Аришка обиделась и ушла в свою комнату. – А ты не думаешь, что твоя Арина могла связаться с каким-нибудь наркоманом и сама… – Нет. Несмотря на то что она именно так последнее время выглядит – как опустившаяся наркоманка, наркотики она даже не пробовала. Я чувствую. И таких приятелей у нее нет. Она все-таки умная. – У нее, скорее всего, тяжелый кризис взросления, который усугубил «Живой журнал» Димона. Она сама его нашла? – Конечно. * * * Когда я ждала Аришку (было уже четыре месяца беременности), Димон решил сделать мне приятное. В одном из иллюстрированных журналов у него работал заместителем главного редактора хороший знакомый, к которому он меня направил как иллюстратора. Я пришла. Знакомый Димона оказался плюгавым тощим человечком с ленинской лысиной, которую он непрерывно, разговаривая со мной, то пощипывал, то почесывал – это, видимо, в зависимости от контекста, с иронией думала я, наблюдая за ним. Но графику мою он принял с восторгом, раз пять произнес слово «талантливо» и пообещал публикацию с краткой справкой об авторе (то есть обо мне) в июльском номере журнала. «Димон! Как я рада! – тем же вечером сказала я Димону. – Он пообещал и цветную вкладку, и обложку!» Но ни в июльском, ни в каком другом номере мои графические работы опубликованы не были. Плюгавый человечек через неделю мне позвонил и сообщил (как хочется написать: «таким же плюгавым голосом», но удержусь), что Димона он знает давно и не может ему отказать, а двух авторов, точнее, автора и художника… но все равно двоих сразу провести через главного редактора ну никак нельзя, потому в июльском номере, к сожалению, вместо моей графики будет опубликован рассказ Димона с его авторскими иллюстрациями. – Но он ведь не умеет даже белку нарисовать! – воскликнула я. – Примитивизм в цене. – Человечек дунул в трубку. – Главное, что авторские иллюстрации. И, понимаете, он сам меня об этом попросил, а я ему кое-чем обязан. Так что простите. – Вы же мне лично обещали, – сказала я, чуть не плача, – но это же обман! Нечестно! – А где вы видели сейчас честность? – всхлипнул человечек. И тогда внезапно – каким-то не своим голосом – я произнесла: – Но и вас тогда скоро в журнале не будет! Димон, которому я единственный раз в жизни, именно в тот вечер, дала пощечину, потом говорил, что дух моей бабушки его приятелю отплатил: того уволили через месяц, он потерял престижное и неплохо оплачиваемое место под солнцем, остался без работы и вынужден был стать поденщиком. Но я, прочитав в десятый или двадцатый раз письмо деда Арсения, подумала: не сама ли родовая сила вступилась за меня? – Ты не боишься своего Димона? – как-то спросила Юлька, снова обвитая сигаретным дымом, как прозрачными змеями. – Ведь, я уверена, он жаждет твоей смерти, чтобы жениться на другой какой-нибудь юной телке, раз с Люськой не вышло… – Порядочная девушка оказалась, – усмехнулась я. – Или решила, что у твоего Димона мало денег, чтобы купить ее, такую красавицу! – Не боюсь, – с опозданием ответила я на ее предыдущий вопрос. – Точнее, уже не боюсь. Знаешь, я начала чувствовать что-то такое, как объяснить, ну точно на мне панцирь непробиваемый, непроницаемый, от которого все зло, направленное на меня, отскакивает и рикошетом возвращается к тому, кто мне зла пожелал. – Значит, твой Димон скоро помрет! – Я этого не хочу. У меня ни разу, в самые тяжелые моменты наших с ним конфликтов, таких мыслей не было. Пусть живет и процветает, я жду, что он все равно вот-вот кого-нибудь подцепит и подаст на развод сам… Хотя мне без него будет скучно: он как человек-театр. – Только пьесы становятся все более зловещими! Твой Димон тебе готовит подлость, вот увидишь! Еще когда я узнала, что он скрывает от своей первой жены и старшей дочери, что у него есть семья, про него мне стало все ясно. Он нормальный среднестатистический гад. Уж прости. – Димон совершает подлые поступки, всегда имея для них благовидное объяснение. То он спасал приятеля от его «чувства собственности» (так он в очерке своем написал) – и потому пытался прихватить у него часть бизнеса, правда, ему это не удалось, то не дает мне кредит на открытие персональной выставки, чтобы у меня «не развилось тщеславие»… – Завидует он всем и тебе, вот и все. Всю вашу совместную жизнь. А ты просто непробивная, у тебя нет коммерческой жилки. Какая может быть коммерческая жилка у летающей улитки? И, между прочим, почему ты сама не можешь вынуть деньги из оборота предприятия? Это же ваш семейный бизнес? Почему он должен тебе давать, благодетель нашелся! – Юля, – сказала я грустно, – если бы я требовала у него больше денег, чем прожиточный минимум, на который живу с Аришкой и который он отстегивает от общего бюджета, ездила бы за рубеж, устраивала себе выставки, я бы уже умерла! А теперь прикинь, были ли у меня деньги на меня, Аришку ведь нужно было обувать, одевать, ведь она бурно росла и сейчас еще растет, и вкусы ее меняются, а кроме того, необходимо покупать ей электронику, книги, оплачивать дополнительный английский, бассейн, художественную школу и так далее. Попроси я давать мне из общего бюджета больше, его бы жадность просто убила меня, выстрелив без промаха – лучше иного киллера. Как его жадность убила мужа его первой любви – Галки. Ведь, надо отдать должное прагматичному и одновременно странному, как может показаться, уму самого Димона, он все о себе знает сам. Я раньше считала, что его мистические объяснения – невроз, а после поняла: под его мистикой – правда. Правда его собственного подсознания. И сила его жадности именно такова! И она вступает в противоречие с его совестью. – У него есть совесть?! – Есть. И есть тот допустимый предел отступления от правды, который для Димона, как он считает, не опасен. Просто он очень лжив – и скрывает свои настоящие мотивы в первую очередь от самого себя. – С хорошим, однако, мэном ты связала свою судьбу, дорогая подруга! – Он не худший. Сейчас почти все бизнесмены, взращенные при социализме, таковы: двойная мораль у них в крови. А Димон все-таки одаренный человек… * * * 21.08 Жара. Правда, жару я переношу легко. Да, впрочем, и холод тоже. Вот смена погоды на меня действует кошмарно: сутками тогда болит голова. Мы с моей шоколадкой поплавали, и, когда вернулись на лежаки, я чувствовал себя снова молодым… Лучшее, что было в моей жизни, – студенческая пора. На филфаке ведь почти одни девушки! Мы легли и стали беседовать. Вдруг смотрю, напротив какая-то девушка показывает своему парню чудеса растяжки: она села на шпагат и выгибается то в одну сторону, то в другую. Как раз в желтой прессе вчера прочитал про роман президента с гимнасткой, а что, гимнастки, точно, впечатляют. Почти как балерины. Прочитала все это я со смартфона, гуляя по парку с Юлькой. Было воскресенье, Юля вчера сдала очередную работу и могла себе позволить расслабиться, а я, в общем-то, работаю всегда, ведь художник – это прибор восприятия, и если он отключается, значит, художника больше нет. Юля выглядит очень молодо: маленького росточка, худенькая, с коротким каре пепельного цвета – очень симпатичная у меня подруга. Я не удивилась, когда она, взяв напрокат велосипед и бросив меня на теплой дорожке, по которой скользили солнечные блики, играя в жмурки с тенями листьев, вернулась не одна, а в сопровождении велосипедиста. Около меня они остановились, придерживая велосипеды. – Знакомься, это Юрий. Причем Юрий Юрьевич! Я представилась. Юрий мне понравился: умные глаза, офицерские (до 1917 года) усы. Лет… А, в общем, какая разница, сколько ему лет, шелестела Юлька, когда, сдав велосипед и простившись с новым знакомым, вернулась ко мне. У нас ведь с тобой тоже начало осени. Не соглашусь. Почему? – Знаешь, периоды жизни делятся как бы на подпериоды: например, молодость можно разделить на юность молодости, молодость молодости, зрелость молодости и старость молодости. И человек, у которого старость молодости, старше того, у кого юность зрелости. А у нас с тобой сейчас еще не осень, а вторая половина августа, самая зрелость зрелости. Так что не унывай! – И не думаю! – ответила Юлька, и ее сорокасемилетняя челка озорно подпрыгнула. * * * А через три недели мне позвонила наша бывшая домработница Клавдия, та, что невольно поспособствовала скорейшей отправке Ирэны на тот свет. Я не любила Клавдию. Но старалась быть справедливой: мне она помогла в самый трудный период, когда Аришка вдруг заболела корью, да еще с тяжелыми осложнениями. А потом Димон забрал Клаву в деревенский дом. И, кстати, стал ее звать Клеей. Клава-Клея оказалась страшно общительной молдаванкой, ее словоохотливость меня напрягала, ведь я способна молчать днями, занимаясь своей работой. И готовила она, на мой взгляд, ужасно: вкус подгнивших помидоров в супе, испорченной сметаны в блинах и купленных по дешевке, почти просроченных конфет, конечно, напоминал Димону сверхэкономную кухню его детства. Картины мои и графика показались Клаве-Клее непохожими на жизнь; ее здравый и хитрый ум отметал все ирреальное, фантазийное и просто непонятное, и она меня сразу осудила за то, что я из-за дурацких картинок не создаю мужу сытный, пусть и гниловатый уют в деревенском доме, и все это тут же и выпалила. То, что я ему там нужна как рыбке зонтик, было для Клавы за пределами ее понимания семейных отношений. Предоставленная мной Димону эротическая свобода – как сделал Дали когда-то со своей Галой, пустившейся в осеннем возрасте во все тяжкие, – воспринималась Клавдией, которой я что-то попыталась объяснить, как моя бабская глупость. Что ж. Может быть, в каком-то смысле она была права… – Да ты что, – возмутилась она, без всяких экивоков перейдя сразу со мной на «ты», – мужика в этом возрасте, когда бес в ребро, нужно дома тихонько подпаивать и сладкой семейной постелью убаюкивать. Тогда никуда старый хрыч не денется. – А если сопьется? – Да глупости ты говоришь, хозяюшка, – пропела она с неожиданно ласковой интонацией, – вино для того Бог и создал – чтобы с его помощью мужа держать. Выпивать он должен спокойно и весело у себя дома, тогда и никуда бегать ему не захочется. А ты небось сама вина не пьешь? – Не пью. – И секса не хочешь? Я не ответила. Но она ответила за меня. – По тебе видно, что в облаках витаешь, не по земле нашей родимой ходишь. А мужику в возрасте нужен теплый дом, сладкая постель, сытная еда – и все, он тогда к дому привязан. – Спасибо, Клавдия, за советы, – сказала я ей, – но есть кое-что еще: мода. Сейчас среди тех, кто имеет приличные деньги, модно иметь молодую любовницу и демонстрировать ее окружающим. Или даже поменять старую жену на молодую. – Это ты-то старая? – Клавдия покачала головой. – Да ты еще женщина вполне! – Для моего мужа все, кто старше сорока, уже старые. – Я вот ему покажу, кто старый, а кто молодой! – И глаза Клавдии сверкнули озорным мстительным блеском. – Он-то сам каков, а?! Коротконогая, слегка переваливающаяся, черноволосая, сладкоголосая – Клавдия очень нравилась себе, в этом был залог ее личного счастья. – Муж мой так меня любил, не выскажешь. – Она вздохнула. – Помер три годка уже. За деревенский дом Клава взялась с энтузиазмом. Чего там Димону она показала, меня, если честно, не сильно интересовало: Димон давно не вызывал у меня ревности. Главное, что Клавдия как домоправительница вполне устраивала Димона, все меньше времени проводящего в Москве и все больше в деревне. Она готовила ему на испорченном масле, собирала с земли подгнившие овощи для супа… В общем, все было как в детстве. Но через некоторое время совершенно внезапно Клавдия получила от Димона от ворот поворот в связи с появлением Люси. Домработницу это очень обидело. Она даже позвонила мне, вылила через телефон ушат оскорблений в адрес Димона и «развратной девки», высыпала кучу обид на его скупость и завершила разговор фонтаном негодования, что деньги у него за работу приходилось буквально вырывать силой, что он на любую девку заглядывается на дороге, потому штрафы платит в три раза большие, чем зарплату Клаве… Клава с ним, когда ездила на рынок, чуть от страха не помирала: всегда он по шоссе несется задним ходом, если увидит какую смазливую бабенку, и поворачивает там, где нельзя, и вообще он недостоин такой хорошей жены, какой являюсь я. Устроилась она горничной в маленькую гостиницу соседнего с деревней населенного пункта. Последний ее пассаж (о хорошей жене) меня искренне удивил. Но еще больше удивил новый звонок Клавы, ведь между двумя нашими с ней разговорами, точнее, двумя ее монологами, пролегло несколько лет. – Вы бы, это, – сказала Клава, запамятовав, что когда-то легко звала меня на «ты», – в деревню-то бы наведались, ваш муж новую девку привел в дом, та-то Люська была простая и открытая, все на лице написано, и улыбалась много, а эта прячется от людей, ее раз увидела, столкнулась в дверях, так она точно оскалилась, а не улыбнулась. В деревне говорят, ее к вашему-то подсадил Анатолий, который у него теперь с женой работает, жена вредная, но как батрачка у него, видно, из-за денег, а сам-то он бандит. И старики Цыгановы сказали мне по секрету, что он не зря к вашему нанялся в работники: у него дальние планы насчет усадьбы, он все захватить хочет – и дом, и гостевой дом. В деревне его боятся, мало ли что он может по мести сделать. Даже малых детей от него прячут. И что я вам скажу: как увидела я, что в доме вашем тень этой девки мелькнула, сразу почуяла, ваш муж уже не жилец, а этот Анатолий все присвоит, вот увидите. Подавайте, пока не поздно, в суд на раздел общего имущества, это теперь можно оформить как брачный договор… И что вы своего… раньше-то не бросили? – Спасибо, Клавдия, – сказала я, непонятно чем более пораженная – то ли новостью про Люсю дубль два, то ли доброжелательным советом Клавдии. – А вы-то как? И она стала рассказывать, что владелец гостиницы платит ей исправно, но постояльцев мало и то почти все приезжают летом… И что у нее родился в Кишиневе внук, и что она скоро уедет туда, может быть, и навсегда. Ее капля доброжелательности так сильно подействовала на меня, что мне, никогда не испытывавшей к Клавдии никаких теплых чувств, вдруг почему-то стало очень грустно, что эта грузная, тяжелобедрая молдаванка уедет навсегда. * * * И, конечно, я сразу позвонила Юльке и пересказала ей наш разговор с Клавдией, и, конечно, она ко мне примчалась, обкурила всю кухню, и мы с ней залезли в «Живой журнал», чтобы узнать подробности – что за особа, которая не улыбнулась Клавдии, а как бы оскалилась, появилась в доме на Оке? Но, к нашему удивлению, ничего не узнали. После рассказа об эпизоде с гимнасткой на пляже Димон вдруг замолчал. С 21 августа записей не было. А на компьютере значилась уже дата 14 сентября. – Замаскировался, – разочарованно сказала Юлька.