— Откройте дверь. — Открыть дверь в камеру? — переспросил охранник. — Но у меня нет разрешения… — Вы что, оглохли? Открывайте! Нильс потер ухо. Нурдфельд стоял совсем рядом, а его командный голос отличался особой громкостью. Гуннарссон предпочел бы, чтобы они не заявляли о своем возвращении столь явно, ибо не хотел давать Хоффману ни секунды на подготовку. Трясущимися руками охранник отпер дверь камеры. — Сами заходите, — сказал он, — а я должен закрыть дверь снаружи, пока вы там. Нурдфельд засунул руку под пальто и вытащил из кобуры «браунинг». Другие полицейские сделали то же самое. Все вошли. Снаружи было слышно, как охранник гремит связкой ключей, а потом раздался щелчок, когда за ними закрылась дверь. Хоффман сидел на кровати, свесив ноги, одетый в невероятно грязные лохмотья. Шарф, несколько раз обкрученный вокруг его шеи, был почти черным от грязи. Но безвольная поза и бессмысленный взгляд исчезли. Огромное тело казалось напрягшимся и готовым к борьбе, а направленный на них взгляд сочился злобой. С близкого расстояния полицейские заметили то, чего не было видно через окошко: белки его глаз были кроваво-красными, как у монстра. — Доброе утро, Хоффман, — сказал комиссар Нурдфельд. Не получив ответа, огляделся. — Просторный у вас номер в этом курортном отеле… Подозреваю, что вам он нравится. Вы, кажется, были недовольны комнатами в других местах? Считали их слишком тесными, не так ли? Слишком темными? Я помню, что они вызывали у вас бурный протест, и вас перебрасывали из одного места в другое, но вы нигде не чувствовали себя как дома. Однако теперь здешний отель закрывается. Пора снова перебираться. И, к сожалению, в будущем придется привыкать к пространству поменьше. — Он сочувственно улыбнулся, повернулся к констеблям и сказал: — Наденьте на него наручники. Хоффман порывисто поднялся. — Ну-ну. Спокойно, — сказал Нурдфельд и наставил на него пистолет. Констебль Эберг достал наручники и сковал руки Хоффмана за спиной. Нильс подошел к нему, заглянул в налитые кровью глаза и одновременно опустил руку в правый карман брюк мужчины. Ему было противно подходить к этому человеку так близко и рыться в его грязной одежде, но, к своему облегчению, он сразу нашел то, что искал. — Можно и в тюрьме хорошо посидеть, если есть свой ключ, верно? Правая рука Хоффмана инстинктивно дернулась, но наручники не позволили ему выхватить ключ из рук Нильса. Нурдфельд взял кусочек металла и поднес к свету, падавшему из высоко расположенного окна. — Хм, — пробормотал он. — Неужели одного ключа достаточно, чтобы открыть все замки? — Да, если во всех дверях замки одинаковые, — ответил Нильс. — Вы ничего не заметили, когда охранник открывал их? Он устроил целое представление с той огромной связкой ключей — гремел ею, притворялся, что ищет нужный… но пользовался одним и тем же ключом. А у Хоффмана был дубликат. Он зашел в камеру перед тем, как мы пришли, предварительно закрыв за собой все двери. А дождавшись нашего отъезда, отпер бы их и снова вернулся бы к себе в квартиру в доме шефа. Так он делает каждый раз. Нурдфельд нахмурился и посмотрел на гиганта перед собой. — Но откуда вы узнали, что мы появимся, Хоффман? — спросил он. — Наше прибытие не оглашалось. Хоффман открыл рот и попытался что-то сказать, но издал лишь хрипение и с гримасой боли замолчал. Нильс помнил, что ему рассказывала Эллен, когда они возвращались на карантинную станцию. Теперь он понял, что темные пятна на шарфе, намотанном на шею, были не просто грязью, а засохшей кровью. Сейчас липкий шарф размотался, и горло обнажилось. — Красный шарф! — вскричал пораженный Нурдфельд. Рана была не такой глубокой, как у убитых Хоффманом людей. Но повреждение оказалось достаточным для того, чтобы повредить ему гортань и лишить возможности говорить. Теперь полицейские могли зайти за перегородку, где, по словам охранников, стояло поганое ведро Хоффмана. Но никакого ведра Нильс не увидел. Вместо него там стоял большой морской гроб. Пока Нурдфельд осматривал рану Хоффмана, Гуннарссон открыл его. В гробу лежала одежда — костюм с жилеткой и рубашка, все отличного качества. Нильс понял, что здесь, скорее всего, только что лежали грязные лохмотья. Хоффман использовал гроб как склад костюмов для смены ролей. Под одеждой лежал странный предмет. Гуннарссон осмотрел его, но сперва не понял, что это. Подняв его, он заметил металлическую струну, проходившую в двух канавках вдоль стального обруча и спускавшуюся вниз, замыкая какой-то механизм. — Похоже, мы нашли орудие убийства, — крикнул он. Все вместе во главе с ним спустились по лестницам корпуса для обследований, и каждую дверь старший констебль открывал ключом, найденным в кармане у Хоффмана. У выхода из больницы их ждали остальные полицейские вместе с группой охранников и другими обитателями острова. Хоффман шел между двумя констеблями, расправив плечи и глядя прямо перед собой. — Шеф! — испуганно закричал один из охранников. — Не оставляйте нас! Пожилая женщина с шалью на голове начала громко причитать, качая головой. — Вы забираете от нас Хоффмана! Теперь всему конец! — ныла она. Хоффман смотрел на них с достоинством, как король на своих подданных. Попытался что-то сказать, но вместо слов из его горла вылетел какой-то сухой клекот. Немного дальше Нильс увидел Иона Ланге с матерью. Они стояли рядом на тропинке, ведущей к столовой, и наблюдали за происходящим на расстоянии. Хоффмана отвели к пирсу. Увидев два катера портовой полиции, он утратил самообладание; его охватила дикая злоба. С налитыми кровью, широко открытыми глазами он стал метаться, издавая при этом хриплые звуки и вой. Троим крупным констеблям приходилось прикладывать все силы, чтобы удержать его. — Принесите кандалы! — крикнул комиссар Нурдфельд. Один из полицейских появился из рубки катера со старомодными железными, обтянутыми кожей кандалами. После тяжелой борьбы с пинающимся и плюющимся Хоффманом констебли ухитрились надеть их на его ноги и переправили убийцу на борт. Комиссар сделал знак к отправлению, и полицейские попрыгали в катера. Поскольку третий катер портовых полицейских уже отплыл с Эллен, в двух оставшихся было тесновато. Нильс и Нурдфельд сели напротив друг друга на скамьях. Связанный Хоффман лежал на палубе у их ног. Он крутился и рычал, в углах его рта собиралась пена. Наконец оба катера отчалили, а жители Бронсхольмена стояли на пирсе и кричали им. Из-за шума мотора было трудно расслышать, что именно, но Нильсу показалось, что они кричали: «Хоффман! Хоффман!» Пленник у их ног, казалось, услышал это. Он замолк и теперь лежал неподвижно, прижавшись щекой к палубе и еле заметно улыбаясь. Катера вышли из залива и двинулись дальше в море. Яркий свет пронзал облачное небо на западе. Остров становился все меньше и меньше, пока наконец не исчез в дымке. Нильс и комиссар рассматривали Хоффмана, лежащего между ними. Пленник закрыл глаза и приоткрыл рот, словно окончательно сдался; казалось даже, что он заснул. Тонкая белая струйка пены из уголка его рта сбегала на палубу. Полицейские посмотрели друг на друга понимающими глазами, щурясь от солнца, — два уставших охотника, везущие домой добычу. — В камере вы задали Хоффману вопрос, — сказал Нильс. — Я могу ответить вместо него. Он знал, что мы должны приехать, поскольку видел нас с наблюдательной башни. Как только рассвело, Хоффман пошел туда высматривать Эллен. К счастью, она спряталась в единственном месте, не видимом оттуда. Заметив, что наши катера приближаются, Хоффман ударил в морской колокол и предупредил всех на острове. Эллен слышала колокол из своего тайника. Она решила, что это призыв охранникам искать ее. Но этот звон был сигналом о вторжении чужаков. Я и сам слышал его, потому что ветер дул с той стороны. — По местам, представление начинается, — прокомментировал Нурдфельд. — Примерно так. Хоффман, по-прежнему с закрытыми глазами, качался туда-сюда вместе с лодкой, как огромное дитя в люльке. — Куда его теперь отправят? — спросил Нильс. — В «Укрепленный павильон» в Сэтере, самое надежное в стране место заключения чокнутых преступников. — А разве он не был там раньше? — Был. Но с тех пор меры безопасности усовершенствовались. С момента, как была введена новая система изоляции, никому не удалось бежать. Каждая камера герметически запирается… В порту Хоффмана ожидает подготовленный спецвагон, в котором его отправят до места. В Сэтере есть железнодорожная колея, идущая прямо на территорию больницы. Нильс понял, как много работы и ресурсов задействовал комиссар в этом деле. И как он был разозлен, когда полиция выяснила истинное положение Хоффмана на Чумном острове. Волнение на море усилилось. Нильс схватился за поручни. С другого катера донеслись крики и смех, когда сидящих на скамьях полицейских окатило водой. — Хорошо, что не штормит сильнее, — сказал Нильс, — а то в этом корыте недолго и перевернуться… Интересно, такое уже случалось? — У вас что, морская болезнь, Гуннарссон? — с улыбкой поинтересовался Нурдфельд. — Нет, я с детства привык к морю. — Тогда, может быть, съедим по бутерброду? — А где мы их возьмем? — удивился Нильс. Комиссар подмигнул, нагнулся, пошарил рукой под скамьей и вытащил аптечку. Поставив ее рядом с собой на скамью, ослабил ремешки и откинул крышку. — Садитесь рядом, Гуннарссон, — предложил он, похлопав по скамейке. Нильс перешагнул через тело Хоффмана и сел рядом с Нурдфельдом. — Берите. Старший констебль взял завернутый в пергамент бутерброд. Тот оказался с вареным яйцом. В животе засосало — весь день Нильс ничего не ел. — Спасибо, комиссар, — пробормотал он. — Отличные бутерброды… Жена делала? — Свояченица, — ответил Нурдфельд, и Нильс вспомнил, что хозяйством у комиссара занимается свояченица. — Неплохо бы к этому и чашку кофе, а? Дальнейшее заняло не более нескольких секунд. Когда комиссар начал откручивать крышку термоса, катер завалился на другой бок, и термос выпал из его рук. Это Хоффман бросился к борту катера — так подскакивает только что пойманная рыба. Скованный по рукам и ногам, благодаря наклону катера и силе плечевых мускулов, он перевалился на скамью, где только что сидел Гуннарссон, затем за борт и, наконец, с плеском исчез в воде. Нильсу и комиссару пришлось самим напрячь все силы, чтобы удержаться в лодке во время этого неожиданного происшествия. Когда катер выправился, они с секунду сидели как оглушенные, уставившись на палубу и не в состоянии понять, что произошло. Термос катался туда-сюда по дну, намокшие бутерброды плавали в пролитом кофе. Тут Нурдфельд крикнул во всю силу легких: — Повернуть обратно, черт побери! Но катер уже успел уйти сильно вперед, прежде чем удалось докричаться через шум мотора до полицейского у штурвала. Тот стоял к ним спиной и воспринял весь этот шум как реакцию на слишком сильную волну. Теперь он медленно повернул обратно и поплыл широкими кругами.