— Где это было? — крикнул он. Заслонившись от солнца ладонями, Нильс и Нурдфельд посмотрели на катящиеся волны, а затем вопросительно друг на друга. — Понятия не имею, где он вывалился, — произнес Гуннарссон. — Но в наручниках и кандалах он, понятное дело, камнем пошел на дно. Из рубки с тревогой на лицах выглядывала пара констеблей. — Что случилось, комиссар? Катер все еще ходил кругами. Другое полицейское судно продолжило свой путь и было сейчас близко от входа в южные шхеры. — Хоффман бросился за борт, — глухо произнес Нурдфельд. — Господи! Как же это случилось? Комиссар не ответил. — Обследуем дно? — спросил кто-то. — Это невозможно, — ответил портовый полицейский, — здесь слишком глубоко. — Что же тогда делать? Нурдфельд обвел взглядом поверхность воды. Солнце прорывалось сквозь облака и меняло цвет морской воды с тускло-черного на сверкающе-синий. Отраженный водой свет резал глаза. — Ничего, — бесцветным тоном ответил комиссар. — Он утонул. 34 — Остановите, пожалуйста, здесь, — попросила Эллен. — Я довезу вас до места. Это приказ комиссара. — Спасибо, но я лучше выйду здесь. Ее родителям не нужно видеть, как она подъезжает в полицейской машине. Старший констебль Рам, затормозив, бросил взгляд на большие деревянные виллы и сельскую обстановку. — Ладно. Мне все равно, — согласился он. Затем остановился и вынул из машины ее саквояж. Эллен поблагодарила и пошла к дому, преодолев оставшуюся часть пути в гору пешком. Последний раз, когда она здесь проходила, все тонуло в зелени; сейчас листва поредела, а преобладающими цветами стали желтый и оранжевый. И как здесь было тихо! На острове воздух полнился звуками. Ветер. Крик морских птиц — почему они всегда кричат более уныло и жалобно, чем другие птицы? И этот постоянный приглушенный аккомпанемент моря, глухой, монотонный, проникающий сквозь стены домов и в подкорку мозга до тех пор, пока не перестаешь о нем думать… Только теперь Эллен поняла, что теперь все это исчезло. Она открыла калитку в родительский сад и пошла по дорожке, усыпанной гравием. С облегчением обнаружила, что входная дверь заперта — и никто не открыл, когда она позвонила. Достав ключ из тайника под верандой, Эллен открыла и вошла. На нее пахнуло запахом дома, узнаваемым и неописуемым, который появляется, только когда дом пуст, и пугливо исчезает, когда его обитатели возвращаются. Комнаты купались в золотисто-медовом послеполуденном свете — словно на старой фотографии. Мебель, шторы, пианино и безделушки — все ощущалось одновременно хорошо знакомым и чужим, словно она уезжала на несколько лет, а не на шесть недель. Радости от возвращения домой Эллен не чувствовала — только страшную усталость. Причалив в городе вместе с портовыми полицейскими, она была доставлена в отделение угрозыска, где о ней позаботилась фрекен Брикман, предложив кофе и бутерброд в комнате отдыха личного состава. Затем ее допросил старший констебль Рам. Эллен отвечала на его вопросы односложно. Он понял, что она очень устала, и сказал, что они могут продолжить в другой день, а затем отвез ее в Лерум. Рам и слушать не хотел, что она может поехать поездом. Должно быть, она проспала бо́льшую часть пути. Ей снился отвратительный сон, в котором Эллен задыхалась под заплесневевшим брезентом, пока звонил морской колокол и приближались тяжелые шаги. Старший констебль Рам похлопал ее по плечу, твердо и нежно, словно она была старым любимым псом, и Эллен проснулась, тяжело дыша, кажется, даже закричав, и очень смутилась. Они уже проехали Ионсеред; рядом с ними раскинулось озеро Аспен, окруженное крутыми лесистыми горами и мягкими облаками. Эллен пошла в ванную комнату на втором этаже и открыла кран. Пока ванна наполнялась теплой водой, внесла саквояж в свою комнату, распаковала его и сняла одежду. Потом вернулась в ванную и залезла в горячую воду. Опустилась как можно глубже, оставив на поверхности только лицо. С полчаса она лежала совершенно неподвижно и бездумно. На кафельной стене плясали тени от листвы вяза, растущего у дома. Когда вода стала остывать, Эллен спустила ее часть, вновь открыла кран с горячей водой и опять погрузилась под воду. В пустом мозгу начали появляться мысли. Тени листвы и шум льющейся воды сделал их невесомыми, колышущимися, как подводные растения. Что она за женщина? Год назад Эллен сказала бы, что является типичной представительницей «новых женщин», современной, опытной как в профессиональной, так и в личной сфере, нацеленной на карьеру журналистки. Затем она стала ученицей в школе домоводства и готовила себя к буржуазному браку. А теперь… кто она теперь? Эллен вынула руки из воды и посмотрела на них. «Кожа прямо как шелковые перчатки», — сказала ей фру Ланге, когда они встретились впервые. Теперь она была шершавая, как наждачная бумага; небольшой след от помолвочного кольца полностью исчез. На тыльной стороне кистей виднелись похожие на дождевых червей вены, как у пожилых женщин, а ладони покрылись мозолями. Эллен чувствовала слабость, а еще ноющую боль на внутренней стороне правого бедра — там ее укусил Хоффман. Синяк скоро пройдет. Она не хотела больше смотреть на эту часть тела, пока не почувствует, что он исчез. С ее рук стекала вода. Где-то вдалеке слышался шум проходящего в долине поезда. Она была на волосок от того, чтобы убить человека. Если б она была чуть-чуть сильнее и смогла передвинуть металлическую струну на следующую выемку в механизме, то стала бы убийцей. Она действовала в рамках самозащиты, ни один суд не осудил бы ее. Но собирался ли Хоффман действительно убить ее? Этого она не знала. И ею двигал не страх. Страх ослаблял, делал руки мягкими, а разум — покорным, это она теперь знала. Сила появилась от злости. Она набросила орудие смерти на шею Хоффмана, потому что была совершенно разъярена. И она должна признать, что в этой ярости скрывалось некое удовольствие. Ей чудился голос Хоффмана, рассказывавшего, как он избивал своего мучителя на школьном дворе. Он назвал это упоением. «Тот, кто хоть однажды пережил такое возбуждение, никогда его не забудет. Он захочет испытать его снова». Что за дверь открылась внутри нее? Эллен оставила эту мысль. Тут она услыхала звуки внизу. Входная дверь захлопнулась, и из прихожей донеслись голоса родителей. Эллен вылезла из ванны, надела халат и пошла к ним. 35 — Да, такой вот Хоффман, — сухо произнес комиссар Нурдфельд, прочитав рапорт Нильса об их операции на Бронсхольмене и о ее бесславном окончании. Он положил бумагу в папку и повернулся к Гуннарссону, сидящему с другой стороны письменного стола. — А теперь у нас есть задержанные, которыми надо заняться. Бенгтссон, разумеется, словоохотлив, как камень. Но Иван Юханссон понемногу мягчает. Я с ним немного поговорил утром… Противный тип. Сначала все отрицал — мол, ничего он не знает ни о какой контрабанде спирта, и нога его не ступала на верфь Варвет-Кюстен. Когда я сказал, что у нас имеется свидетель, он хмыкнул и спросил, доводилось ли мне говорить с кем-нибудь из тех полоумных старых алкашей, что часто ночуют там. Юханссон, конечно, думал, что Калле Клинка настучал на него, и был уверен, что показания алкаша не произведут впечатления на суд. Когда же узнал, что свидетель — полицейский, сначала не поверил. Но потом стал чуть больше склоняться к сотрудничеству… — Рассказал ли он что-нибудь, чего мы еще не знаем? — спросил Нильс. — Немного. Он знал Эдварда Викторссона и в курсе, что тот делал большие деньги на контрабанде спирта. Но Эдварду стало сложно поспевать со всеми поставками в рестораны, для него их было попросту слишком много. И вот Иван, угодливый малый, предложил свою помощь и идею использовать транспортную фирму брата. Эдвард принял его предложение, но информацию выдавал с большой осторожностью. Иван знал, где и когда надо забрать и передать груз, но не больше того. — А как ему платили? — А вот это интересно. Лично Эдвард ему не платил. Иван должен был пойти в кондитерскую в центре города и сесть за стол с чашкой кофе. За другим столиком должен был сидеть господин со свернутой газетой. Согласно инструкциям Эдварда, Ивану нужно было подойти и попросить просмотреть газету, а когда он ее получал, господин уходил. Внутри газеты лежали деньги — плата за услуги. — Он не оставил какого-нибудь описания того господина? — Аккуратно и хорошо одетый. Седая бородка. Очки. Нильс поднял брови. — Доктор Кронборг? — Очень может быть. — А Артур, шкипер с карантинного острова? — спросил Гуннарссон. — Его вы тоже допросили? Комиссар недовольно кашлянул. — Нужно понимать, что можно успеть сделать за одно несчастное утро, а что нельзя, — сказал он и добавил с лукавым блеском глаз: — Я думал, мы могли бы сделать это вместе, Гуннарссон. — Разумеется, комиссар, — согласился Нильс, радуясь доверию Нурдфельда. — Хочу посмотреть, как он отреагирует на заключение судмедэксперта о крови на катере. Это оказалась человеческая, а не рыбья кровь. — Он знает, что Хоффман мертв? — Да, я сказал ему об этом вчера. Мне кажется, это должно подготовить его к допросу. Иначе он не осмелится хоть звук издать. * * * Сообщение о результатах анализа крови никак не отразилось на лице Артура.