– Очень дорогой виски. – Он уселся напротив меня – здоровенный мужчина в джинсах и мягких лоферах. – Итак… Барклоу дал этому слову повисеть в воздухе, и я вдруг поймал себя на том, что ощущаю какую-то странную неуверенность. Я явился за ответами про своего брата – может, и чтобы пристыдить Кена, если придется. Вместо этого меня охватили видения моей семьи, какой она некогда была. На фоне декораций настоящего это оказалось уж слишком, так что меня понесло в совершенно другую сторону. – По-моему, у меня появилась девушка. – Ты и вправду приехал именно это обсудить? Я помотал головой, уставившись на виски. – Папа считает, что это его рук дело. – Может, и его. Я поднял взгляд. Вид у него был серьезный. – Да что это такое с вами, копами? – Да что это такое с вами, с детками? Твой братец всадил одному байкеру две пули в ногу. Ты вроде сам видел, как он это проделал. Он торгует нелегальным оружием, добытым контрабандным путем. Далеко при всем этом и до убийства? – Убийства ни в чем не повинной женщины? – Это тебе лучше обсудить с отцом. – Он не станет говорить на эту тему. – Тогда прояви терпение. – Как именно? Джейсон – мой брат! Кен еще сильней нахмурился, после чего встал и подошел к набору фотографий в рамках, выстроившихся на шкафу. На некоторых из них был и я. И мой отец. Он довольно долго простоял там, задумавшись, а потом снял с полки одну из рамок. – Ты знал, что я воевал в Корее? – Знал. Знаю. Как и мой отец. – Восьмая армия, вторая пехотная дивизия, девятый пехотный полк. Вот он я, с самого краю. Барклоу передал мне рамку. На снимке лицом к объективу выстроились две шеренги мужчин. Кен победно ухмылялся. Как и все остальные. – Снято буквально за день до отправки на передовую. Мне тут двадцать четыре – молодожен, сержант разведки. Большинство остальных были примерно твоего возраста. На фото Кен был широкоплеч, поджар и строен, лицо чисто выбрито, ухмылка нагловатая и самонадеянная. Он произнес, словно прочитав мои мысли: – Я тогда мало чего боялся. Забрал у меня фото и изучил его с отстраненным выражением на лице. – К июлю в тот же год мы уже были на реке Нактонган, неподалеку от Пусана. Никогда про такие места не слышал? Я помотал головой, и он пожал плечами. – Другая война, другие времена… Хотя для нас это было реальней реального. Северокорейцы пересекли тридцать восьмую параллель и затолкали нас за оборонительный рубеж вдоль реки. Бои шли постоянно, неделями, днем и ночью – такие страшные, что ты просто не представишь. К августу мы понесли тяжелые потери, заканчивалось абсолютно все: живая сила, продовольствие, даже боеприпасы… Я был передовым наблюдателем-корректировщиком, и моей задачей было следить за передвижениями СКА[31]. Из-за этого приходилось выдвигаться далеко за линию фронта, обычно на вершину какого-нибудь холма – как правило, открытого со всех сторон. Рельеф на нашей стороне реки был сложный, а наши боевые порядки вышли слишком тонкими, чтобы успешно противостоять как одиночным набегам, так и хорошо скоординированным массированным атакам. В некоторые дни в почти каждой стрелковой ячейке и траншее оставался кто-то мертвый или умирающий. Винтовочный огонь. Минометные обстрелы. Даже рукопашные, временами. Меня отреза́ли от своих чаще, чем я могу припомнить, и в итоге я со своим отрядом так и оставался на вершине того или иного безвестного холма. Иногда я видел, как северокорейцы валят через реку в психическую атаку, тысячами – обезличенная масса, решительно настроенная перебить нас всех до последнего. Барклоу перевел дух. – Ты сейчас наверняка размышляешь, к чему это я. Так вот. В нашем батальоне было восемь передовых наблюдателей, таких же как я. И к наступлению октября я лишь один из них остался в живых. Позже мы узнали, что это были самые кровавые недели всей войны – что ничего остальное даже близко к этому не лежало. С американской стороны – пять тысяч убитых, двенадцать тысяч раненых, и еще две с небольшим тысячи пропали без вести. Черт, да одни только южнокорейцы потеряли сорок тысяч! На секунду примолкнув, Кен продолжил: – Я видел больше героизма в те дни, чем большинство людей видели за всю свою жизнь, но я видел и много плохого тоже – то, как люди становились трусами, как начинали проявлять излишнюю жестокость. Из тридцати трех бойцов личного состава в нашем взводе лишь четверо вернулись домой живыми. Один через год покончил с собой – Чарли Грин, капрал, парень из Кентукки. Джеймс Рэпп ограбил банк, оттянул восемь лет строгача, вышел, в тот же день угнал машину и врезался на ней в телефонный столб. Кто-то говорит, что намеренно – еще одно самоубийство. Третий выживший был из Калифорнии, Алекс Чопин – хороший парень, малость чудаковатый, но в любой заварушке стоял до последнего. После войны он одно время бомжевал в Эл-Эй[32], а потом исчез в чем-то вроде хиппарской коммуны в округе Гумбольдт, в самой жопе мира. Что же до меня, номера четвертого… – Кен присел, его темные глаза отчужденно нацелились куда-то вдаль. – Я вот потерял жену. Мне тоже крепко досталось. – Вы сказали, что к чему-то подводите. – Люди меняются. Вот к чему. И больше всего меняются в военное время. – Вы и вправду думаете, что он убил ее? – Думаю, что это не исключено. С пересохшим ртом я поставил стакан, поднялся на ноги. – Сядь, Гибби. – По-моему, вы сказали достаточно. – У тебя нет фактов, сынок, – ни по этому делу, ни про твоего брата, ни про то, что война делает с человеком. – Так дайте их мне! – Я уже сказал тебе, малыш. Это не моя епархия. – Он не мог настолько измениться! – Война, тюрьма и наркотики. – Кен потянулся к моему нетронутому стакану, перелил из него виски в свой и откинулся в кресле. – Сам прикинь. * * * Гораздо позже, уже дома, я продержался без сна несколько часов, боясь, что если засну, то мне приснится река, желтая грязь и маленькие человечки, с воплями несущиеся убивать себе подобных. Представлял себе Кена на том продуваемом всеми ветрами холме – друга моего отца, которые воевал молодым и безвозвратно потерял какую-то часть себя. Он знал, что такое война, точно так же, как и мои братья; и, может, даже и не намереваясь этого делать, вложил часть этой войны и в мою собственную душу. «Джейсон, которого я знал…» «Джейсон, которым он мог сейчас стать». Я не знал, чему верить, так что все вертелся и ворочался, а всякий раз, проваливаясь в сон, тут же просыпался, содрогнувшись всем телом. Хотя со временем все же заснул, и сны, которые пришли ко мне, были не про войну или тюрьму, а про Бекки Коллинз, которая улыбалась на солнце, прищурив свои васильковые глаза. «Не теряй надежды, – сказала она мне во сне. – Жизнь прекрасна и удивительна!» Проснулся я весь в поту, искренне надеясь, что она права. 18 Детектив Френч встал рано и уехал из дома, не успело еще солнце выбраться из-за деревьев. Он провел бо́льшую часть ночи, тщетно борясь с мыслями о своем сыне, убийстве и затуманенном глазе убитой девушки. Для Джейсона все складывалось далеко не лучшим образом: фото пыток и смерти Тиры, окровавленный скальпель, приклеенный скотчем к задней стенке комода в его комнате… Но все же не оставляли и сомнения. Равно как и образы мальчика, которого он воспитал. Капитан Мартин отстранил его от этого дела, о чем вскоре стало известно всем до последнего патрульного. Лишь у одного Барклоу хватило пороху нарушить заговор молчания, хотя того, чем он поделился, было явно недостаточно. Френч так и не увидел ни скальпель, ни фотографии. Ничего не знал ни про свидетелей, ни про результаты криминалистической экспертизы и вскрытия. Ему было настоятельно предложено проявить терпение, и Френч, и без того уже практически сломленный, согласился. Но это было прошлым вечером. Как и большинство сотрудников правоохранительных органов, медэксперт был ранней пташкой и все еще находился дома, когда Френч остановил машину и вырубил мотор. Помедлил, поскольку есть определенные границы, когда речь заходит об убийстве, – а как же иначе? Когда, наконец отбросив смущение, он выбрался из машины на утренний свет, мимо трусцой пробежал какой-то молодой человек, а за ним проехал мальчишка на велосипеде, разбрасывая под двери газеты. Френч дождался, пока газета не шлепнется во двор медэксперта, и тут же подхватил ее – «Нью-Йорк таймс», что было только кстати. Никаких местных новостей. Никаких упоминаний про его сына. На крыльце он занес было руку, чтобы постучать, но дверь открылась сама собой. – Детектив Френч… Что вы тут делаете? – Вот, принес вам газету. – Френч попытался подать это в легком шутливом тоне, но Малколм Фрай отказался ответить такой же улыбкой. – Простите, Мэл. Я знаю, что время раннее.