— Хорошо, — кивнул он. Стряхнул столбик пепла в пепельницу и показал на шкаф с сигарами: — Никит, а может по одной после обеда? — спросил и тут же, будто не до конца отдавая отчёт произнесенному, пожал плечами: — Если хочешь, конечно. Один черт, куришь… Я кивнул и спросил: — Что бы ты посоветовал, пап? Он взмахнул ладонью и потянулся к узлу галстука, ослабляя его: — Честно говоря, я даже не знаю. Может, «Ойо де Монтеррей»? «Мальчики», «Сёмочка», «Никитушка» — до тошноты вымораживающие и противоестественные обращения. Только я их терпел. Заставлял себя не скрежетать зубами слишком громко и что-то отвечать, когда Милана, обращалась ко мне. Вроде бы никто не просил ее нарушать тишину за столом — в присутствии Миланы ощущение неловкости между мной и отцом зашкалило до физически ощутимого. Отец и без вопросов своей пассии был прекрасно осведомлен и о моем переводе, и о работе, но Милана словно задалась целью вывести нас на диалог. Вытягивала из нас обоих по слову или предложению и никак не унималась. Разговор, который худо-бедно начался в кабинете, окончательно расклеился, стоило в нем появиться новому участнику. И черт побери, я никак не мог вытравить из себя все сильнее подзуживающее желание бросить приборы на стол и рявкнуть, чтобы Милана заткнулась и дала всем спокойно поесть. — Мила, будь добра, помолчи немного, — достаточно понятно, что просьба вот-вот прозвучит в другом ключе и тоне, произнес папа. Тронул Милану за руку и внезапно мягко добавил: — У Никиты был тяжёлый перелет, — перевел взгляд на меня и после показал на соусницу: — Добавь побольше. — Спасибо, папа, — кивнул я с благодарностью. Полил утку клюквенным соусом и с какими-то невероятным наслаждением выдохнул в такой желанной тишине. Где единственными звуками были лишь редкий звон столкнувшихся невзначай вилки и ножа и еле слышное шуршание салфеток. Я даже смог расслабиться и почувствовать вкус приготовленного Миланой обеда. До которого, при всем желании, не хотелось докапываться. Утка оказалась вполне съедобной, овощное рагу с фасолью — приятным, а непривычно треугольный ноздреватый хлеб не покупным. — Милана сама печет. Не часто, — негромко прокомментировал мой вопросительный взгляд отец и, кажется, растерялся от вырвавшегося у меня замечания: — Зря. Вкусно получается. Взяв ещё один ломоть хлеба, я краем глаза посмотрел на стушевавшуюся Милану и, к своему удивлению, обнаружил, что она больше ковыряет в тарелке, чем ест. Можно было смело сказать, что за время обеда она в принципе ничего не съела. И это озадачило меня. Даже больше — заинтересовало. Настолько, что несколько раз украдкой смотрел в ее сторону, и лишь заметив подрагивающие пальцы, подумал, как нелегко даётся Милане обед и мое появление. — Милана, — начал было я и, переглянувшись с изумленным отцом, решил хотя бы попробовать пообщаться. — А вы только хлеб печете? — Я… пока да, — нервно улыбнулась она, отложив приборы и спрятав ладони под стол. — Галина Павловна несомненно готовит лучше. И это ее работа. Я… — стрельнула глазами в сторону отца, будто спрашивая стоит ли ей продолжать, и окончательно растерялась, когда он взял ее за руку. — Мила подумала, что Галина захочет помогать дочери после родов. Все же первая внучка, да и дополнительные выходные Гале не помешают, — закончил за Милану папа. — Попробовала и как-то незаметно втянулась. Да, Мил? — спросил, улыбнулся ответному дерганному кивку и взглядом попросил меня перевести тему в другое русло. Правда, глядя на Милану, я сам растерялся и ляпнул первое пришедшее в голову: — Пап, а ты можешь пробить одного человечка? — Осознал, какую дичь отмочил, сглотнул и поспешил заверить вмиг ставшего серьезным отца: — Не переживай, это девушка, и я никуда не вляпался. Просто хочу удивить ее при встрече. Такой вот у меня странный способ знакомиться, пап. — Крайне странный, Никита, — подтвердил он. — Пригласить куда-нибудь не пробовал? Вроде бы ты у меня не Квазимодо. — Не Квазимодо, но чтобы пригласить и получить гарантированное согласие, надо, как минимум, заинтересовать. Чтобы заинтересовать, мне нужна информация. Дальше я сам справлюсь. Более бредовое объяснение моей просьбы сложно было придумать, только я прикрылся им, напустив в голос как можно больше беззаботности, и даже глазом не моргнул, когда папа принялся сверлить меня своим взглядом. — Допустим, — согласился отец, усмешкой демонстрируя, что не поверил ни единому слову. — Имя и фамилия у девушки есть? — Естественно, пап. Амели Резкая. Глава 5. Амели Будильник орал благим матом уже пару минут, а я не могла найти в себе силы, чтобы протянуть руку и отключить его. О том, что после этого еще и встать придется, даже думать не хотелось. В голове — пустота, в теле — слабость. Это обычная реакция моего организма на приступы, вот только приступов не было очень давно. Отвыкла. Барабанная дробь по батарее заставила сесть и дотянуться-таки до будильника. Нервная соседка снизу частенько реагировала подобным образом на любой, даже самый незначительный шум в моей квартире. Иногда хотелось сорваться и поорать на нее, но я старалась держать себя в руках — переезжать с насиженного и безопасного места из-за конфликта с соседкой мне не хотелось. Я избавилась от одеяла, сменила влажную от пота пижаму на просторную футболку и, пошатываясь, держась за стеночку, направилась на кухню. От солнечных лучей, бьющих в окно, возникло непреодолимое желание зажмуриться. Глазные яблоки словно мелким песком запорошило, из глаз полились слезы. Пришлось потратить несколько минут на то, чтобы привыкнуть после полумрака спальни к залитой солнцем кухне, дать себе возможность перевести дыхание и собрать остатки сил. Щелкнув кнопкой чайника, бросила в большую, на пол-литра, кружку три столовые ложки заварки, в два раза больше сахара и несколько долек лимона. Залила ядреную смесь кипятком и выждала пять минут, чтобы чай заварился. Все это время я старалась лишний раз не шуметь, потому что каждый относительно громкий звук звучал как пожарный колокол — громко и тревожно. Ублюдство. Телефон заорал опять ровно в тот момент, когда я рискнула сделать первый глоток бодрящей бурды. Дернувшись, зашипела от того, что обожгла язык. Судя по рингтону, звонил Дима, и мне сейчас совсем не хотелось с ним разговаривать. Но я игнорировала его вчера весь день и вечер, поэтому взять трубку было необходимо. Правда, удалось сделать это далеко не сразу. Сначала пришлось миновать коридор и откопать смартфон в складках одеяла, куда я его засунула, победив будильник. — Алло, — проскрипела и поморщилась, когда сорванные связки дали о себе знать. — Ты заболела? — тут же забеспокоился мой парень. — Я весь день вчера не мог до тебя дозвониться. — А… Да. Температура поднялась, горло воспалилось, — соврала, не моргнув и глазом. — Лекарства есть? Я приеду через полчаса, что привезти поесть? — Дим… — Может, врача вызвать? — Дим… — У отца есть хороший терапевт… — Дима! — гаркнула я, потеряв надежду донести до него информацию спокойно. Осознала, что слегка переборщила, и уже тише произнесла: — Со мной все в порядке. Лекарства есть, в холодильнике полно еды, приезжать ко мне не нужно. Через пару дней в универ, не хочется, чтобы ты подхватил от меня заразу. Сейчас я лягу спать, а вечером буду чувствовать себя гораздо лучше. — Уверена? — с сомнением спросил Димка. — Да, — твердо ответила я. — Не переживай. Я позвоню тебе, хорошо? — Да. Хорошо. Буду ждать, малыш, — с теплотой в голосе откликнулся он. — Люблю тебя. — Целую, — просипела я и повесила трубку. И сразу же, отшвырнув телефон, прижала ладони к вискам, потому что внутри черепной коробки будто отбойный молоток включился. Не помогло. От жуткой боли тут же накатила тошнота и я бросилась к туалету. Откинула крышку унитаза и закашлялась. Нет, нет, нет! Я не хочу идти на второй круг! Мне хватило вчерашних полосканий, твою мать! Перед глазами замелькали разноцветные круги. Я хватала ртом воздух, которого моему организму сначала катастрофически не хватало, а затем его стало слишком много. Голова закружилась, тошнота отступила, но только потому, что все внутренние органы словно сжались, скукожились. Да. Это оно. Повторный заход на мои личные круги ада. Дверь за приятелем Димы захлопывается. Я растерянно смотрю на шокер, что валяется у моих ног, а через минуту меня накрывает волной паники. Несколько мгновений назад я была готова защищаться, выставить мерзавца за дверь или приложить его разрядом тока, а теперь моя смелость испаряется, тело наливается слабостью, цепенеет, из него по крупицам уходят силы. Колени подгибаются. Приходит озноб, сознание начинает меркнуть. Нет, я не на грани обморока. То, что происходит сейчас со мной, сильно — гораздо, гораздо, гораздо! — хуже потери сознания. Я тяну руку к двери. На автомате щелкаю замками, цепочкой. Пальцы дрожат, мимолетное облегчение наступает, когда ладони касаются прохладной поверхности дверного полотна. Я упираюсь в нее, наклоняю голову, стараюсь контролировать дыхание, чтобы не допустить гипервентиляцию легких, но с каждой секундой это становится все более невыполнимой задачей. Спустя несколько десятков вдохов понимаю, что мои щеки мокрые от слез. И вот тут защитную плотину прорывает. Теперь меня трясет так, что я слышу стук своих зубов. Сползаю вниз, прижавшись лбом к двери. И задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь… — Крошка… Крошка… Крошка… Крошка… Слово пульсирует в ушах и окончательно уводит почву из-под моих ног. Следом приходит смех. Сальный, мерзкий, противный. Он-то меня и отрезвляет. Я вскидываю голову, слепо уставившись в пустоту. Моргаю. Глаза выжигает соль, очертания предметов расплываются, но я заставляю себя подняться. Шагаю в сторону спальни. Падаю на кровать. Вгрызаюсь зубами в подушку и беззвучно кричу. Связки напрягаются, но в комнате стоит гробовая тишина. Снова кричу. И снова. И снова.