* * * Но впервые я узнала о Люсе не из «Живого журнала», который вел Димон, а из собственного сна. О том, что мы все: я, Аришка и моя подруга – читаем его «любовнические записки», он так и не догадался. Не сговариваясь, мы об этом молчали. Даже Аришка, хотя ее так и подмывало прикольнуться над отцом, ввернув ему его же собственную фразочку, проявила здесь поразительную стойкость. Но еще до открытия мужниной исповеди в Интернете мне приснилось, что Димон вводит в наш загородный дом девушку, они с ней приостанавливаются на пороге и он, внимательно поглядев на ее профиль, думает: «Чем-то похожи, но жена в двадцать лет была все-таки изящнее, тоньше». Похожи мы с ней были только цветом волос и чуть вздернутыми носами. Я светлая шатенка, она еще светлее, но уже не без химии. Когда приехал Димон в город, я, улучив момент, когда Аришки рядом не было, сказала: и что за девушку ты ввел в дом? – Кто донес?! – испугался Димон. – Все врут. – Мои сны всегда точно показывают что есть, так что никто ничего не доносил. Как зовут? – Люся. – Откуда? – Беженцы из Казахстана. Девушка чудо как хороша. Вокруг нее весь местный молодняк… У нее жених в армии. – Она у тебя живет? – Ну… – Димон замялся. – Она мне готовит, убирает… То есть реклама кроликовода Геннадия сработала. Он получил деньги, а Димон – Люсю. Она стала готовить ему и убирать, а он эротически томиться и потихоньку ее совращать. В ЖЖ Димон написал, что лишил ее девственности: этот пост его был полон стенаний и сожалений об ушедшей юности, о современном распутстве и в итоге об утраченной девственности бытия. Несмотря на неприятный факт близости собственного мужа с двадцатилетней Люсей, то, как Димон философски перешел от частного к общему, мне понравилось. А Юлька, тоже читающая дневник Димона, едко съязвила: – Это еще кто кого, знаешь анекдот про лису, которая себе девственность с помощью ежика возвращала? Уверена, не он первый ее этого сокровища лишил. С той поры Димон окончательно осел в деревне и в городе проводил всего по несколько часов в неделю. И вообще перестал ночевать дома. Но по-прежнему не упускал случая устроить для общих знакомых какой-нибудь «перформанс» на тему: какой я бедный, потому что мне досталась ужасная жена. Правда, общих знакомых у нас было немного: мы как-то разделили свои области дружбы. Но вполне хватало двух жен, чтобы одна из них, позвонив мне, сообщила о какой-нибудь очередной моей отрицательной черте. Димон обожал рыться в мусорном ведре. Ему нравилось извлекать оттуда выброшенный мной предмет или остатки еды, доказывающие мою неэкономность, бесхозяйственность и легкомысленное отношение к деньгам. Как-то он извлек свои же рваные носки, устроил скандал, надел носки и, сев в «кадиллак», поехал на день рождения к своему закадычному другу. Вы думаете, в доме не было целых? Да пар двадцать, не меньше! И конечно, назавтра мне позвонила приятельница жены его друга и рассказала, как бы с юмором, что Димон весь вечер демонстрировал гостям свои рваные носки и все жены обсуждали, какая плохая супруга ему досталась. Его жалели. Ему сочувствовали. Меня, разумеется, осуждали. Но меня все это только смешило. Димон был в своем репертуаре: он ведь актер, думала я, и привлечь к себе внимание любой ценой вполне в его характере. И пусть. * * * Но моя Юлька Димона возненавидела. Иначе как «твой старый козел» она его не называла. Девушка, которую она видела с ним, была не кто иная, как Люся. Если в главной нашей с ним пьесе я была Мирандой, а он Клеггом, то в пьесе с ней он ощутил себя всемогущим Пигмалионом, человеком из гораздо более высокой среды, причем богатым (на фоне семьи беженцев), с крепкой загородной усадьбой, крутой тачкой и прочая, прочая, прочая… – Смазливая, вульгарная девка, – сказала Юля. – Когда вы только поженились, я была о Диме лучшего мнения, но он так упал в моих глазах, что вызывает отрыжку. Он ничтожество с гигантскими амбициями! – Ты не права, – возразила я. – Он интересный человек. И не бездарный. И внешне Люся вполне: роскошная блондинка. – Правда, в ущерб своей здоровой природной красоте скопировавшая в качестве оболочки стиль гламур, то есть вся такая блестящая и сиренево-розовая. Тьфу, как тупо! Но личико у нее было и правда хорошенькое: Аришка залезла в почту Димона и показала мне фото. А фигура крепкой деревенской девахи – по контрасту с моей субтильностью и плохим зрением – это для стареющего Димона было что надо. И даже Димонова главная триада «красота – социальный статус – родословная» присутствовала, правда, в несколько измененном виде. То есть главная ценность – красота – была, как считал Димон, при ней, а социальный статус заменяла молодость. И с родословной все обстояло вполне: среди родни Люси обнаружилась советская кинозвезда. Геннадий и здесь не промахнулся с пиаром, сообщив, что его жена – двоюродная племянница знаменитой актрисы, кумира молодежи восьмидесятых годов прошлого столетия. И Димона в том числе. В это слабо верилось. Но, впрочем, какая разница? Ведь главное, что поверил Димон. Он был готов жениться. И написал мне в сообщении, что это «фатум»: на него обрушилась «огромная любовь». * * * Во мне боролись два чувства, причем совершенно противоположные: некоторая горечь отвергнутой женщины и привкус счастья от замаячившего впереди освобождения – Люся разведет нас с Димоном и я наконец вырвусь из лабиринта его витально опасного для меня воображения. Я ответила в сообщении, что готова сразу дать ему развод. Подавай в суд, написал он, отстегну вам с Аришкой что по закону. Я удивилась: может быть, к Димону и в самом деле пришла последняя любовь и он готов ради нее на все?! Суд обязан разделить нашу собственность, и мы с Аришкой должны получить пусть не так много, но вполне достаточно для начала ее самостоятельной жизни и для моего творчества. В общем, Люсю я, несмотря на полынную горечь от очередного мужского предательства, восприняла как спасение. Он стал обучать ее английскому и к тому же игре на фортепьяно: Димон ведь окончил музыкальную школу. И пообещал вывести ее в свет и сделать звездой. Для модели она была тяжеловата, и в какой сфере Димон собирался зажечь сверхновую, я так и не узнала. Но, увы, он наткнулся на два неожиданных и непреодолимых препятствия: Люся вовсе не желала учиться и не желала выходить замуж за старика. – Так чего же она хочет?! – негодовала Юлька. – Я поняла, чего хочет она и ее родители. – И?.. – О, это очень познавательно с точки зрения того, как влияет кино на далеких от искусства людей! Ты помнишь обожаемый Димоном фильм про вдовца, который женился на юной медсестре? Фильм просто зомбировал Димона! Но и родители Люси, кроликовод Геннадий и его помощница Светлана, попали под гипнотическое воздействие фильма – другого, но по содержанию с этой мелодрамой перекликающегося. В нем рассказывалось о любви богатого одинокого холостяка к юной красотке. Старик заболевает и перед смертью завещает все, чем владел, своей последней любви – этой девушке. Люся сама об этом и рассказала Димону. А он все дословно записал и опубликовал в своем «Живом журнале». – То есть твой козел и здесь наврал, – возмутилась Юлька, – и для первой жены и старшей дочери он как бы все эти годы одинок, и для семьи кроликовода старый холостяк! – Актер! – Брачный аферист. Аришка записи отца о его великой любви к Люсе назвала «жутким нытьем»: как я несчастлив, передразнивала она слог Димона, что Люся не хочет учиться и употребляет матерную лексику, как мне отучить ее жевать резинки в публичных местах и так далее. – Всем врет, что одинок! – Юля, – сказала я, улыбнувшись, – ну кто бы на него из двадцатилетних клюнул, если бы не надеялся на его собственность? Это же закон современной жизни: у него деньги или слава, желательно, конечно, то и другое, а у нее молодость. Они молодостью и красотой торгуют и должны быть уверены, что покупатель платежеспособен. А если у него имеется жена, значит, при разводе придется все делить, а главное, не факт, что развод состоится… Потому я думаю, что он абсолютно всем своим приятельницам все годы нашего брака выдавал себя за одинокого мужика. Причем несчастного. Такой вот враль. – И она еще улыбается! – А тем, кто меня хоть немного знает, лжет, что мы с ним давно не живем. Иначе бы его осуждали за постоянный блуд, а так его распутство как бы вынужденное. Не забывай, что Димон воспитан в советские годы как «пионер всем ребятам пример». – Его ложь – это просто жесть. И эта Люся – кошмар. Ведь абсолютно тупая. – Зато какое тело. – Вас даже сравнивать нельзя – как параплан с мешком! – И вообще вечная ложь – это его защита. – Я вспомнила рассказ о съеденном любимом кролике. – Правда для него невыносима. – И какая же правда для него невыносима? Что он пустое место? – Он не пустое место. – Он жадный и лживый тип. Да еще и прелюбодей. Как ты вообще могла выйти за него замуж?! Лучше быть одинокой, чем жить с таким гэ. Он мер-за-вец! Так что твой развод я только приветствую. Я вот живу одна – и ничего. Не страдаю. – Я его любила. Понимаешь, мне, видимо, по жизни просто нравится превращать лягушек в королей. Тоже вид живописи, только жизненной… И наверное, и сейчас на дне моей души еще что-то к нему осталось… – Знаешь, – вдруг тихо сказала Юлька, – ты идеалистка, оторванная от реальности, и я за тебя боюсь. Как бы этой жуткой семейке кроликовода не захотелось от жены избавиться другим путем, сохранив всю собственность потенциальному дарителю. Ты прочитала, что твой супруг сообщил о ее семейке: папаша судим. – Судим?