* * * Когда в 1997 году, через год после рождения Аришки, Димон прошел полное медицинское обследование, во время которого и определилось, что его мужские стрелки уже малоактивны и в цель вряд ли смогут попасть, у него вдруг обнаружилось экзотическое наследственное заболевание, передающееся по мужской линии. У Димона оно было в стертой форме и ничем не проявляло себя, кроме опухолевой активности, вследствие чего он сам называл себя «шишковитым»: действительно, под кожей рук и спины у него выступали округлые небольшие шишки, рентген тогда показал, что есть они и внутри его организма, например вдоль позвоночника, и, когда одна из шишек смещается, Димон мучается радикулитными болями, потом шишка встает на место – и боли проходят. Все это не так опасно, объяснил старый врач, верный друг моей бабушки и всей нашей семьи Аркадий Самуилович Ришец, жаль, что его уже нет, он бы помог Аришке, я уверена, организм к этим опухолевидным наростам приспособился, перерождения их в злокачественные фактически никогда не происходит, так что не волнуйтесь. И Димон про свою экзотическую болезнь, которая на нем и кончилась, поскольку он не сумел ее никому передать, забыл. Забыла и я. Но внезапно увидела во сне Аркадия Самуиловича: предупредите Дмитрия срочно, что нельзя позвоночник трогать, сказал старый седой доктор, это ошибка, предупредите срочно! Вы уже поняли, наверное, что мои сны для меня источник информации, часто они предупреждают, порой прямо предсказывают. И, конечно, я сразу, только проснувшись, стала снова пытаться дозвониться до Димона, телефон был вне досягаемости, тогда я тут же отправила ему эсэмэску, что приснился мне доктор Ришец, который почему-то говорил о его позвоночнике и категорически не велел что-то с ним делать. Раньше Димон верил мне, думала я, но поверит ли сейчас? Тем более что информация нечеткая, а главное, охваченный страхом смерти и обработанный Анатолием, он создал из меня образ врага! Мне не удалось предупредить Димона. Может быть, его телефоном уже завладела его любовница? Или, получив СМС, он просто не прислушался к словам старого скромного доктора, ведь я стала врагом, а вокруг суетились новые крутые ВИП-врачи Инны Борисовны. Обнаружив у Димона рак предстательной железы, они срочно произвели дорогую операцию; у Димона уже года два имелись небольшие урологические проблемы, когда ему сообщили диагноз, урология его дала мгновенный сбой (думаю, просто от страха), и ему удалили одну из шишек на позвоночнике, приняв ее за метастаз опухоли. Шишка располагалась в поясничном отделе – та самая, что иногда давала ему радикулитного типа боли. После операции у Димона сразу отказали ноги. Больше он не встал. Мне Димон прислал последнее сообщение, в котором сообщил, что его прооперировали, что нашли рак предстательной железы, удалили одну опухоль (Димон приложил две справки), а главное, что у него родился ребенок и, значит, его последний романчик – это не просто интрижка, не утешение старости, а ответственность, долг и он обязан теперь жить. Анатолий прав, только чувство долга может вытащить меня. То есть, как ты поняла, у меня уже теперь есть другая семья, и молодая моя любимая моет мне сама задницу, ведь я лежачий больной, а ты бы никогда этого делать не стала! А предприятие я передал дочери от первого брака, Арининой старшей сестре, вы ее не знаете, она толковая, экономист, не в пример тебе в бизнесе все понимает, к тому же муж у нее очень богатый человек, если предприятие будет хиреть, вольет в него свои средства, вас с Ариной дочь моя не бросит, все-таки родня, будет продолжать выплачивать твой законный процент, а вообще можешь еще и подавать на развод и получишь через суд свою половину собственности, писал он, но не удержался и добавил зло: «Ума вам не хватит куда-то деньги вложить, все изведете на унитаз!» Завершалось сообщение так: «А тебя я отсекаю от себя полностью. Больше мне не звони, не пиши, твои письма для меня только стрессы, а стрессы мне противопоказаны, оттого и предприятие передал, ничего тебе не сообщив, чтобы еще пожить, ты бы ведь согласия не дала, все нервы мне бы поистрепала, а мне нужно теперь жить. У меня новая семья. Не вздумай приезжать, моя жена тебя выгонит». Вечером того же дня Димон позвонил Арине. Телефон валялся у нее на полу, рядом с постелью, она свесила руку и включила громкую связь: из-за сильнейшей слабости она уже не могла поднести телефон к уху. Она ждала звонка отца так долго! – У меня родился другой ребенок и рак, – резко произнес Димон, и голос его заскрежетал, искаженный какими-то свистящими помехами. – Меня больше не ищи! У тебя больше нет отца! Короткие гудки. Я проснулась точно от толчка, сердце мое забилось так сильно, что я испугалась – что со мной? Нужно выпить валериановых капель. Нет, не со мной! Что с Ариной?! Арина сползла с кровати, собрала все таблетки, которые ей прописал врач, – и выпила; вокруг валялись пустые коробки. * * * Ее спасли. Она лежала в палате под капельницей, все время повторяя одну и ту же фразу: «У меня нет отца… У меня нет отца… У меня нет отца…» – и так бесконечное число раз. Через три дня терапевт предложила мне полечить дочь от депрессии – уже не здесь. Арина категорически отказалась. Я забрала ее домой, надеясь, что возвращение к жизни хорошо скажется на ее душевном состоянии. Но – напрасно. Она снова легла лицом к стене. И я чувствовала, ее состояние – следствие сильнейшей телепатической связи с Димоном: он лежит там, она – здесь. Это называется конверсией. Видимо, Х-хромосома, которую она получила от него, оказалась сильнее моей. …Чем обреченней ощущал себя Димон, тем сильнее он ненавидел меня, считая виновной в его болезни мою родовую силу, и Аришка, ловя его сигналы, – а перестав сидеть за компьютером, читать и общаться, она как бы превратилась сама в вай-фай, который, к несчастью, передавал только чувства и состояние ее отца, – тоже начала ненавидеть меня. Уже много позже мне удалось восстановить и сравнить, что в те дни происходило с Димоном, а что параллельно – с Ариной. Лежал в городе Н. он, лежала в Москве она. Именно в тот день, когда Димон обрубил со мной и дочерью связь полностью, по своей уже кривой логике уверенный, что тем спасает свою жизнь, он сначала пережил – как нередко это бывает у тех, кому ставят роковой диагноз, – сильнейшее желание сразу уйти из жизни, до болей и мучений. Такой вот суицидальный драйв. И передал его Арише: она попыталась свести счеты с жизнью вместо него – так сработал ее телепатический вай-фай. Димон так и не узнал, какой страшной стороной обернулись его слова: «У тебя больше нет отца». Больше он нам не звонил никогда, не отвечал на сообщения. Предприятие перестало посылать нам с Аришей деньги: его дочь от первого брака, став полноправной владелицей, выбросила нас, как балласт. Накоплений у меня не было, все деньги хранились у Димона; когда он поселился в деревне, я ежемесячно получала из бухгалтерии только прожиточный минимум, остальные деньги всегда снимал сам Димон. Как-то Аришка с долей презрительного осуждения сказала: «Ты так дешево продаешь свои картины, зачем вообще тогда этим занимаешься? И получаешь ты от предприятия тоже очень мало». – Но он говорит, там всегда трудности. – А сам подойдет к банкомату и сразу тысяч триста снимет, а то и побольше. Ты, мама, глупая у меня. Он тебя лохотронит всю жизнь. А ты ему веришь. Теперь я с трудом набирала продажей своих небольших пейзажей на еду для дочери и для себя. Привыкшая к аскетическому образу жизни, никогда не поддававшаяся буржуазным соблазнам, я переносила ограничения в еде легко: гастарбайтерская лапша тоже лапша. Но дочь нельзя было держать на сухом пайке, и я писала и писала Димону то жалостливые, то гневные письма. Потом я стала писать его дочери. Я нашла ее на портале «ВКонтакте»: выглядела на фото она уже не как бывшая продавщица овощной палатки, а как успешная буржуазка, которой если дать подержать шоколадку, она ее растопит в ладонях, превратит в грязную лужицу, но не вернет никогда. Ваша сестра больна, кричала я в сообщениях новой владелице предприятия, помогите! Помогите!!! – Не отвечает? – волновалась Юлька, в который раз сующая мне деньги на фрукты для Аришки. – Нет. – А «мыло» то? – То. На предприятии мне дали ее адрес, в бухгалтерии. – Эх, говорила я тебе, скорее разводись! Почему ты не подала на развод? Почему? Неужели я все-таки еще любила его, даже скрывая свое чувство к нему от самой себя? Но Димон утверждал, что я еще несколько лет назад выбросила его из своей плаценты. То есть первая оторвала от себя. – Если даже это так, никакой вины на тебе нет, ты все годы помогала ему всем, чем могла, была его личным психотерапевтом, доброй феей. – А потом он превратил фею в прокурора, который вынес ему приговор. – Но это было его воображение всего лишь! Точнее, его собственное отражение! Он страстно возжелал твоей смерти, смерти своей жены, которая стояла с ним рядом, когда основывалось предприятие, экономила на себе, не купила себе ни одного кольца с бриллиантом, никуда не ездила – чтобы шла стройка в деревне, чтобы у Ариши в наши трудные дни было то, что поможет ей встать на ноги. И получил он по заслугам! – Ты права, Юля, – грустно сказала я, – в подвал, который он приготовил для Миранды, поставив туда новый мольберт, попал он сам. * * * Ариша, лежа в постели, по нескольку раз в день набирала телефонный номер Димона. Ей отвечали только короткие гудки. Со мной разговаривать она перестала. И я понимала: Димон заболел, потому что отразился сам в себе, Юлька права, а дочь отражает его, и нужно отнестись к этому философски, но мне было больно это видеть… Неужели все оттого, печально думала я, что Димон был в ее глазах всегда крут: респектабельный, дорого одетый мэн на «кадиллаке», с кожаным кошельком, забитым банковскими картами и пятитысячными купюрами, а я? Кто в ее глазах я? Глупая, никому не известная художница, да, Ариша слышала, что те, кто в живописи понимают по-настоящему, меня ценят, но Димон, а не они, какие-то лохматые и бородатые полубомжи, был для нее авторитетом. А Димон ей – не постеснявшись моего присутствия! – как-то сказал: вот мать живет только за счет меня, если предприятие рухнет, ей только в уборщицы идти, картинки ее не прокормят, а устроиться в сорок с гаком на приличное место теперь невозможно. То есть для Арины я – это уборщица, а он – король. И пусть его королевство не такое большое, а если сравнивать с прохоровыми-абрамовичами, и вовсе маленькое – но видимость-то есть! И пусть не миллионы, но приличные деньги у него в кармане тоже имелись, и крутая тачка, как говорят ровесники Арины, которая сама пошутила однажды, обидев меня: «Ты ни в салоны красоты не ходишь, ни в бассейн, скоро станешь выглядеть как бабка, а бабок у тебя нет!» И память мою пронзило, ведь Ариша с тринадцати лет стала запрещать мне приходить к ней в школу: мой недорогой «художественный» стиль одежды казался ей позорным, я все себе покупала в магазинах секонд-хенд, а ее одевала только в новое, и в достаточно дорогие вещи. Только однажды она похвалила мой плащ: единственный раз мне удалось приобрести шмотки в бутике – с большой скидкой из-за наступления другого сезона. Но как радовалась Ариша, если Димон заезжал за ней в школу на шикарной черной машине! И вспомнив все это, я подошла к приоткрытой в комнату Арины двери и, глядя на нее, лежащую, отвернувшуюся, как обычно, к стене, подумала: «А ведь дочь впала в такое жуткое состояние, превратилась в зеркальную копию тяжелобольного Димона потому, что предала меня. Она выбрала его, с его престижным антуражем, его, продавшего все настоящее в себе, живущего по законам пошлым и пустым, стремящегося стать победителем не в том подлинном смысле, который никогда не будет начертан на обложках глянцевых журналов, а в самом толполитарном… Она предпочла его, с его фальшивыми ценностями, которым поклоняется толпа, своей терпеливой матери, оставшейся верной своему призванию, не приносящему ей ни славы, ни денег». Димон говорил ей всегда, что все делает для нее: предприятие – ее будущее, дома в деревне – ей, дом на Алтае куплен им, чтобы она могла туда ездить и видела красоту этого горного края, однокомнатная квартира тоже ей, он обещал и машину, как только она получит права, и скорую постройку еще одного небольшого дома – на ее любимом Азовском море… А что могла обещать ей я? Что гарантировать? Я могла только призывать ее к труду, а она ленива, могла заставлять учиться, но она восприняла от Димона другой идеал! Димон отравил ее полудетское сознание – и той девочки, которая в пятнадцать лет запоем читала книги по биологии, больше нет. Она потому и лежит, отвернувшись от меня, что ее охватывает отчаяние, ведь пропал ее крутой папашка, и ей светит остаться с полунищей матерью, которую она относит к породе лохов. И душа моя закрылась от Арины, как закрывается вечером цветок: солнце моей любви к ней скрылось за облаками. Закатилось, закатилось солнце. * * * Во время очередной уборки я нашла тетрадь Арины, в которой она делала выписки из прочитанных статей по биологии, сопровождая их своими размышлениями. Ей было тогда пятнадцать, и она уверяла меня, что получит когда-нибудь Нобелевскую премию. Я пролистала тетрадь, и вдруг мне в глаза бросилось словосочетание: «рак предстательной железы». Оно не было взято в кавычки, значит, принадлежало самой Арине, но ему предшествовала длинная цитата (источник Арина не указала): «В 1961 году ученый по фамилии Хейфлик установил, что клетка может делиться лишь строго определенное количество раз. Этот предел в дальнейшем получил название “лимит Хейфлика”. Клетку, которая перестала делиться, то есть стала сенесцентной (престарелой), ждет три варианта развития событий: первый – впасть в анабиотическое состояние, когда клетка и не живет и не умирает, выделяя продукты жизнедеятельности; второй вариант – это смерть, или апоптоз; и третий вариант – мутировать и переродиться в раковую. То есть, когда клетка становится старой, один из главных рисков – развитие ракового процесса. Есть, однако, способы вернуть коротким теломерам исходную длину. В 1971 году советский ученый Алексей Матвеевич Оловников предположил, что в организме человека есть фермент, который может концы теломер наращивать, – он и назвал фермент теломеразой. Трое американских ученых – Элизабет Блэкбёрн, Кэрол Грейдер и Джек Шостак к 2005 году обнаружили теломеразу и доказали, что она действительно способна наращивать теломеры. В 2009 году это открытие было удостоено Нобелевской премии. В половых клетках человека (сперматозоиды и яйцеклетки) высокая теломеразная активность наблюдается в течение всей его жизни. Аналогично и в стволовых клетках, которые способны делиться неограниченно долго. Более того, у стволовой клетки всегда есть возможность дать две дочерние клетки, одна из которых останется стволовой (“бессмертной”), а другая вступит в процесс дифференцировки (приобретет свое функциональное предназначение в организме). Именно поэтому они являются постоянным источником разнообразных клеток организма. Как только потомки половых или стволовых клеток начинают дифференцироваться, активность теломеразы падает и их теломеры начинают укорачиваться. В клетках, дифференцировка которых завершена, активность теломеразы падает до нуля, и с каждым клеточным делением они с неизбежностью приближаются к моменту, когда навсегда перестанут делиться. Вслед за этим наступает кризис, и большинство клеток погибает. Длина теломер – это “клеточные часы”, ограничивающие число возможных делений клетки, а значит, и продолжительность ее здоровой жизни. Нобелевский лауреат 2009 года Элизабет Блэкбёрн предположила, что теломераза помимо удлинения концов теломер защищает их структуру, нарушение которой также грозит гибелью клетки…» Ну вот, прокомментировала цитату Арина, наш гений, как всегда, в стороне! И дальше начала рассуждать уже сама: «Но я думаю, что есть и четвертый вариант развития сенесцентной (обреченной) клетки, на первый взгляд парадоксальный: при завершении дифференцировки стволовых клеток использование теломеразы… раковых клеток. К примеру, распространенный у лиц мужского пола рак предстательной железы самый малоактивный, он может вяло течь долгие годы, а поскольку раковые клетки, так же как стволовые, потенциально бессмертны, то на первом этапе болезни, при критически укороченных теломерах, эти клетки могут выделять теломеразу и достраивать или защищать обреченные клетки организма, то есть болезнь будет способствовать продлению жизни заболевшего на некоторый срок, наращивая теломеры, и на первом этапе мутация клетки может сыграть положительную роль, отодвинув смерть. А вообще в идеале хромосомы должны были бы приобрести форму кольца, у которого нет ни начала, ни конца (здесь Арина нарисовала смайлик), но это пока сказочный вариант». Я отложила тетрадь и заплакала. В рассуждениях Арины меня поразила не ее фантастическая гипотеза, а только одно: она писала именно о той болезни, которая через три с половиной года была обнаружена у Димона, ее отца! * * * Бабушка моя Антонина Плутарховна вышла замуж за моего деда девятнадцатилетней, он был старше ее, успел закончить строительный институт и поработать инженером, и вот, едва он женился, его направили в Хакасию строить новый завод и назначили туда уже не простым инженером, а главным. Ехать пришлось через всю Сибирь. Дед купил билеты в мягкий вагон, так тогда назывался СВ, и до Абакана они добрались с комфортом… Вообще бабушка любила мне рассказывать истории из своей жизни. Я оказалась благодарной слушательницей, впитывающей все ее рассказы о ее собственной молодости, о великой ее любви и, конечно, семейные легенды и родовые предания: у каждого рода, сохраняющего свою историю, и своя мифология, но за ней вполне реальные события и реальные живые люди, просто штрихи прошедшего и черты ушедших лиц, стираясь, попадают в руки потомков-реставраторов, которые привносят в картину и образы своего воображения. Строительство еще даже не началось, и деду с помощниками нужно было посмотреть несколько мест, чтобы выбрать под завод одно из них. Жена ездила вместе с ним. Дороги были неблизкие, и как-то им пришлось заночевать в незнакомом селе. Гостиницы в нем, разумеется, не было. Шофер деда постучал в первый от дороги дом, хакаска, неплохо понимавшая по-русски, указала им на противоположный конец деревни: – Там с краю пустой дом, комнат много, богатый жил раньше, убили его, сейчас одна старуха живет, она ему младшей сестрой приходилась, никого у нее не осталось, она вас и пустит, а болит что – вылечит, она всем помогает, правда, последнее время и сама еле ходит, ведь ей скоро сто лет. Машина (я так и вижу ее – защитного цвета, с брезентовым верхом), проехав через все село, встала у большого дома: в темноте, даже при свете еще не выключенных фар, трудно было разглядеть, каков дом с виду, но узорчатое крыльцо, выхваченное желтыми фарами из тьмы, оказалось крепким и непокосившимся. На стук никто не ответил, но дверь была не заперта. – Бабушка, – крикнул в темноту дома шофер, – нас с того края села послали, пустишь переночевать? – Заходите, – слабый голос с хрипотцой откликнулся. – Начальника с женой ты привез? – Угадала, бабушка, – развеселился шофер, проходя в дом первым. – Нам бы чаю. В горнице оказалась печь, шофер принялся хозяйничать, а моя бабушка (не забывайте, ей тогда только исполнилось двадцать) решила полюбопытствовать и посмотреть на лежащую старушку: она всех в селе лечит, значит, знахарка, то есть колдунья! – И стало мне страшно войти к ней, когда я так подумала, – встала на пороге ее комнаты и стою, а так и тянет войти. – Так и войди, – вдруг говорит она мне, – боишься ведь, а зайти хочешь. Мне стало стыдно, что мои глупые опасения старая знахарка угадала, и страх мой пропал, я вошла и увидела ее: видимо, она была хакаской только наполовину, а то и на четверть, ее морщинистое лицо не было луноподобным, кстати тебе скажу, внученька, есть поразительно красивые хакаски, и сохраняло, несмотря на пергаментную кожу, все черты четкими; зеленые глаза ее смотрели на меня даже молодо, в них мне почудился какой-то странный отсвет – точно блуждали искры, впрочем, скорее всего, так отразился свет высокой толстой свечи, стоявшей на комоде напротив ее кровати. Кровать была старинной, с черной гнутой спинкой, одеяло, которым старая знахарка была укрыта, – пестрым. – Ладно, нагляделась? Она шевельнула желто-смуглой рукой, лежавшей поверх одеяла, и мне почему-то вспомнилось, что не так далеко за Саянами Китай, и я увидела старика китайца, несущего мешок риса, он как бы мелькнул на заднем экране сознания, и рука старухи шевельнулась снова и смахнула его из моих глаз, как слезу. – Ты умеешь видеть, – сказала она. – Иди поешь и попей чаю, а когда твой заснет, приди сюда, тебя я и ждала… – Ее губы сложились в добрую улыбку. – Только мужу сегодня своему откажи… да он и заснет сразу, устал. Так и случилось. Муж провалился в сон, а я шмыгнула тихонько в комнату старой знахарки. Глаза у нее были прикрыты, а по векам и длинноватому тонкому носу скользил лунный луч. Но едва я подошла к ее кровати, она открыла глаза. – Случилась в моей жизни един-единственная любовь, – заговорила она. – Полюбила я китайца, жил он здесь, в соседнем селе, а работал у моего брата, но, когда красные пришли, власть поменялась, брата моего убили… И он бежал в Китай… И пало на меня великое одиночество. Думала, не выдержу я, умру, но пришел ко мне во сне мой дед, самый сильный шаман рода чорос, и приказал мне жить сто лет и лечить людей. Каждую травку малую стала я знать, каждый недуг людской стал мне подвластен, но срок жизни моей, дедом назначенный, иссяк, как иссякает колодец, и люди идут и начинают искать новое место для другого колодца – так и я не могу уйти на тот свет, не передав хоть части моих знаний ведь мои знания, как колодезная вода, они нужны людям. Но в селе нашем живут грубые люди, по всей округе не нашлось того, кто способен видеть дальше своего двора, и вот послал мне дед тебя, так слушай, деточка, что сможешь запоминай, но знай: нельзя то, что услышишь, доверить бумаге, только памяти можно.