Но он не стал. Пружинисто запрыгнул за руль фургона, завел мотор и покатил по переулку, даже ни разу не оглянувшись назад. * * * На выезде из переулка Джейсон резко прибавил газу и круто свернул влево, почувствовав, как занесло задок. После этого окончательно втопил педаль в пол – здания так и мелькали мимо, пока он высматривал копов, – и заложил второй правый поворот. Продолжая разгонять завывающий мотором фургон, увидел скопление красных мигалок на перекрестке в двух кварталах к востоку. Еще больше огней разрывали ночь и прямо впереди, так что Джейсон нырнул в первый попавшийся переулок, оставив краску на одной из припаркованных машин. На следующей улице зацепил телефонный столб и излишне перекрутил руль под визжание шин, выравнивая машину. Улица была широкой, трехполосной, так что он понесся прямо по самой середине – стрелка спидометра перевалила через шестьдесят пять, подобралась к восьмидесяти… В четырех кварталах позади него на улицу вывернули сразу два патрульных автомобиля, так что Джейсон резко притормозил, нырнул вправо и вырубил фары. Промчался через квартал, опять свернул вправо и подумал было, что все чисто; но тут краем глаза заметил смазанный всполох мигалки на одной из параллельных улиц – третий патрульный автомобиль, только что проскочивший перекресток на красный свет навстречу ему, резко дал по тормозам. Джейсону не требовалось радио, чтобы понять, о чем сейчас переговариваются копы. Три автомобиля совсем близко. Где-то неподалеку и еще несколько. По-прежнему не включая фар, Джейсон разгонялся до тех пор, пока прерывистая линия на асфальте не размылась в сплошную. На девяноста пяти мотор уперся. Еще миля, и он подумал, что все-таки ушел – никого ни позади, ни впереди. Промчался так еще пару кварталов, а потом сбросил до сорока, включил фары и попытался выглядеть как и любой другой участник движения, когда дорога пошла под уклон, а потом на подъем. Перевалил через горбушку холма – и тут уже угодил под ослепительный луч прожектора вертолета, громыхающего наверху и виляющего хвостом, чтобы направить свет ему прямо в глаза. «Вертушка» летела с той же скоростью; накренилась, когда Джейсон резко свернул вправо. На миг фургон вырвался вперед, но Джейсон уже проиграл – и знал это. Еще четыре поворота, еще один холм, и полицейские автомобили возникли сразу со всех сторон – вначале шесть, а потом целая дюжина. Безумная гонка Джейсона закончилась на наглухо заблокированном полицией Т-образном перекрестке, под ярко-белым светом высоких уличных фонарей. Перегретый мотор глухо урчал на холостых оборотах; нога Джейсона напряженно зависла в дюйме от педали газа, пока он смотрел, как из перегородивших дорогу машин высыпают копы с оружием на изготовку. «Нельзя обратно в тюрьму…» «Лучше умереть прямо здесь и сейчас…» После лет, проведенных на войне, эта мысль была старым другом, а все остальное – лишь белым шумом: вчера, завтра – все это не более чем белый шум… Но тут он увидел своего отца. Копы пытались удержать его, но тот яростно вырывался. – Не делай этого! Джейсон! Не надо! Джейсон опустил взгляд на ствол у себя в руке. М10[27]. С полным магазином. – Ты не должен умереть, сынок! Никто не должен умереть! А Джейсона это вообще волнует? Он уже и без того убил так много людей… – Подумай про своего брата! Подумай про Гибби! Джейсону этого не хотелось, но он все равно подумал, представив себе, как тот держался тогда за край надутой камеры – там, в карьере. Тогда ему было что-то нужно, но Джейсон был отстраненным, злым и неподдающимся. «Уплывай, мелкая рыбешка…» Вот лицо, которое видел сейчас перед собой Джейсон: всю написанную на нем обиду, острую нужду и детскую ранимость. «Ну что ж, черт бы вас побрал…» Джейсон опустил ствол и показал руки. Похоже, что отец все-таки знал его, в конце-то концов. 16 Я узнал про арест в три часа ночи. – Папа? Это слово вырвалось у меня, прежде чем я успел отметить шум, который заставил меня приподняться с дивана: приглушенный гул голосов и лязг, когда дверь гаража поднялась и опять опустилась. Окончательно встав, я вышел в заднюю прихожую, когда отец вошел в дом. – Не сейчас, Гибби! Он отстранил меня рукой, но я потянулся за ним в кухню. – Где Джейсон? – Уже поздно, сынок. – Ты следил за мной! Ты использовал меня! Отец наконец остановился. – Потому что ты врал мне! Ты не оставил мне выбора. – Чушь! Он вздохнул; сердце у меня сразу упало. – Вы его арестовали? – Мне нужно поговорить с твоей матерью. Я загородил ему дорогу и поначалу подумал, что он опять оттолкнет меня. Но отец лишь сказал: – Мне очень жаль, сынок. Вправду жаль. Вот тут-то до меня и дошло. Окончательно дошло. * * * Когда через несколько часов взошло солнце, я услышал, как отец уезжает из дома. Какое-то время после этого я лежал в кровати, размышляя про воскресные утра, про церковь и про то, как это некогда бывало. Все мое детство мы ходили в церковь всей семьей, но это закончилось, когда погиб Роберт, а мы погрузились в странное подобие жизни без улыбок, совместного отдыха и воскресных служб. Сегодня это особенно не давало мне покоя, так что я принял душ и даже побрился, что делал пока крайне редко. С исключительным старанием оделся и отправился в церковь совершенно один, появившись там через несколько минут после начала ранней службы и проскользнув на некогда нашу постоянную скамью в задних рядах, где все было так знакомо; темное дерево и люди по соседству, орган и разноцветное стекло. Открыл сборник гимнов, но не пел вместе со всеми. После этого прозвучали цитаты из Писания, которые и вправду отвечали моему настроению, но потом священник встал за кафедру, чтобы завести речь о войне, самопожертвовании и вечном спасении для всех людей. С одним братом погибшим, а другим сидящим за решеткой я нашел его слова настолько пустыми, что едва не ушел. Вообще-то даже уже поднялся со скамьи, но тут заметил в пяти рядах от себя Бекки Коллинз, сидящую через проход вместе с семьей Даны Уайт. Ее волосы были забраны наверх – чего я никогда еще не видел, – и изгиб ее шеи, бледной и окаймленной бахромой мягких волосков, буквально поразил меня, как самая ранимая вещь на свете. Она, должно быть, почувствовала, что я смотрю на нее, поскольку повернулась и немного зарделась, увидев меня. Отец Даны тоже повернулся. Долгим взглядом посмотрел на меня, а потом встал и протиснулся мимо членов своей семьи, пробираясь к проходу. Крупный мужчина с толстыми, грубыми руками, он был мастером на заводе «Фрейтлайнер»[28] – человеком, привыкшим говорить другим людям, что делать и как делать. – Гибби… – Он скользнул на скамью рядом со мной. – Мистер Уайт… – Ну как ты, сынок? В голосе его звучала мягкая забота, и я уловил запах бальзама для волос и лосьона после бритья. Я встречался с ним всего лишь раз, в прошлом году – в пятницу вечером, на футбольном матче, в перерыве между таймами в буфете, вместе с Даной, прильнувшей к нему под бок. Тогда он показался мне славным дядькой, и даже сейчас его глаза были добрыми. Я лишь кивнул в ответ на его вопрос, хотя на самом деле ничего не ответил. Люди вокруг уже посматривали на нас. Не все, но в достаточном количестве. – Послушай, – произнес отец Даны. – Я знаю про твоего брата. Он поднял руку, как будто я мог его перебить. – Сейчас нет нужды рассуждать о его невиновности или вине – я уверен, что ты скажешь все правильные вещи, – но в данный момент именно я несу ответственность за благополучие Бекки. Она – гость в моей семье. А значит, я должен действовать в ее интересах, почти как отец. Ты понимаешь это, сынок? – Послушайте, сэр… – Пожалуйста, не надо мне тут никаких «сэров»! Я знаю, что ты влезал в комнату моей дочери вчера вечером. Я не стану выносить свое суждение только на этом – наверное, у тебя найдутся какие-то оправдания на этот счет, – но это все-таки кое-что говорит о том, что ты за гусь. Я ощутил жар в шее, в горле вдруг пересохло. – Вот что самое главное из всего этого: я не позволю тебе сегодня общаться с Бекки – ни в церкви, ни после, – и вообще пока не возвращу ее собственному отцу. Все понятно? – Уайт наклонился ближе, положив руку на спинку скамьи. – Я не пытаюсь судить тебя, сынок – ни в этой истории с убийством, ни в действиях твоего брата, – но это крайне непростая ситуация, все последствия которой до сих пор неизвестны. Прислушайся к моим словам, хорошо? Надеюсь, ты поступишь правильно, причем не только здесь и не только сейчас. Он стиснул меня за плечи, а потом выбрался в проход, чтобы присоединиться к своим. Бекки смотрела в мою сторону, но щеки у меня слишком уж пылали, чтобы я рискнул встретиться с ней взглядом. Вместо этого я уставился на женщину перед собой, на ее залитые лаком волосы и платье с цветочным рисунком. Мне казалось, что абсолютно все в церкви слышали слова отца Даны и видели тот стыд, который он вложил в меня, – эту штуку, ярким пламенем пылавшую сейчас у меня внутри. Одна лишь гордость не позволяла мне уйти до окончания службы, но даже тогда я остался сидеть, наблюдая за теми, кто кивал, или произносил мне какие-то слова, или просто смотрел на меня, продвигаясь к выходу. Заботила меня одна лишь Бекки, так что я поднялся, когда она тоже влилась в поток людей и оказалась со мной бок о бок. Отец Даны наблюдал сзади, так что смотрела она строго перед собой и ничего мне не сказала, предпочтя вместо этого сунуть мне в руку свою брошюрку с расписанием служб, проходя мимо. Я выждал, пока церковь не опустела, а потом опустил взгляд на пять четких слов, аккуратно выписанных чудесной рукой Бекки. «В пять часов». «На карьере». * * * Остальная часть дня показалась вечностью. Я встретился с Ченсом, и мы немного поиграли в пинбол в «Севен-Илевен»[29], а потом сидели на бордюре тротуара и ели сэндвичи, купленные «вслепую» прямо из холодильника за двадцать пять центов. – Тебе с чем досталось?