— Ну что же, давайте с вами знакомиться, — продолжил Вениамин Сергеевич. — Наше с вами путешествие будет долгим, и нам с вами нужно получше узнать друг друга. Благодарю вас, Виктор Робертович, не стоило так утруждаться. — Не буду вам мешать, — мягким голосом откликнулся Робот, подтащивший стул поближе к чудесному оратору, и протянул ему листик и карандаш. Затем вышел из комнаты. Вениамин Сергеевич зачем-то оглядел стул и только после этого сел на него. — Садитесь, — величественно махнул он нам листиком и достал ещё один из кармана своего замечательного пиджака. — Для начала почитаем стихотворение. Читать, дорогие мои, старайтесь с выражением, примерно… — он, близоруко прищурившись, посмотрел в свой листик, пошевелил тонкими губами, — примерно так: Бу-бу! Бу-бу-бу! Бу-бу-бу! Бу-бу-бу! Мы переглянулись — прикольное у него там стихотворение. — Итак, — он поискал глазами в листике, который ему дал Виктор Робертович. — А. Авдеенков Андрей. Прошу вас. Мочка встал и прошёл к его стулу. Взял протянутый ему листик со стихотворением. — Два шага назад, пожалуйста, — сказал ему Вениамин Сергеевич. — Хорошо. Нет. Лицом ко мне. Запомните позицию, — обратился к нам. — Итак. Начали. — Славная осень здоровый ядрёный, — начал старательно читать Мочка. Он делал необходимые паузы, но получалось у него чересчур монотонно. Впрочем, Вениамин Сергеевич не поправлял его и слушал довольно внимательно, правда, с несколько страдальческим выражением на лице. — Достаточно, — прервал он Мочку после второго четверостишья. — Пу-пу-пу-пум, — пробормотал непонятное и что-то начирикал в списке. После отчисления Бандуркина вторым в списке шёл Игорь. А я, кстати, перестал быть тринадцатым, а стал сразу одиннадцатым, нас с Крыловым, наконец, поменяли местами. Одиннадцать — это мне нравилось, красивое число. Неизвестно знал ли Вениамин Сергеевич о своём прозвище Неумирович, но фамилию Игоря он прочёл несколько изменившимся голосом и с вопросительной интонацией. — Данченко? — и с подозрением посмотрел на вставшего Игоря. — Прошу вас. Игорь прочитал вроде бы неплохо, но при этом почему-то казалось, что он издевается над стихотворением. Неумирович тоже дал ему прочесть только два четверостишья и остановил. Понимающе кивнул, скорбно поджав тонкие губы и снова что-то начирикал в листике. Вовка Дорохов начал читать неплохо, но затем всё сильнее стал заикаться, разволновался вдруг что ли? — Благодарю, — прервал его наконец Вениамин Сергеевич, слушавший с явным любопытством. — Второе четверостишье ещё раз, пожалуйста… Угу. Ну с вами, юноша, нам отдельно придётся позаниматься. Особенных проблем не вижу. При должном усердии с вашей стороны, разумеется. Как у вас с усердием? — Н-нормально, — заинтересованно откликнулся Вова. Постепенно очередь дошла до Корнеева. Я предвкушал это и Димон не подвёл. — Славная осень! Здоговый! Ядгёный! — с воодушевлением начал декламировать Когень. Вениамин Сергеевич слегка вздрагивал в соответствующих местах, но позволил дочитать стихотворение до конца. — Чудовищно! — даже с некоторым восхищением сказал он. — С вами, юноша, будем работать. Задачка интересная… Можно ещё разок первое четверостишье? Корнеев с удовольствием повторил, а Вениамин Сергеевич снова вздрагивал. Я рассчитывал показать класс и поразить своей декламацией Неумировича. Но выходить после Корнеева оказалось актёрским самоубийством. С данным термином мы познакомились в своё время. Этот гад уже собрал, если можно так выразиться, все букеты. Вениамин Сергеевич слушал меня не особенно внимательно, прервал после второго четверостишья и, как мне показалось, с совершенно равнодушным видом поставил у себя в листике какую-то совсем коротенькую меточку. Это было обидно. Я так и просидел на своей подушке до конца декламаций, переживая эту обиду. Но затем Вениамин Сергеевич отвлёк меня. Он умел отвлекать. — Та-ак, — сказал он. — Встаём-встаём! Сам тоже встал и отволок свой стул ближе к выходу. — Теперь встаём на коленочки и показываем собачку! Давайте-давайте! Мы удивлённо переглянулись — откуда он знает? Мы спорили на «собачку», но нам казалось, что всё это происходило без присутствия взрослых, старались не попадаться на глаза. Казалось, что это наше собственное изобретение и про него никто не знает. — Молодые люди! Не стойте! Работаем!.. Вот так вот! Да-да!.. Собачка лает!.. Собачка бегает!.. Бегает! Бегает!.. Собачка писает! Да-да, поднимает лапку собачка! Собачка весёлая! Весёлая собачка! Раскованнее! Свободнее! Не зажимаемся! Дурачимся! Дурачимся! Отпустите себя! У нас в театре даже заслуженные артисты собачку показывали! И ничего! Бегали! Лапку поднимали!.. Такой вот главный режиссёр пришёл!.. Тварь поганая! И бездарность к тому же!.. Но не на такого напал! Собачку ему! Не отвлекаемся! Не отвлекаемся! Молодым артистам это полезно! Легче! Легче! Покрутились! Покрутились! Собачка хочет какать! Видели, как собачка какает? Да-да! Лапки вместе! Вот молодец! Молодец! И глазки! Глазки у собачки грустные! Очень грустные. … В общем, нам пришлось пересматривать условие наших споров. После занятий у Вениамина Сергеевича всё это стало детским лепетом. Долго не знали, что и придумать. Вовка Дорохов старательно выполнял предписанные упражнения и уже довольно скоро практически совсем перестал заикаться. С Корнеевым вышло посложнее. Он своей картавостью, по-моему, даже гордился и только делал вид, что пытается исправить. Мы замучались слушать эти его «кугогты кгаснодагского кгая» и «у агы агагат укгали», которые он практиковал повторять, и псевдорычание его. Пришлось подключиться Виктору Робертовичу и процесс пошёл. Самым трудным Димону оказалось в первый раз произнести звук правильно. Затем он стал быстро прогрессировать, и через некоторое время мы уже заскучали по его фирменной дикции. Забавно, что научившись говорить правильно, он уже не мог сказать, как раньше. Получалось не очень. … Первое же занятие по стрельбе принесло свои сюрпризы. Занятие происходило в тире. Вначале мы в первый раз попрактиковали интуитивную стрельбу. Целиться таким образом оказалось не так трудно, на самом деле. Не так, чтобы особенно точно получалось, но сам принцип оказался понятен — не сильно стараться попасть, не мешать телу. Оно само, оказывается, умело подстраиваться, и рука сама целилась. Нужно было просто больше практиковаться. Но вот с этим были проблемы — отдача казалась чересчур сильной, постоянно хотелось прихватить пистолет второй рукой. Рукоять больно била в ладонь, даже попадания не особенно радовали, я с тревогой ожидал следующего удара. Даже некоторая растерянность меня охватила — я не представлял, как к этому можно привыкнуть. Впрочем, по глазам было видно, что и не один я. Даже Мочка немного кривился после стрельбы и потирал ладонь. А затем Михаил Фёдорович устроил нам настоящий сюрприз. Под его руководством мы оттащили от стены и поставили на пятнадцатиметровой отметке металлический лист, приваренный к тяжеленной подставке. Лист оказался выше моего роста и шириной сантиметров сорок. К нему были прикручены три листа фанеры, видимо, чтобы от листа сильно не рикошетило. Фанера была свеженькая на вид и очевидно прикручена совсем недавно. Мы вернулись обратно на стрелковые позиции. — Задание такое, — сказал Макарон. — Один курсант идёт и прячется за этот щит. Пятеро стреляют по щиту. Цель задания — курсант должен почувствовать себя под обстрелом. Имеются добровольцы? — Может, сами сначала покажете? — осторожно поинтересовался Мишин, прервав затянувшуюся паузу. — Я б показал, — сказал Михаил Фёдорович. — Да боюсь, брюхо торчать будет. Что-то я раздобрел за лето на домашних харчах. Он похлопал себя по вполне, на мой взгляд, небольшому аккуратному животу. Видал я этих раздобревших с пузом до колен. — Ну так что? Как насчёт добровольца? А? Ребята? И тут я обнаружил, что почти все пацаны на меня смотрят. Но вот тут точно желания не было под пули лезть. Я нервно огляделся. Похоже, я заслужил репутацию какого-то отморозка. Ну нет, ребята. Извините. Посмотрел на Ипполита, стоявшего напротив. Он тоже смотрел на меня и на лице его была загадочная улыбочка. Как на картине у тётки одной. Тут его губы выпрямились, шевельнулись. — Ладно, давайте! — выпалил я, опередив его. — Хрен с ним! Не знаю, что это во мне сработало, далеко не всегда у меня получалось себя контролировать. Сейчас гораздо лучше получается, но подобные заскоки всё равно иногда нет-нет, да и происходят. — Спокойнее, Краснов, — сказал Михаил Фёдорович. — Ничего сложного. Проходишь и становишься боком за щит. Я подаю команду. Курсанты стреляют. Твоя задача — просто стоять. Понимаешь меня? Без моей команды из-за щита не выходишь, уяснил? — Второй команды? — уточнил я, затравленно разглядывая щит. Со стрелковой позиции он выглядел подозрительно узким. — Да. Второй… Вообще, знаешь — совсем не выходи. Прячься и всё. Стой там, я потом сам к тебе подойду, понял? После окончания стрельбы. — Вы что, думаете, что я там обоссусь от страха и сам выйти не смогу?! — обидчиво воскликнул я, оторвавшись наконец взглядом от злополучного щита. — Не надо! Давайте команду и выйду! Что я?!.. — Ну ладно, ладно, хорошо, — успокаивающим тоном отреагировал Макарон. — Спокойнее. Ещё раз критично оглядел меня. — Ну давай, — сказал. — На позицию. Я протолкался сквозь пацанов, стараясь сильно на них не глядеть, и пошёл на позицию. Оглохну я там, думал. Как начнёт по железу лупить! Хотя, может с фанерой потише будет? А если от стен отрикошетит? Или от потолка? Хотя потолок тут и был стенами — полукруглый бетонный тоннель. Не должно было от него так рикошетить, чтоб в меня могло залететь. Только если бетон будет колоться. Но это ж совсем криво стрелять надо. — Первые пятеро по списку, — командовал за спиной Михаил Фёдорович. — На стрелковую позицию. Зарядить магазины. Я тем временем дошёл до щита и обернулся. — Занять позицию! — крикнул, глядя на меня, Макарон. Я шагнул за щит. Потрогал холодную железку. Погладил её. Стоять тут действительно можно было только боком, по-другому плечи чуть выглядывали. А точно железяка выдерживает? Дырок в ней не было, но выпуклости присутствовали, ощущались, поверхность не казалась ровной. Попадутся случайно патроны с бронебойными пулями, тоскливо подумал я, и привет. Или какая-нибудь усталость металла? Бывает же вроде что-то такое? Стреляют из Глоков, почти сотня пуль сейчас сюда прилетит, точно вообще эта железяка способна такое выдержать?! Я почувствовал настоятельную потребность немедленно поинтересоваться, задать этот важнейший на данный момент вопрос. — Стреляем от пояса, интуитивное прицеливание. Минимальные паузы между выстрелами. Обойму разряжаем до конца. Краснов, замри, не двигайся! Приготовиться к стрельбе! — раздалась команда Михаила Фёдоровича. Я не успевал спросить. Или крикнуть, пока непоздно?! А прижиматься не стоит, наверное?! — Огонь! — Краснов? Ты живой? — послышался голос Макарона. А действительно? Я потрогал грудь, живот. — Да! — крикнул. Очень мне не понравился собственный голос. Писк какой-то комариный.