— Внимание. Начинаю отсчёт. Пять, четыре, три, два, один. Вперёд! Наши не стали спешить. Дождались появления противника и отреагировали по-умному. Ситуация оказалась похожей на нашу с ними встречу — по центру бодро рысил танк «Щук» с Конём за спиной в качестве поддержки. Наши ответили своей свежей придумкой — Корнеев снова изловчился и прилип к их танку, а Крылов поддержал его своей массой. По левому коридору у «Щук» проходили двое, но им навстречу успел разогнаться Чубакка, Сумин его прикрывал. Пока там всё закупорилось, но Чубаков умел проламывать, я это не раз на себе испытывал. А Мишин проявил какие-то чудесные способности, он дождался помедлившего, но всё же юркнувшего в правый коридор Гагарина, и впился в него как клещ, они бешено катались по полу, будто на ускоренной записи. И мне снова показалось, что всё может получиться, вполне даже. Сейчас Чубакка проломит и они возьмут флаг. Но пресловутый Конь всё испортил. Он не затупил, как я в этой же ситуации, развернулся и побежал в коридор с Чубаккой. Набегая, что-то крикнул своим, и они все втроём разом навалились, смели наших. Конь пробежал прямо валяющимся своим и чужим. Забрал флаг и тем же путём вернулся. А если б и не он, то Гагарин забрал бы флаг. Он выскочил на базу наших вслед за Конём, а Мишин, бедолага, похоже валялся без чувств. Мы побежали скорей вниз. Я оказался к лестнице ближе всех и потому успел добежать первым. Гагарин сидел на корточках возле лежащего на спине посередине коридора Мишина. Он стащил с его головы шлем и балаклаву. Костя выглядел странно и пугающе — он мелко судорожно дышал носом, рот был плотно сжат, а глаза, наоборот, широко распахнуты и невидяще смотрели вверх. — Не пойму, — сказал мне Юра обернувшись. — Он… — Ты что с ним сделал, сука! — заорал я и сильно двумя руками толкнул его. Он отлетел к стенке коридора, ударился об неё, быстро сгруппировался, но больше не двигался, так и остался там сидеть, глядя на меня. — Костя, — позвал я. — Костя! Осторожно потрогал его за щеку. Непонятно, что нужно было делать. Тут меня резко и довольно грубо дёрнули назад, и моё место занял Виктор Робертович. У него в руке уже была дежурная склянка с нашатырём. Он вынул пробку и сунул склянку Мишину под нос. Но мне сразу показалось, что это всё бесполезно. Слишком странно тот выглядел. Дежурный волшебный эликсир явно не годился сейчас. Несмотря на то что Мишин постоянно коротко шмыгал носом, никакого воздействия ядовитые пары на него явно не оказывали. Сидя на заднице, как уронили, и даже не пытаясь подняться, я почувствовал невероятный по силе приступ жалости. Мишин выглядел сейчас настолько беззащитным. Как же он бесил порой! Просто убить хотелось. Но как же мы без него будем? — растерянно думал я. Как? Невозможно. И вдруг Мишин оглушительно чихнул. Так сильно и так неожиданно, что склянка выпала из руки Виктора Робертовича, упала Косте на грудь, перекатилась на живот. Робот поспешно стал ловить её, но не успел. Мишин стремительно, как чёртик, вскочил, склянка упала на пол, но не разбилась, покатилась. Волна прожигающего мозг запаха ударила в нос. Я тоже подскочил. — Блин! — орал Мишин. — Вы что охренели?! Вы что?! Он содрал с себя майку, быстро потёр ей грудь, содрогнулся от отвращения, отшвырнул майку. — Охренели! — продолжал возмущаться. — Вы!.. Тут он заметил, наконец, Робота. — Виктор Робертович! Чё это такое, вообще?! — Всё нормально, — сказал тот, приобняв Мишина за плечи и уводя подальше от нехорошего места. — Костя, ты как себя чувствуешь? — Да нормально себя чувствую! — сварливым тоном отозвался Мишин. — А чё тут было вообще? — Краснов, убери, — бросил мне на ходу Виктор Робертович. — Ага, — сказал я, всё ещё ошеломлённый этим чудесным воскрешением. И тут вдруг обнаружилось, что я остался один. Все сразу куда-то делись отсюда, ловкачи. И Гагарин тоже. Он-то мог бы остаться помочь? Из-за него же всё! — Долго вы там ещё? — строго спросил динамик. — Нарушаете регламент! Я бегом бросился за ведром. Воды надо побольше. И тряпок. И противогаз бы! Полотенце, что ли, на рожу намотать? Только намочить сначала. Ну хоть бы кто помог, сволочи! … Доктор Валерий Геннадьевич так и не смог понятно объяснить нам, что это такое было с Мишиным. Он, похоже, и сам не понимал. Сказал в итоге, что это, видимо, какая-то защитная реакция организма. У насекомых, сказал, подобное бывает. Может, сказал, придушили его чересчур или в какое-то место попали. Зря он про насекомых, конечно, ляпнул. Сразу стало понятно, что Мишину этих насекомых ещё не раз припомнят. Костя и сам это сразу понял и постарался наградить каждого из присутствующих злым предупредительным взглядом. Впрочем, пока что никто и не собирался его троллить. Наоборот. Мишин, когда смотрел запись, сильно расстроился, когда увидел, как вдруг посреди борьбы отключился. Так и непонятно было, что Гагарин с ним такого сделал, нормального ракурса не нашлось. Но мы его дружно принялись утешать и заверять, что он очень круто себя показал. Против такого волчары тем более. Так что Мишин вроде бы немного утешился. А с волчарой этим у меня случился на следующий день разговор. Он поджидал меня после обеда у входа в столовую и позвал побеседовать. Юра был ниже меня почти на полголовы, но я, конечно, не обольщался. Понимал, что мне с ним сейчас не справиться никак. Без шлема у меня слишком много уязвимостей. Учиться ещё надо. Я себе временами казался довольно ловким, но когда мы смотрели записи Забегов, то всё-таки разница между нами и тем же третьим курсам была заметна. По движениям, по пластике, по скорости принятия решений. Наш бой с Игорем, например, выглядел далеко не так изящно, как мне представлялось на месте. Две обезьяны дергаются, скачут, на полу валяются. Движения угловатые, неуверенные. Логика сбита, фразы поломаны и с большими разрывами внутри. Прямо видно, как мозги скрипят. Ну не всё так трагично, конечно. Дело было в мелочах. Теперь я конкретно видел в чём разница. Замечал эти мелочи. Раньше я их не видел. Так что с Гагариным сейчас — разве что исподтишка как-то изловчиться. Только вряд ли он такую возможность предоставит. Впрочем, он не повёл меня в какое-то уединённое место. Не собирался, видимо, пока демонстрировать свой класс. — Я понимаю, — сказал он. — Ты на нерве был. Тебя же Кирилл, кажется, зовут? — Ну, — ответил я. — Ты некрасиво сделал, — продолжил он. — Ты понимаешь это? — Что, показательную порку решил устроить? — не нравился мне его тон. — За репутацию свою беспокоишься? Ну давай. Рискни здоровьем. — Чего ты бычишь? Он и лицом был немного похож на знаменитого тёзку. Тоже круглое, обаятельное. Только серьёзное всегда слишком. — А ничего! — сказал я. — Ничего, что ты друга моего чуть не убил?! Может, не о том ты вообще сейчас беспокоишься?! Может, не о том, как ты там выглядел, тебе надо беспокоиться в такой ситуации?!.. Может, потому меня и бычит, что мне не нравится, когда люди себя так ведут?! О себе любимом всё переживают?! С «другом» я, может, несколько погорячился, подумал я. А может и нет. Гагарин несколько опешил от этого моего эмоционального взрыва, было видно. Но вот что значит учёба у ЕП. Юра меня тут же удивил. — Возможно, ты и прав, — кивнул он подумав. — Наверное. Он мне сразу стал симпатичнее. — Может, мне и нужно перед тобой извиниться, — сказал я ему. — Но почему-то не хочется. Понимаешь меня? — Ладно, — ответил он, снова взяв паузу. — Я понимаю тебя. И протянул мне руку. Я пожал. А что? И только потом уже, когда шёл в расположение курса, вдруг понял, что последняя моя фраза — точная цитата того, что сказал мне Морозов. Это открытие почему-то сильно меня взволновало. … В задумчивости я поднялся к нам на этаж. Мне казалось, что я должен сейчас что-то понять, что-то важное. Но этот настрой сбил Резников, налетевший на меня в коридоре. Он последние дни нередко ходил как зомбик, ничего не видя и бормоча скороговорки с часто встречающейся буквой «г». Несчастного перфекциониста недавно настигло ещё одно потрясение — Неумирович приказал ему срочно избавиться от малороссийского выговора. Потрясение состояло в том, что Стас и не подозревал о том, что у него имеется подобный выговор. Он всегда «хакал», что довольно странно сочеталось с его точёным индейским профилем, но никто из нас, например, ему об этом не говорил, не поправлял. Во-первых, это не казалось чем-то, заслуживающим внимания. Во-вторых, над Стасом никто никогда не подшучивал. Не знаю даже, почему так выходило. Вообще, есть такие люди, над которыми не подшучивают. То ли ввиду бессмысленности этого, то ли неинтересно. При этом Резникова все уважали и знали, что на него можно положиться. Я, например, хотел бы, чтобы ко мне относились так же просто. Но ко мне так же просто не относились. Насчёт этого самого «г» — Вениамин Сергеевич обратил внимание, что Стас как-то уж слишком был потрясён таким открытием и посоветовал ему сильно не переживать. Сказал, что исправить можно за неделю, в принципе, но только эту неделю нужно усердно заниматься, тогда успеет сформироваться привычка. И нам сказал, чтобы мы его всегда поправляли, обязательно, помогли товарищу. Резников был бледен, смотрел как затравленный зверь, но тоже обратился к нам: — Пацаны, помо-гайте. Правда. Сразу же выговорив «г» практически правильно. Готовых скороговорок с обилием «г» не было, так что придумывал их он сам. — Стас, — сказал я, потирая ушибленное им плечо. — Гоголь гладил голую грудь гречанки. — Как? — Не знаю. Ласково… Нет! Грациозно! — Начинается как? Я не расслышал. — Гоголь грациозно гладил голую грудь гречанки. — Сам придумал? — Сам. — Ну, не знаю. Странновато как-то. — Что тут странного? Он же мужчина?.. А вот ещё: Гоголь загуглил оглоблю… Дальше пока придумать не получается. Может, ты сможешь? — Что-то ты на Гоголе зациклился. Слово «Гоголь» Стас произнёс подчёркнуто аккуратно и правильно. — Гоголь наше всё, — сказал я ему. — Ты попробуй. Та коротенькая меточка, которую мне поставил Неумирович и на которую я обился, на самом деле означала, что у него нет ко мне претензий, по крайней мере серьёзных, и никакие спецзадания мне пока не нужны. Нормальная у меня в целом дикция оказалась и подача тоже. Так что зря я обижался. … Я поспешил в нашу с Мочкой комнату забрать планшет, пока он не пришёл. Он был ещё на улице, я видел. Не хотелось лишний раз пересекаться. Обещание не разговаривать с ним я пока выдерживал. Повторять за диктором фразы оказалось делом интересным, хотя и бесило иногда зверски. Казалось бы, ну всё уже, ну идеально же повторил. На пятидесятый то раз! А ни хрена. Не горит галочка, и всё тут. Но интересно было. Правда, оказалось, что заниматься этим лучше в полном одиночестве. Я решил оставить Мочке нашу комнату, а самому поискать пока местечко поудобней. Пока ещё занятие официально не началось и лучшие места не заняли. Хотя сегодня и была моя очередь в комнате заниматься. Получалось, что Мочка мне нахамил, а теперь ещё и выгоду от этого имеет. Нормально, да? Но решил — значит решил. Класс Сценического мастерства пустовал. Я первым оказался! Лучшее место. Ну, извините, ребята — теперь занято. Радостно улыбаясь, я разулся у двери. Прошёл, нагрёб себе кучу подушек и развалился на них, пристроив планшет на груди. Он был без интернета и из посторонних приложений на нём стояло только языковое. Но этот рефлекс полистать и покопаться у меня остался. Бессмысленный сейчас. Но я всё равно немного полистал и покопался. Проверил все ли папочки на месте, типа. Прочистил горло, высморкался и запустил приложение. Пострадаем. Но тут открылась дверь и вошёл Мочка. В носках и с планшетом. — Слышь, — сказал. — Иди. Сегодня ты в комнате.