Джейсон оторвал взгляд от фотографии своего младшего брата, и Икс глянул на него с улыбкой на лице. – Думаю, что теперь мы все прояснили, – произнес он. – Думаю, что мы поняли друг друга. 25 После больницы я долго таращился на незнакомца в зеркале своей ванной комнаты. Один глаз у него был нормальный, другой распух и намертво закрылся. Вся верхняя часть головы у него была обмотана бинтами, а физиономию украшала камуфляжная палитра из багровых, зеленоватых и йодно-коричневых пятен. Те же самые разноцветные кляксы пятнали его руки и ребра, а когда незнакомец снял повязку с головы, я увидел жуткие черные стежки хирургических швов – там, где кожа на черепе была рассечена и сшита обратно. Я нахмурился, и незнакомец нахмурился в ответ. Дело было в нашем с ним отце. В том баре тогда должно было находиться как минимум человек двадцать копов: яркие огни, стволы и жесткие мужчины, задающие жесткие вопросы. Вместо этого там был один только я. Я зажмурился, и незнакомец исчез. Я не мог припомнить всю драку целиком, но канава крепко застряла в памяти: вкус воды и ботинка того старика, запах его кожи, когда он наконец дал мне вдохнуть. «Послушай меня, малец… Помрешь ты или нет – мне абсолютно насрать. Но если ты хоть слово вякнешь копам или кому-то еще, или вылезешь из этой канавы, прежде чем мы будем далеко отсюда, я втопчу тебя в эту грязную яму так глубоко и надолго, что ты больше никогда не увидишь дневного света…» Он велел мне не рыпаться, и, как собака у его ног, я так и поступил. Выждал, пока не утихнут шаги и не взревут моторы и не наступит тишина. Но даже тогда оставался в воде, по уши в перепутанной траве и жидкой грязи. Оставался до тех пор, пока рыдания не утихли, а потом выкарабкался наверх – навстречу свету фар, стыду и гневу. * * * Когда пришел новый день, ко мне явился отец. Я лежал в постели, охваченный одним-единственным чувством, хотя гнев может носить множество лиц: и враждебности, и горечи, и той холодной, тихой ярости, с которой я теперь был лучше всего знаком. – Заходи. Я постарался произнести это ровным и бесстрастным тоном и сразу встал, поскольку меня не устраивало, чтобы он смотрел на меня сверху вниз. Он вошел, прикрыл дверь, и мы на равных посмотрели друг другу в глаза. – Можем поговорить об этом? – спросил отец. – Ты можешь. Его взгляд пробежался по моему лицу и скальпу. Он слегка приподнял руку, показывая на мою голову. – Надо было оставить повязку. – Мне она с самого начала не была нужна. – Ты зол. – Потому что это должны были быть копы. Отец кивнул, словно какие-то его подозрения только что подтвердились. – Ты был там из-за Джейсона. Ты расспрашивал про Тиру. – Хоть кто-то же должен верить ему – улики там, не улики… – Ты прав. – Тюрьма там, не тюрьма, Вьетнам не Вьетнам, наркотики не… – Остановись, просто остановись! – Он потянулся, чтобы обхватить меня за плечи, и когда я отступил, то последовал за мной с поднятыми вверх руками, словно успокаивая лошадь. – Ты прав, сынок. Это я и пытаюсь тебе сказать. Как раз поэтому я здесь. Просто послушай меня, пожалуйста. Но многоликий гнев по-прежнему цепко держал меня в своих объятиях. – Он совершенно один. – Я это понимаю. – Это вполне мог быть и я. При этих словах отец застыл как вкопанный, но правда может быть и такой. – Я тоже знал Тиру. Она была в моей машине. Я был у ее дома. Я видел ее взбешенной, пьяной, всю в крови. А что, если улики говорили бы о том, что это я ее убил? Ты обращался бы со мной точно так же, как и с Джейсоном? Позволил бы им отправить меня в тюрьму? Он подступил ближе, и я сказал: – Не прикасайся ко мне! Отец отвернулся – то ли от смущения, то ли просто от растерянности. – Я не должен был отступаться от твоего брата. Теперь я это понимаю. Не должен был с самого начала. Но я был тоже в шоке. Сынок, посмотри на меня! – Отец дождался, пока я не подниму на него взгляд. – Убийство Тиры было худшим, что я когда-либо видел, – настолько ужасным, что я никогда этого не забуду, даже на самую малость. А улики против Джейсона очень весомые. Вид у него был совершенно потерянный, но он все же сумел собрать остатки своей убежденности. – Когда погиб Роберт, это убило меня. Убило нас всех, я знаю. Но потом я потерял еще и Джейсона – пусть и не так, как Роберта, – но когда я понял, что того сына, которого я воспитал, уже больше нет, все просто… – Отец судорожно сжал кулак. – Но у меня по-прежнему оставался ты. Ты, твоя мать и этот страх где-то вот тут, в груди – эта гора, Гибби, целая гора страха за то, что если я вдруг оступлюсь или сделаю ошибку, то могу потерять и тебя. Несчастный случай… Война… Он перевел дух. – Несколько часов назад я узнал кое-что про прошлое твоего брата, и это помогло мне понять человека, которым он стал, – не только его гнев и молчание, но и эту его дьявольскую непреклонность, которая больше всего меня бесила. Он уже не тот сын, которого я помню – ничего даже близкого, – но какие-то части его по-прежнему здесь. Глубоко похоронены, может быть, но никуда не девались, и я их себе не вообразил. Отец покрутил своими тяжелыми плечами, чуть ли не с умоляющим видом. – Мне требовались ответы, сынок, и я решил найти их. Может, мне следовало сделать это раньше. Может, тогда все было бы совсем по-другому. – Какого рода ответы? – То, о чем он не рассказывал. Его спецподготовка и война, те вещи, которыми он там занимался. – Он поднял руку, предвосхищая мои вопросы. – Это секретная информация, сынок, добытая незаконным путем. Я могу сесть в тюрьму за знание того, что мне теперь известно. – У меня тоже есть право знать – такое же, как у тебя. – Я не могу позволить тебе так рисковать. – Мне уже восемнадцать. Это не тебе решать. – Ты живешь под моей крышей. Так что да, все-таки мне. Я стиснул кулаки. Он тоже. – Это твое последнее слово? – По-другому никак. – Тогда мне хотелось бы остаться одному. Отец поискал взглядом мои глаза, но они оставались все столь же холодными и неумолимыми. И все равно он медлил, словно пропасть между нами было раной, исцелить которую способно одно лишь время. Но в даже полных сутках для этого слишком мало часов. Я постарался, чтобы он тоже это понял. * * * Ченс был во дворе, когда его мать вышла на крыльцо. В руке у нее была чашка кофе, вид усталый. Солнце едва взошло. – Ну что, починил? Ченс задумчиво осмотрел лежащий на земле велосипед, перед которым сидел на коленях. Он слишком резко наскочил на бордюр – лопнула камера, погнулись несколько спиц. – Камеру залатал, но пару спиц хоть выбрасывай. – Ладно, оставь его пока. Тебя к телефону. Это папа Гибби. – Мать Ченса пожала плечами, словно этот мир редко подавался для нее объяснению и она уже давно оставила попытки понять его. – Поговори с ним, а потом иди завтракать. Телефонный аппарат у них был только один, так что Ченс прошел по старому коричневому ковру и уселся на старый коричневый диван.