнул Ион. Затем глотнул самогона, прикрыл на секунду глаза и продолжил: — Поначалу все шло хорошо. У Хоффмана случались вспышки, но он сидел взаперти, и против десяти сильных парней у него не было шансов. Через год он заболел воспалением легких. Доктор Кронборг осмотрел его и дал лекарства, однако ему стало только хуже. Доктор опять перебрался сюда и наблюдал Хоффмана каждый день. Наконец он заявил, что больной не выживет. Все на острове заволновались: ведь если Хоффман умрет, то станцию закроют. Не говоря доктору ни слова и отчаявшись, в камеру к нему отвели старуху Сабину… — Ион хихикнул. — Она напоила его своим травяным отваром, положила нагретые водоросли на его обнаженное тело и прочитала пару заклинаний. И этот огромный зверь лежал спокойный и смирившийся, как прибившийся к берегу кит… — И это помогло? — Нет, конечно. Но к весне ситуация изменилась. Температура спала. Хоффман все еще лежал; он почти ничего не ел и страшно исхудал. За таким сговорчивым пациентом стало легко ухаживать. К нему надо было заходить лишь для того, чтобы покормить супом или вынести поганое ведро. Мы начали привыкать к нему такому. И вдруг однажды он вскочил с постели и бросился на зашедшего к нему охранника! Ион рассек ладонью воздух, и Эллен вздрогнула. — Кстати, это был Модин. Он звал на помощь, и все мы бросились туда. Хотя Хоффман похудел и ослаб, сил у него было на удивление много. Когда мы вбежали в комнату, то увидели, что ему удалось отобрать у Модина ремень и начать душить его. «Выпустите меня, иначе ему не жить!» — закричал Хоффман. Если б он был в силе, мы вряд ли ослушались бы его, но, видя, каким слабым и трясущимся он стал, решили, что сможем скрутить его. Мы открыли дверь настежь, будто собираясь его выпустить. Нетвердым шагом Хоффман приблизился к нам, таща Модде, словно собаку на ошейнике. Когда он оказался в дверном проеме, мы набросились на него с дубинками, хранившимися в смежной комнате. Он, конечно, сопротивлялся, но нам удалось освободить Модде и запереть дверь за Хоффманом. В неразберихе ремень остался в камере, а мы этого не заметили. На следующее утро Хоффман повесился на спинке кровати. «Ну, теперь нам всем конец», — подумали мы. Но кто-то заметил, что его веко подрагивает. Мы ослабили ремень и послали за доктором. Ну и идиоты же мы были! — Ион стукнул себя по голове кулаком. — Представляешь? Хоффман хотел умереть, а мы спасли ему жизнь… — Он покачал головой, словно собственный рассказ был ему непостижим. — Но иначе было бы бесчеловечно, — вставила Эллен. — Не могли же вы просто стоять и смотреть, как он умирает… Он же человек. — Нет, — решительно возразил Ион, — он не человек. Но мы этого тогда не знали. Хоффман выжил, но долгое время лежал в постели и ничего не ел. Буквально ничего. Дело было не в плохом аппетите — он начал голодовку. Потерпел неудачу с повешением — и теперь решил уморить себя голодом… Доктор Кронборг был в замешательстве. Он объяснил нам, что Хоффман находится в состоянии, называемом психической депрессией, и если оно не пройдет, наступит смерть. Похоже, так оно и было, потому что Хоффман выглядел скорее мертвым, чем живым. Сабина считала, что его надо отнести к морю, чтобы в легкие ему попал морской воздух. Доктор решил, что это можно попробовать. Тощего, как скелет, и в полубессознательном состоянии, Хоффмана замотали в одеяла и перенесли на берег. Дело было в марте, холодно и ветрено, так что доктор решил подержать его на воздухе лишь короткое время. Был риск, что он снова подхватит воспаление легких. Но уже через пару минут Хоффман открыл глаза и заморгал от ветра. На следующий день мы повторили то же самое, и он попытался сесть. А через несколько дней снова был на ногах и начал есть. Но потребовал, чтобы его выпускали на воздух каждый день, иначе он опять начнет голодовку. — И доктор пошел на это? — удивленно спросила Эллен. — Да. Он же видел, что это единственное, что дает результат. Он приказал, чтобы пациента каждый день, в любую погоду, выводили на берег в наручниках. Часто сам доктор участвовал в этих прогулках и разговаривал с пациентом, пока они шли. Однажды он собрал весь персонал и сказал, что, по-видимому, разобрался в случае Хоффмана. И тогда мы узнали еще одно новое слово. — Ион поднял голову. — Пациент страдал не только депрессией, но и клаустрофобией. Знаешь, что это такое? Эллен кивнула. — Боязнь замкнутого пространства. — Именно. Когда Хоффмана заперли в тюрьме, страх сделал его безумным и буйным, сказал доктор. За свое буйство он был наказан помещением в меньшую камеру, где стал столь безумен, что его пора было перевозить в психбольницу. Там его снова поместили в камеру, к тому же надели на него смирительную рубашку и закрепили ремнем, что сделало его еще более безумным и буйным, так что никто больше не мог с ним иметь дело. Доктор сказал, что этот замкнутый круг надо разорвать и тогда состояние Хоффмана изменится. — Ион изобразил голос доктора: — Дать некоторую толику свободы. Не полную, конечно, а маленькими дозами. Например, разрешить прогулки по берегу. Он сделал паузу и допил самогон из стакана. Эллен с нетерпением ждала. Прикрыв глаза, Ион начал массировать больную ногу. — Эти прогулки пошли Хоффману на пользу, — продолжил он. — Больной снова ел как обычно и набрал вес. Единственный раз, когда у него была вспышка, случился во время сильного шторма, когда в течение нескольких дней Хоффману запретили обычные получасовые прогулки. Постепенно доктор решил, что можно попробовать снять с него наручники. Хоффман ходил взад-вперед по берегу, жестикулировал и разговаривал с доктором, а охранники шли следом с дубинками наготове. Заключенный был спокоен, поэтому дубинки оказались не нужны. По прошествии получаса доктор иногда говорил: «Мы пройдемся еще немного, у нас интересный разговор», — и тогда мы снова ходили туда-обратно. Теперь доктор Кронборг стал очень интересоваться своим пациентом и был уверен, что добился чего-то важного, предписав ему прогулки по берегу. О том, что первой это предложила Сабина, он уже не вспоминал. — А какого мнения было Медицинское управление насчет того, что Хоффману разрешили выходить? — спросила Эллен. — Ведь назначение Бронсхольмена состояло в том, чтобы полностью изолировать его. — Доктор Кронборг не видел никакого смысла в том, чтобы информировать Медицинское управление о прогулках Хоффмана. Он считал, что они не поймут его методы. По его мнению, шведская наука безнадежно отстала в том, что касается психических расстройств.