— Не слушай… Я тихонько укладываюсь рядом с ним на диван, поджимаю ноги и обнимаю тоненькое тельце, с готовностью прижавшееся ко мне. Одной рукой обхватываю его поперек талии, а вторую просовываю под голову, удобно укладывая мальчика на сгиб локтя. И шепчу, стараясь перекрыть крики: — Песенку хочешь, спою? Мне мама пела… — А твоя мама — моя бабушка? — Да, бабушка… Двоюродная… — А я свою бабушку не видел… Мама говорит, мы разминулись на этой земле… — Так бывает, да… Мы с моей бабушкой тоже разминулись… Я ее никогда не видела. А песенка эта — от нее осталась… — А про что песенка? — голос Вальчика звучит уже сонно, и я радуюсь этому, потому что ссора за стеной не утихает, а, кажется, только набирает обороты. Мне жутко, неприятно, и жаль этого маленького мальчика, пугливо вздрагивающего от слишком резких звуков. И ужасно страшно за Ланку. Вдруг, Сергей ее обидит? Ударит? Я чувствую, кроме всего прочего, еще и полную беспомощность, потому что понимаю, что, случись что-то страшное, вообще не смогу защитить сестру! Этот Сергей — высокий, крепкий очень мужчина, моя Ланка по сравнению с ним — совсем малышка. И я тоже… Если ему придет в голову… Но думать об этом тоже страшно, я невольно вздрагиваю, и эта дрожь передается Вальчику. Он испуганно сопит, и я, опомнившись, усилием воли заставляю себя переключиться и начинаю петь песенку, самую простенькую, немудрящую, которую, как говорила мама, пела еще ее мама. ________________________________ Сонные избушки дремлют в тишине, Снег укрыл верхушки елочек и крыш. Обними подушку и прижмись ко мне, День был очень долгим, ты устал, малыш… В небе светит ярко первая звезда, От твоих ресничек тени на щеках. Будет сон твой сладким пусть всегда-всегда, Пусть тебе приснится небо в облаках. Пусть тебе приснится майский летний дождь, Как ты, босоногий, по полю бежишь. Пусть тебе приснится все, чего ты ждешь. Будешь ты счастливым. Засыпай, малыш. М. Зайцева ________________________________ Я так и засыпаю, рядом с мирно сопящим Вальчиком, под звуки ссоры, доносящиеся из-за стены, и вижу во сне маму. Она легко укрывает меня одеялом и шепчет: “Все пройдет… Засыпай, малыш…” Утром я встаю и, тревожно прислушиваясь к тишине, иду на кухню. И вижу там Сергея, спокойно завтракающего кофе и яичницей. Замираю, проклиная себя за то, что так рано вскочила, а он поднимает на меня холодный взгляд… Глава 4 — Доброе утро, — так же холодно здороваюсь я, хотя в первое мгновение появляется огромное искушение просто развернуться и уйти обратно в комнату, там лечь на диван и прижаться к теплому боку Вальчика. Человек, так называющий своего сына, пусть и за глаза, так обращающийся со своей женой, пусть и чувств между ними не осталось, мне ужасно неприятен. И разговаривать с ним — значит, разрушать себя. Но я у него в гостях, да и нет гарантии, что он не отыграется на Ланке, где она, кстати? Оглядываюсь, в поисках сестры. — Ланка на работе уже, — отвечает на мой мечущийся взгляд Сергей, — она по утрам в офисном здании неподалеку полы моет. Киваю, разворачиваясь, чтоб уйти, но он продолжает: — Садись, кофе попей. — Нет, спасибо, — отвечаю я, — я к Вале… Он , может, уже проснулся… — Этот нахлебник дрыхнет до десяти дня, — говорит Сергей, и я не могу удержаться, ну вот никак не могу! Ярость топит до черноты в глазах, не успеваю даже обдумать свои слова, свое поведение, просто поворачиваюсь и говорю: — Ему всего четыре года. Вы хотите, чтоб он зарабатывал деньги? Мог себя прокормить? — Да он никогда этого не сможет делать, — отвечает Сергей, совершенно не впечатляясь моими словами и яростью и равнодушно прихлебывая кофе. — До самой смерти на моей шее будет сидеть. Мне настолько противны его слова и настолько жаль маленького мальчика, спокойно спящего сейчас в комнате и не подозревающего, что про него говорит его отец, так больно за него, что дыхание перехватывает и слезы на глаза наворачиваются. Понимаю, что продолжать разговор бессмысленно, но и уйти, просто смолчать невозможно. Да, я никто и пришла в его дом, но есть же какие-то человеческие пределы! — Такие травмы операбельны, — говорю я, — и ребенка можно восстановить. Полностью. Главное, прикладывать для этого силы… — А ты думаешь, я не прикладываю? — хмурится он, отставляя кофе в сторону, — думаешь, я не стараюсь? Да ты хоть знаешь, сколько денег я на него уже спустил? Сколько сил? Ты тут приехала, вся такая правильная! А ты поживи с ним каждый день, попробуй! Потаскай его по разным врачам, и каждому на лапу сунь! И каждой медсестре! И… — он задыхается собственной злобой, бьет кулаком по столу и рычит, — ты какого хрена тут вообще?.. А после поднимается и делает шаг ко мне. И я невольно оступаю. Сергей здоровенный, давит массой, злобной, животной энергетикой настолько, что я теряюсь, отступая все дальше и дальше по коридору и в панике осознавая, что совсем одна в квартире. Ланки, судя по всему, умеющей дать отпор этому быку, нет, а я… Я вообще не боец… И в этот момент, когда хозяин квартиры вот так жутко и неотвратимо наступает на меня, что-то внутри звенит, словно струна, напрягается и рвется, высвобождая бесшабашную, осатанелую храбрость. С таким чувством, наверно, люди в атаку поднимаются. Не думая ни о чем, не боясь уже ничего, на одних нервах. И я, несмотря на то, что ужасно хочется развернуться и трусливо выбежать из коридора, спрятаться за дверью в комнате Вальчика, выпрямляюсь и смотрю прямо в глаза Сергея: — Это ваш сын. Ваша кровь. И просто больной мальчик. Вы не должны так себя вести, так говорить о нем даже за спиной. Это недостойно отца. — Он молчит, смотрит на меня, но не двигается, что удивительно, и я добавляю тихо, ставя точку в нашем разговоре, — и мужчины. После этого разворачиваюсь и иду в комнату Вальчика, очень надеясь, что он не проснулся и не слышал этого всего. — Чтоб вечером ноги твоей не было в моем доме, — тяжело падает мне в спину, но останавливаться не собираюсь. И, в принципе, принимаю это. Я влезла в его дом, принялась что-то выговаривать… Логично, что он меня вышвырнет… Странно, что не прямо сейчас, я бы не удивилась… Захожу в комнату Вальчика, с облегчением вижу, что он по-прежнему безмятежно спит, присаживаюсь на край дивана и смотрю на милое детское личико. Он очень похож на свою маму в детстве. Тот же разрез глаз, носик курносый, веснушки, светлые волосы… Солнышко, как и сама Ланка. Больно думать о том, что, если так пойдет дальше, то все изменится. Уже меняется. Уже в нем нет той сумасшедшей яркости, что была в его маме когда-то. Болезнь наложила отпечаток даже на такого маленького, едва начавшего свой жизненный путь человека.