— Я не ору, я говорю как есть. Славка ее подлец и убийца. Мало того, что убил, так он еще все подстроил хитрым образом, чтоб Виталька в тюрьму села, а он сухим из воды вышел. — Чепуха, — устало вздохнула я, — Ничего он не подстраивал и ни о чем меня не просил. Я сама во всем призналась… — В чем? — опять заорала Нинка, глотка у нее дедова. Краснознаменный ансамбль песни и пляски запросто переорет. — В убийстве, — хмыкнула я. — Призналась, покаялась и отсидела. Теперь обо всем этом забыть пора и жизнь начинать светлую и честную, где нет места криминалу, случайным связям и бранным словам. — Точно, — порадовался Палыч, — На свободу с чистой совестью. Мы с ним дружно захохотали, а Нинка разозлилась. — Одно слово — придурки. Письма-то твой писал? — понизив голос, опять спросила она. — Какая тебе разница? — Сестра я тебе, и у меня, между прочим, душа болит. А от людей-то стыд… А этот за пять лет хоть бы раз зашел, узнал, как, мол, живете. У Сережи на свадьбу приличного костюма не было, у чужих людей деньги занимала, у хахаля твоего совести вовсе нет, знал, что бедствуем. Уж если тебя в тюрьму упек за свои-то грехи, так хоть семье бы помог материально. — Ты языком-то дотреплешься, — ядовито сказала я, — Он тебе поможет, оторвет башку и тебе, и Сережке твоему, и не станет у вас никаких материальных проблем. Палыч тихо фыркнул, пряча глаза, а Нинка пошла пятнами. — Я правду говорю, — минут через пять придя в себя, подала она голос. — А за правду всегда страдают, — добавил Палыч, а я, чтобы разрядить обстановку, налила еще водки. Нинка пьянеет быстро, изрядно захмелев, она принялась причитать, но тут, на счастье, взгляд ее упал на часы, и сестрица заторопилась домой. Я вызвала ей такси, и мы с Палычем проводили ее до машины. — Зря ты приехала, — сказала она на прощание. — Может, думаешь, я из-за барахла? Из-за барахла, конечно, тоже. Уж такую меня бог создал, никуда не денешься, но тебе здесь жизни не будет… — Не беспокойся, — целуя ее, попросила я. — Со мной порядок. Устроюсь на работу, буду вам с Сережкой помогать. — Добрая ты девка, всегда такой была, — заревела Нинка. — Отчего тебе в жизни не везет? Дослушивать я не стала, захлопнула дверь и помахала на прощание рукой. — Оттого не везет, — забубнил Палыч, — что каждый норовит на хребтину влезть. — Ты хоть не зуди, — подхватив его под руку, попросила я. — А я что, я как скажешь…Хочешь споем? — Давай. Мы направились к подъезду, затянув негромко «Раскинулось море широко». — Дед твой, царство ему небесное, очень эту песню уважал, — поднимаясь по лестнице, заметил сосед, — Бывало, как выпьет… — Похоронили по-людски? — А то как же. Дед твой Нинку хорошо знал, оттого кончину свою препоручил соседке. Варваре Васильевне. И деньги оставил, трюмо продал, то, что в углу стояло… А остальное все Нинка. Я ей говорил, мол, вернется Виталька, за душой у девки ни гроша… — Бог с ней, с Нинкой… На кладбище завтра съезжу. Поедешь со мной? — Конечно. Возьмем бутылочку, помянем моего дорогого усопшего друга Игната Мартыновича… Вот уж кто выпить любил, но и дело знал. Знал дело, скажу я тебе. Палыч вошел в квартиру, запер дверь на засов, посмотрел на меня заговорщицки и, взяв за руку, повел в кухню — Нинка-то твоя жаднющая, да, слава богу, без царя в голове, а Игнат Мартыныч мужик обстоятельный, любимую внучку без копейки не оставил. Бери табуретку, полезай наверх. — Куда? — удивилась я. — В темнушке, на верхней полке, за ящиком тайник. Полезай, да пошарь там, ручку нащупаешь. Со старых времен тайник, не знаешь, так ни в жизнь не найдешь. Я влезла на табурет, принялась впотьмах шарить рукой и в самом деле обнаружила в стене металлическую скобу, потянула ее и сунула руку в тайник. — Ну что? — спросил Палыч удовлетворенно, — Нашла? — Нашла, — кивнула я, передавая ему два свертка в старых наволочках. В одном были бронзовые часы, в другом статуэтка из мрамора. — Там и адрес есть, куда отнести, за большие деньги у деда эти вещи просили, для тебя берег. — Спасибо тебе, — глядя на багровую физиономию своего соседа, сказала я. Если бы могла, то непременно заревела бы в ту минуту. Мы обнялись. Палыч похлопал меня по спине и сказал со вздохом: — Ждал я тебя. И барахло это душу-то тянуло, а ну как свистнет кто, я ведь пьяный — дурной… Теперь все, слава богу, волю покойного исполнил и тебя увидел. Ты. Виталька, хочешь смейся, хочешь дураком зови, а ведь кроме тебя… Ладно, сама знаешь… — Знаю, — кивнула я. — Пойдем, выпьем за дедово наследство. Больших денег не жду, но на жизнь нам с тобой хватит. Палыч шмыгнул носом и торопливо отвернулся. Мы еще выпили, доели картошку, я убрала наследство в тайник и вымыла посуду. К этому моменту сосед задремал, облокотившись на стол, я проводила его в комнату на видавший виды диван, достав из шифоньера подушку и одеяло. Пять лет назад у Палыча был телевизор и холодильник, теперь же из мебели только необходимый минимум, а шифоньер вообще пустой. Я вздохнула, открыла в комнате окно и задернула ситцевую штору, чтобы солнце не било спящему в глаза, а потом прошлась по квартире, насвистывая. Извлекла из кармана кубики и бросила на кухонный стол. Два и один. Не густо. Я покосилась на телефон Аппарат был древний, под стать квартире, укреплен на стене в коридоре. Сделав очередной круг по прихожей, я подошла к нему и, сняв трубку, набрала номер. — Да, — голос звучал хрипло и недовольно. — Чижик, — позвала я. — Кто это? — помедлив, спросил он, вроде бы растерявшись — Я, не узнал? — Лийка… вот ведь… конечно… вернулась, значит? Когда приехала? — Три часа назад. — В гости или насовсем? — Пока не знаю. Поговорить надо. Найдешь время? — Само собой. Ты где? — В дедовой квартире. — Отлично. У меня тут дельце небольшое. Через час освобожусь, заскочу… — Спасибо. Буду ждать. — Я повесила трубку, а Палыч позвал из своей комнаты. — Виталька. Я вошла, привалилась к стене и спросила: — Тебе чего не спится? — Своему звонила, да? Рад он, что ты вернулась, или как? — Рад. Сказал, в гости жди… — Ага… Тут несколько раз заходил один, видать, из этих… крутых. Машина у него импортная, блестит вся. Интересовался, пишешь ли деду, как вообще дела… твой, что ли? — Откуда ж мне знать? — усмехнулась я, — Хотя моему ходить незачем. — Он тебя правда бросил? — нахмурился Палыч. — Ты, дед, с Нинкиных слов не пой. У меня был выбор, на него показать или самой в тюрьму шлепать. Он меня ни о чем не просил, я сама все решила. Вот и весь сказ… — Не правильно это, — разозлился Палыч. — И глазами на меня не зыркай, я тебя вот с эдаких пор знаю и имею право высказаться. Он мужик, а ты баба. И если он за твоей спиной спрятался… — Надоели мне эти разговоры. Что ты, точно прокурор, душу-то тянешь? Ну сваляла дурака, хлебнула дерьма, поумнела, теперь жить хочу, долго и счастливо. Мне б на работу устроиться, а остальное приложится. — Если как ты говоришь, если ты все ему простила и камня за пазухой не держишь… — Хочешь, еще за водкой сбегаю? — предложила я, — Только дурацкие разговоры оставь и спой что-нибудь морское… — Иди за водкой, — махнул рукой Палыч, и я пошла. До приезда Вальки время еще было, а торчать в душной квартире не хотелось. Когда я вернулась. Палыч крепко спал, храпел так, что было на лестнице слышно. — Вот чертяка, — подивилась я, открыла на кухне окно и закурила, устроившись на подоконнике. Минут через пятнадцать во дворе появился серебристый «Лексус», притормозил под нашими окнами, и из него вышел Валька Чиж. Правда, теперь называть его так было неловко, он раздобрел, выглядел заметно старше, а главное — очень респектабельно. От замашек дворовой шпаны и следа не осталось. Чижик поднял голову к кухонному окну, заметил меня и улыбнулся, а я, помахав рукой, пошла открывать дверь. Валька вошел в прихожую, притормозил у порога и оглядел меня с ног до головы, на лице читалось удовлетворение.